Он взял меня за ручку, ещё раз улыбнулся, попрощался и ушел. И она ушла с ним… «Предатель! Воровка!»
Сердце полно воров - это обида, страх, отчуждение. Мой Ангел хорошо знал о моих чувствах, он пытался меня утешить, но я больше на него не реагировала. Он мне больше был не нужен. Мне был нужен Он - мой любимый, единственный - и я отворачивалась от своего Ангела. Я стала отказываться от еды, начала болеть.
Иногда мы ночевали в читалке. Я тогда не знала, что так называлась большая комната в библиотеке. Когда-то в ней стояло много столов и стульев, а сейчас все столы были составлены в проходах библиотечных стеллажей, а на них навалены стулья. От сильного горя я не могла есть, меня ничто не радовало. Я признала свою никчемность пред глазами любимого и решила умереть. Улучшив момент, когда мой Ангел отправился по каким-то своим делам, я сползла с облезлого дивана и поползла вдоль стеллажей. Я ползла в темень, в черноту, на край земли.
На краю Земли было очень холодно. Я лежала на боку и замерзала. У меня было чёткое понимание, что стоит мне сделать только одно движение телом в сторону бездны, и я туда улечу. Жизнь моя земная на этом остановится, но начнется другая. Меня не будет ни для кого. Никто больше не погреет и не погреется, никто не прикоснется ко мне, не потрется своим телом об меня. А мне и не нужно больше… Я поняла, что смерть - это пустота в сердце. Другого желания, кроме желания исчезнуть в этой пустоте, у меня и не было, но я отчего-то медлила.
И вдруг я услышала, что меня ищут. Меня звали по имени женские и мужские голоса. Света не было - ни керосиновой лампы, ни свечей. Кто-то пытался разбирать стулья и отодвигать столы, но никто не был даже уверен, что я в читалке. Надеялись, что я где-то в палатах, опять у кого-нибудь под боком.
Я, мстительно наслаждаясь, не подавала никаких признаков своего присутствия. И вдруг услышала жалобный голос мамы: «Доченька!» Сколько тоски было в этом голосе, сколько боли! Еще бы: в молодости она потеряла двух своих дочерей - Риту и Манюську, которые умерли в одну ночь. Одной было 10 месяцев, а другой на год больше. позже она потеряла еще одну дочь, которая умерла в полугодовалом возрасте. А тут и я пропала…
Так вот, я услышала голос мамы, её стон: «Доченька!», и впервые осознала, что у меня есть мама. И я подала голос. Я смогла заплакать! Меня вытащили из какого-то угла мокрую и заледеневшую. Мама прижала меня к себе, и её тело содрогалось от сдерживаемого крика. А я скулила так горько, будто жаловалась маме, что меня никто не любит, никому я не нужна, даже ей. Мама тихо плакала вместе со мною и, покачивая, поглаживала мне спинку. Я смогла прочитать её мысли и услышала горькие слова, обращенные к моему папе:
«…ты спрашиваешь, как я устраиваюсь. Я и сама не знаю, как. Я так измучилась с детьми, потому что они хотят есть, а им нечего дать и я страшно этого боюсь».
Родившаяся от случайной беременности, отвергнутая своей матерью ради великой цели, не знавшая своего отца и с самого младенчества покидаемая любящими и любимыми мужчинами, я всю жизнь ходила согбенная и всегда слышала окрик: «Выпрямись! Не сутулься!», что приводило меня в бешенство. Но никто в то время не придавал какого-либо значения психологическим аспектам окружающей обстановки во время роста детей, да и науки такой, как психология, в нашей стране не было. И потому не знала моя мама, что я страдаю и умираю без любви, что только жалость к ней и внутренний страх причинить ей боль и печаль удержали меня на этом свете.
«… их надо накормить, а Галя маленькая, ей и молоко нужно, и много ещё что. Тем более что, несмотря на все мои усилия, Галинка делается все больше похожей на того котенка, у которого была сломана спина - огромный живот, худенькая, синяки под глазами. Тут все один к одному - жара, несоответствующее возрасту питание, отсутствие ухода…
Утром сажаю Галю в саду на скамейке и ухожу на работу, а она сидит. Изредка выхожу, погляжу, дам воды. Так до часу дня, затем несу домой спать. Сегодня достала какую-то кроватку для новорожденных очень маленькую и высокую. Сейчас Галя спит в ней на улице…
Галочка все худеет, выглядит плохо...»
Теперь я знаю, что дети должны расти в любви и радости. Им необходимо наслаждаться всем, что предлагает этот мир: радостно танцевать, как танцуют козлята; стремиться все исследовать, играть и неожиданно пугаться, как это делают котята; всё попробовать на вкус подобно поросятам. Мир прекрасен для них, если дети сохраняют свое врожденное воображение живым, если наделяют все вещи особым видением. Только тогда они смогут развиваться гармонично, и вырасти в счастливых взрослых, способных делиться с другими своей любовью без вреда самому себе.
Но любящая нас Жизнь не ставит перед нами неразрешимых задач. Она ставит только те задачи, которые мы способны разрешить, однако мы должны приложить все зависящие от нас силы. Цыпленок должен сам пробить скорлупу своего яйца, чтобы начать жить.
Сидя на своей лавочке, позабытая и заброшенная всеми, я росла в ощущении внутренней боли оттого, что маме трудно и нет времени для отдыха. Я боялась и страдала за неё, пожалуй, больше, чем она сама за себя. Я часто отказывалась от еды, не доедала того, что она давала мне, чтобы хоть что-нибудь досталось и ей. Я всё больше и больше любила её - такую усталую и несчастную - и страшно боялась её потерять.
Я научилась этому у неё, я чувствовала, что она меня не так любит, как боится за меня. боится потерять меня, боится, что со мною что-нибудь случится, боится, что я заболею и умру. У неё уже был такой опыт - умерли три дочери. Когда родились мальчики, она как-то успокоилась, но, увидев, что у неё снова родилась девочка, она стразу же неосознанно испугалась той воображаемой боли, которую я могу ей причинить, основанной на прошлом опыте. И я старательно подпитывала её страхи своими болезнями или исчезновениями. Со мной всегда что-нибудь случалось. Вот так мы передавали друг другу эти чувства страха и любви. И нам обеим было не до красоты этого мира и радости. Я всё чаще смотрела горизонтально в поисках еды, чем вверх на небеса и облака. Только став старше, я снова полюбила Небеса…
Но, не смотря ни на что, я росла. Мама старалась успокоить отца и писала, что «все хорошо, прекрасная маркиза!», но временами не выдерживала, и в её письмах прорывалась боль:
«… У меня ничего нет, кроме обмундирования. Игорь совсем разут. Галочку одели - то один, то другой подарит ей что-либо…Галочка уже большая, славная девочка, но Игорь с нею измучился. Он у меня и помощник, и хозяйка. В ясли не ношу - болела в них всё время. Ещё не ходит сама, только за ручку. Курносенькая, глазенки как у Манюськи - голубые, ясные. Брови тёмные, ресницы тоже, волосики рыжеватые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Сердце полно воров - это обида, страх, отчуждение. Мой Ангел хорошо знал о моих чувствах, он пытался меня утешить, но я больше на него не реагировала. Он мне больше был не нужен. Мне был нужен Он - мой любимый, единственный - и я отворачивалась от своего Ангела. Я стала отказываться от еды, начала болеть.
Иногда мы ночевали в читалке. Я тогда не знала, что так называлась большая комната в библиотеке. Когда-то в ней стояло много столов и стульев, а сейчас все столы были составлены в проходах библиотечных стеллажей, а на них навалены стулья. От сильного горя я не могла есть, меня ничто не радовало. Я признала свою никчемность пред глазами любимого и решила умереть. Улучшив момент, когда мой Ангел отправился по каким-то своим делам, я сползла с облезлого дивана и поползла вдоль стеллажей. Я ползла в темень, в черноту, на край земли.
На краю Земли было очень холодно. Я лежала на боку и замерзала. У меня было чёткое понимание, что стоит мне сделать только одно движение телом в сторону бездны, и я туда улечу. Жизнь моя земная на этом остановится, но начнется другая. Меня не будет ни для кого. Никто больше не погреет и не погреется, никто не прикоснется ко мне, не потрется своим телом об меня. А мне и не нужно больше… Я поняла, что смерть - это пустота в сердце. Другого желания, кроме желания исчезнуть в этой пустоте, у меня и не было, но я отчего-то медлила.
И вдруг я услышала, что меня ищут. Меня звали по имени женские и мужские голоса. Света не было - ни керосиновой лампы, ни свечей. Кто-то пытался разбирать стулья и отодвигать столы, но никто не был даже уверен, что я в читалке. Надеялись, что я где-то в палатах, опять у кого-нибудь под боком.
Я, мстительно наслаждаясь, не подавала никаких признаков своего присутствия. И вдруг услышала жалобный голос мамы: «Доченька!» Сколько тоски было в этом голосе, сколько боли! Еще бы: в молодости она потеряла двух своих дочерей - Риту и Манюську, которые умерли в одну ночь. Одной было 10 месяцев, а другой на год больше. позже она потеряла еще одну дочь, которая умерла в полугодовалом возрасте. А тут и я пропала…
Так вот, я услышала голос мамы, её стон: «Доченька!», и впервые осознала, что у меня есть мама. И я подала голос. Я смогла заплакать! Меня вытащили из какого-то угла мокрую и заледеневшую. Мама прижала меня к себе, и её тело содрогалось от сдерживаемого крика. А я скулила так горько, будто жаловалась маме, что меня никто не любит, никому я не нужна, даже ей. Мама тихо плакала вместе со мною и, покачивая, поглаживала мне спинку. Я смогла прочитать её мысли и услышала горькие слова, обращенные к моему папе:
«…ты спрашиваешь, как я устраиваюсь. Я и сама не знаю, как. Я так измучилась с детьми, потому что они хотят есть, а им нечего дать и я страшно этого боюсь».
Родившаяся от случайной беременности, отвергнутая своей матерью ради великой цели, не знавшая своего отца и с самого младенчества покидаемая любящими и любимыми мужчинами, я всю жизнь ходила согбенная и всегда слышала окрик: «Выпрямись! Не сутулься!», что приводило меня в бешенство. Но никто в то время не придавал какого-либо значения психологическим аспектам окружающей обстановки во время роста детей, да и науки такой, как психология, в нашей стране не было. И потому не знала моя мама, что я страдаю и умираю без любви, что только жалость к ней и внутренний страх причинить ей боль и печаль удержали меня на этом свете.
«… их надо накормить, а Галя маленькая, ей и молоко нужно, и много ещё что. Тем более что, несмотря на все мои усилия, Галинка делается все больше похожей на того котенка, у которого была сломана спина - огромный живот, худенькая, синяки под глазами. Тут все один к одному - жара, несоответствующее возрасту питание, отсутствие ухода…
Утром сажаю Галю в саду на скамейке и ухожу на работу, а она сидит. Изредка выхожу, погляжу, дам воды. Так до часу дня, затем несу домой спать. Сегодня достала какую-то кроватку для новорожденных очень маленькую и высокую. Сейчас Галя спит в ней на улице…
Галочка все худеет, выглядит плохо...»
Теперь я знаю, что дети должны расти в любви и радости. Им необходимо наслаждаться всем, что предлагает этот мир: радостно танцевать, как танцуют козлята; стремиться все исследовать, играть и неожиданно пугаться, как это делают котята; всё попробовать на вкус подобно поросятам. Мир прекрасен для них, если дети сохраняют свое врожденное воображение живым, если наделяют все вещи особым видением. Только тогда они смогут развиваться гармонично, и вырасти в счастливых взрослых, способных делиться с другими своей любовью без вреда самому себе.
Но любящая нас Жизнь не ставит перед нами неразрешимых задач. Она ставит только те задачи, которые мы способны разрешить, однако мы должны приложить все зависящие от нас силы. Цыпленок должен сам пробить скорлупу своего яйца, чтобы начать жить.
Сидя на своей лавочке, позабытая и заброшенная всеми, я росла в ощущении внутренней боли оттого, что маме трудно и нет времени для отдыха. Я боялась и страдала за неё, пожалуй, больше, чем она сама за себя. Я часто отказывалась от еды, не доедала того, что она давала мне, чтобы хоть что-нибудь досталось и ей. Я всё больше и больше любила её - такую усталую и несчастную - и страшно боялась её потерять.
Я научилась этому у неё, я чувствовала, что она меня не так любит, как боится за меня. боится потерять меня, боится, что со мною что-нибудь случится, боится, что я заболею и умру. У неё уже был такой опыт - умерли три дочери. Когда родились мальчики, она как-то успокоилась, но, увидев, что у неё снова родилась девочка, она стразу же неосознанно испугалась той воображаемой боли, которую я могу ей причинить, основанной на прошлом опыте. И я старательно подпитывала её страхи своими болезнями или исчезновениями. Со мной всегда что-нибудь случалось. Вот так мы передавали друг другу эти чувства страха и любви. И нам обеим было не до красоты этого мира и радости. Я всё чаще смотрела горизонтально в поисках еды, чем вверх на небеса и облака. Только став старше, я снова полюбила Небеса…
Но, не смотря ни на что, я росла. Мама старалась успокоить отца и писала, что «все хорошо, прекрасная маркиза!», но временами не выдерживала, и в её письмах прорывалась боль:
«… У меня ничего нет, кроме обмундирования. Игорь совсем разут. Галочку одели - то один, то другой подарит ей что-либо…Галочка уже большая, славная девочка, но Игорь с нею измучился. Он у меня и помощник, и хозяйка. В ясли не ношу - болела в них всё время. Ещё не ходит сама, только за ручку. Курносенькая, глазенки как у Манюськи - голубые, ясные. Брови тёмные, ресницы тоже, волосики рыжеватые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10