Оперируя часами, врачи не имели права «расстерилизовать», то есть, пачкать руки.
Зимой оперировали в валенках. Ноги отекали, и валенки не снимались, если их не разрезать. Мочевые пузыри чуть ли ни лопались, и грешок случался - писали прямо в валенки, разрезанные по бокам. А что ещё было делать?
К лету поток раненых не уменьшился, а наоборот, увеличился. Мама спасала всех пострадавших, раненых, больных и только потом вспоминала обо мне. То есть, она обо мне все время помнила, но не могла лишний раз подойти - выполняла в первую очередь свой профессиональный долг, потом воинский, и только потом гражданский - долг матери. А потому кормили меня все, кто попадался на пути, и всем, что было в этот момент в карманах.
Из госпитальной кухни мне доставались селедочные хвостики. Долгое время, даже став взрослой, я в селедке признавала только хвосты - это было лакомство для меня почти всю жизнь! Кто-нибудь из санитарок жевал хлеб, потом его заворачивали в марлю и давали мне сосать. А бойцы делились со мною разжеванным изюмом или кусочками намоченного в чае сахара. За это я им улыбалась своим беззубым ртом. Ребёнок ищет любой способ, чтобы добиться расположения окружающих.
И ты знаешь, молоденьким санитарочкам было так интересно возиться со мной - с такой малюсенькой крохой! Когда меня приносили в ординаторскую, они сбегались посмотреть на малышку и потрогать её, понянчиться, но тут могла появиться военврач Ирина Александровна (моя мама) и строгим голосом сказать: «Девочки! Оставьте её. Пошли работать». Очень строгая была и, видимо, боялась, что её могут обвинить в превышении служебного положения - использовании санитарок в качестве нянек для своего дитя. А она, ещё в самом начале войны, в самые трагические дни - немцы углубились на территорию нашей страны, дошли до Дона, подбирались к Кавказу и к Волге - будучи глубоко беременной, стала кандидатом в ВКП(б) и тщательно блюла своё честное имя.
По ночам сестрички подкладывали меня к самым тяжёлым бойцам. Я чувствовала, как отогревались их сердца и уходила боль. теплом своего тельца я пробуждала в них желание выжить. Они вспоминали о том, что дома у них тоже есть дети, ради которых им необходимо жить и вернуться домой с победой. Потом их отправляли в тыл или обратно на фронт. Появлялись новые раненые, и снова я помогала им выжить… Поистине, прижатие к себе крошечного свертка возвращало этим мужчинам здоровье. Вот так мы и выживали, помогая друг другу.
Когда я только родилась, в госпиталь пришел младший брат моего отца - Алексей. Он только что закончил командирские курсы и отправлялся на фронт. Перед самой войной Алексей женился на Нине, но детей у них не было. Посидев у двух стульчиков, на которых лежала я, он ласково подержал мою маленькую ручку и очень грустно сказал: «Знаешь, Ира, мне не страшно идти на войну. Обидно только, что если меня убьют, после меня никого не останется». Мама стала его утешать, как могла, говоря, что он вернется и они с Ниной еще успеют нарожать детей, но Алексей пропал без вести, скорее всего, погиб, потому что никакие поиски не дали результата. Так одна веточка большой семьи моего отца осталась без поросли. Нина его вышла снова замуж и родила детей, но уже не от него.
И вот, дети мои дорогие, летом началась вторая атака немцев на Ростов, и госпиталь был эвакуирован в срочном порядке. Раненых погрузили в крытые машины, а весь скарб рассовали по грузовикам. Мама вместе со мной и Игорем залезла на гору матрацев, и весь караван тронулся в путь.
Жара палила нещадно, все мои пеленки, нарезанные из старых простыней, были мокрыми и мама сушила их на ветру. От пыли они становились жесткими, как суровое полотно, и переставали впитывать воду, а то и улетали прочь. Пить было нечего, есть было нечего, спать было невозможно из-за кружащих над головой самолетов.
Наши самолеты мужественно дрались в воздухе, отбивая атаку немецких. Ужас, который охватывал мою маму и брата, а также всех других меня почти не задевал - со мною неотступно был мой ангел, который в самый ответственный момент закрывал мои ушки и накрывал меня своим покрывалом. Часто я видела, как он укрывает этим покрывалом мою маму и Игоря.
Пришлось бросить подбитый грузовик и отправляться то пешком, то на попутных подводах.
Все жалели маму и детей, но помочь могли не всегда, да и то чаще всего советом.
…Пожилой солдат - конюх на подводе - стал уговаривать маму: «Доктор», - говорил он, - «Ну, куда вы идете? Детей вам не жалко! Останьтесь в деревне. снимите форму, выбросите оружие и военный билет. Немцы не тронут женщину с двумя детьми».
А немцы наступали на пятки. Вынув пистолет (или какую-то штуку, которая должна была стрелять), мама мужественно приказала ему замолчать. Сказала она это таким тоном, что старик вместе с моим братом и ещё двумя ранеными стали на голову ниже. Господи, да как она могла выстрелить, если на нервной почве даже не знала, как правильно брать пистолет в руки, но сказануть могла!
Это был конец первого года войны, и вот, что пишет мама моему отцу об этом времени:
«…Я перенесла много мытарств. В моём письме, которое, я знаю, ты получил, я писала, что еду вверх по Дону, в тыл, но никуда не доехала и 13 дней шла пешком или ехала на случайных повозках с Игорем за руку и Галиной на руках, пока добрались до Краснодара. Обстановка была такая, что Игорь по вечерам мне говорил: «Ну вот, от голода не умерли, немец не убил, значит, всё в порядке».
Из Краснодара я попала за Армавир, где хорошо поработала, но недолго, и оттуда в Орджоникидзе, причем таким же способом передвижения до Нальчика, а там я встретила свой госпиталь и дальше ехала комфортабельно. В Орджоникидзе я была не долго, затем по Военно-Грузинской дороге попала в Тбилиси, оттуда в Дербент, затем в его окрестности, Грозный, снова Орджоникидзе, затем по железной дороге попала в Тбилиси, оттуда уже в Баку, где и живу с 1-го февраля.
Мы очень много пережили. Страдали от холода всю зиму - жили в неотапливаемых помещениях с выбитыми стеклами, в теплушках. Мне даже странно, что я смогла в таких условиях не потерять Галинку.
Да это мой Ангел спасал и меня, и маму, и Игорька, и всех, кто был рядом…
Но все это мелочи жизни…»
Вот так - «мелочи жизни»! В этих скупых строчках описано семь месяцев нашего путешествия по Северному Кавказу, из них много дней пешком, но своих раненых мама не бросала. Когда она уставала нести меня на руках, сердобольные бойцы сажали меня в вещмешки и несли на спине. «Хорошо поработала…» означает, что оперировала часами, и если бы не мой Ангел, который заботился обо мне с помощью раненых и персонала госпиталей, я бы просто не выжила.
В свои три и больше месяцев я уже купалась в Кубани, Тереке, Куре. Где бы ни останавливались госпиталя, будь рядом какая-либо речушка, мама обмывала нас с Игорем, быстренько стирала мои пеленки, свои и Игоревы вещи, но никогда не забывала о раненых и больных - все ходячие, санитарки и другой персонал в срочном порядке стирали, сушили и скатывали бинты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Зимой оперировали в валенках. Ноги отекали, и валенки не снимались, если их не разрезать. Мочевые пузыри чуть ли ни лопались, и грешок случался - писали прямо в валенки, разрезанные по бокам. А что ещё было делать?
К лету поток раненых не уменьшился, а наоборот, увеличился. Мама спасала всех пострадавших, раненых, больных и только потом вспоминала обо мне. То есть, она обо мне все время помнила, но не могла лишний раз подойти - выполняла в первую очередь свой профессиональный долг, потом воинский, и только потом гражданский - долг матери. А потому кормили меня все, кто попадался на пути, и всем, что было в этот момент в карманах.
Из госпитальной кухни мне доставались селедочные хвостики. Долгое время, даже став взрослой, я в селедке признавала только хвосты - это было лакомство для меня почти всю жизнь! Кто-нибудь из санитарок жевал хлеб, потом его заворачивали в марлю и давали мне сосать. А бойцы делились со мною разжеванным изюмом или кусочками намоченного в чае сахара. За это я им улыбалась своим беззубым ртом. Ребёнок ищет любой способ, чтобы добиться расположения окружающих.
И ты знаешь, молоденьким санитарочкам было так интересно возиться со мной - с такой малюсенькой крохой! Когда меня приносили в ординаторскую, они сбегались посмотреть на малышку и потрогать её, понянчиться, но тут могла появиться военврач Ирина Александровна (моя мама) и строгим голосом сказать: «Девочки! Оставьте её. Пошли работать». Очень строгая была и, видимо, боялась, что её могут обвинить в превышении служебного положения - использовании санитарок в качестве нянек для своего дитя. А она, ещё в самом начале войны, в самые трагические дни - немцы углубились на территорию нашей страны, дошли до Дона, подбирались к Кавказу и к Волге - будучи глубоко беременной, стала кандидатом в ВКП(б) и тщательно блюла своё честное имя.
По ночам сестрички подкладывали меня к самым тяжёлым бойцам. Я чувствовала, как отогревались их сердца и уходила боль. теплом своего тельца я пробуждала в них желание выжить. Они вспоминали о том, что дома у них тоже есть дети, ради которых им необходимо жить и вернуться домой с победой. Потом их отправляли в тыл или обратно на фронт. Появлялись новые раненые, и снова я помогала им выжить… Поистине, прижатие к себе крошечного свертка возвращало этим мужчинам здоровье. Вот так мы и выживали, помогая друг другу.
Когда я только родилась, в госпиталь пришел младший брат моего отца - Алексей. Он только что закончил командирские курсы и отправлялся на фронт. Перед самой войной Алексей женился на Нине, но детей у них не было. Посидев у двух стульчиков, на которых лежала я, он ласково подержал мою маленькую ручку и очень грустно сказал: «Знаешь, Ира, мне не страшно идти на войну. Обидно только, что если меня убьют, после меня никого не останется». Мама стала его утешать, как могла, говоря, что он вернется и они с Ниной еще успеют нарожать детей, но Алексей пропал без вести, скорее всего, погиб, потому что никакие поиски не дали результата. Так одна веточка большой семьи моего отца осталась без поросли. Нина его вышла снова замуж и родила детей, но уже не от него.
И вот, дети мои дорогие, летом началась вторая атака немцев на Ростов, и госпиталь был эвакуирован в срочном порядке. Раненых погрузили в крытые машины, а весь скарб рассовали по грузовикам. Мама вместе со мной и Игорем залезла на гору матрацев, и весь караван тронулся в путь.
Жара палила нещадно, все мои пеленки, нарезанные из старых простыней, были мокрыми и мама сушила их на ветру. От пыли они становились жесткими, как суровое полотно, и переставали впитывать воду, а то и улетали прочь. Пить было нечего, есть было нечего, спать было невозможно из-за кружащих над головой самолетов.
Наши самолеты мужественно дрались в воздухе, отбивая атаку немецких. Ужас, который охватывал мою маму и брата, а также всех других меня почти не задевал - со мною неотступно был мой ангел, который в самый ответственный момент закрывал мои ушки и накрывал меня своим покрывалом. Часто я видела, как он укрывает этим покрывалом мою маму и Игоря.
Пришлось бросить подбитый грузовик и отправляться то пешком, то на попутных подводах.
Все жалели маму и детей, но помочь могли не всегда, да и то чаще всего советом.
…Пожилой солдат - конюх на подводе - стал уговаривать маму: «Доктор», - говорил он, - «Ну, куда вы идете? Детей вам не жалко! Останьтесь в деревне. снимите форму, выбросите оружие и военный билет. Немцы не тронут женщину с двумя детьми».
А немцы наступали на пятки. Вынув пистолет (или какую-то штуку, которая должна была стрелять), мама мужественно приказала ему замолчать. Сказала она это таким тоном, что старик вместе с моим братом и ещё двумя ранеными стали на голову ниже. Господи, да как она могла выстрелить, если на нервной почве даже не знала, как правильно брать пистолет в руки, но сказануть могла!
Это был конец первого года войны, и вот, что пишет мама моему отцу об этом времени:
«…Я перенесла много мытарств. В моём письме, которое, я знаю, ты получил, я писала, что еду вверх по Дону, в тыл, но никуда не доехала и 13 дней шла пешком или ехала на случайных повозках с Игорем за руку и Галиной на руках, пока добрались до Краснодара. Обстановка была такая, что Игорь по вечерам мне говорил: «Ну вот, от голода не умерли, немец не убил, значит, всё в порядке».
Из Краснодара я попала за Армавир, где хорошо поработала, но недолго, и оттуда в Орджоникидзе, причем таким же способом передвижения до Нальчика, а там я встретила свой госпиталь и дальше ехала комфортабельно. В Орджоникидзе я была не долго, затем по Военно-Грузинской дороге попала в Тбилиси, оттуда в Дербент, затем в его окрестности, Грозный, снова Орджоникидзе, затем по железной дороге попала в Тбилиси, оттуда уже в Баку, где и живу с 1-го февраля.
Мы очень много пережили. Страдали от холода всю зиму - жили в неотапливаемых помещениях с выбитыми стеклами, в теплушках. Мне даже странно, что я смогла в таких условиях не потерять Галинку.
Да это мой Ангел спасал и меня, и маму, и Игорька, и всех, кто был рядом…
Но все это мелочи жизни…»
Вот так - «мелочи жизни»! В этих скупых строчках описано семь месяцев нашего путешествия по Северному Кавказу, из них много дней пешком, но своих раненых мама не бросала. Когда она уставала нести меня на руках, сердобольные бойцы сажали меня в вещмешки и несли на спине. «Хорошо поработала…» означает, что оперировала часами, и если бы не мой Ангел, который заботился обо мне с помощью раненых и персонала госпиталей, я бы просто не выжила.
В свои три и больше месяцев я уже купалась в Кубани, Тереке, Куре. Где бы ни останавливались госпиталя, будь рядом какая-либо речушка, мама обмывала нас с Игорем, быстренько стирала мои пеленки, свои и Игоревы вещи, но никогда не забывала о раненых и больных - все ходячие, санитарки и другой персонал в срочном порядке стирали, сушили и скатывали бинты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10