– Я добавил к спектаклю кое-что от себя, – продолжал он, – доктор Ленгдон оставил мне наркотик и ушел. Через полчаса он вернулся. Когда они с надзирателем пришли, то увидели меня на полу. Мой ремень был разодран пополам. Один конец обмотан вокруг шеи, оставляя на ней большую кровоточащую ссадину, для большего правдоподобия. Другой кусок свисал с крюка для лампы. Все так, как будто я повесился, а ремень под тяжестью моего тела оборвался. Я соорудил все это и принял наркотик.
У меня потекли слезы.
– Ах, Ник… ведь это – чудо!
– Не надо, Люси! – резко сказал он. – Не надо!
– Просто я очень рада. Я не хотела плакать.
– Ради бога! – хрипло сказал он и отвернулся. Я не понимала, почему он снова сердится, но быстро вытерла слезы и сказала: – Извини. Пожалуйста, продолжай.
– Ну что ж… наш план сработал, – снова заговорил он бесцветным голосом. – Когда мандарину сообщили, что я повесился, он приказал высечь надзирателя и послал своих врачей убедиться, что я действительно мертв. Они подтвердили. Доктор Ленгдон попросил разрешения забрать тело и похоронить на английском кладбище. За это ему пришлось дать взятку в двадцать соверенов, так что хорошо, что ты оставила ему мой свадебный подарок. Не знаю, как ему удалось организовать все остальное, но гроб с камнями был в тот же день захоронен, и старый Тэттерсолл прочитал поминальную молитву. Трудно, наверное, найти священника, который бы за сутки обвенчал и похоронил одного и того же человека.
– Он не знал?
– Нет, он бы мог случайно проговориться. Я лежал в беспамятстве в бывшем курятнике на задах дома доктора Ленгдона. И стал приходить в себя не через сорок восемь часов, а гораздо позже. Доктор Ленгдон сказал, что он уже потерял всякую надежду, когда я начал подавать признаки жизни.
Я растерянно сказала:
– Но он водил меня на могилу, и я положила цветы. Почему он мне ничего не рассказал?
– Я его попросил. Мне еще предстояло оттуда выбраться и не попасться. А после такой убийственной дозы я смог стоять только через месяц, не то что ходить. Если бы меня поймали, доктор Ленгдон, да и любой, про которого бы предположили, что он участвовал в заговоре, лишился бы головы, – он криво улыбнулся, как на мастерском портрете, сделанном Робертом Фолконом на стене миссии. – Я спас тебе руку и не хотел рисковать твоей головой.
Коляска остановилась. Мы приехали на станцию. Он помог мне сойти, и извозчик отнес мой чемодан на платформу. Ник снова помрачнел, и я не решалась заговорить, пока мы не оказались одни в купе первого класса и пока поезд не отошел от станции. Мы ехали в Лондон.
– Можно спросить, Ник?
Он пристально посмотрел на меня.
– Почему ты спрашиваешь?
– Я не знаю. Мне показалось, что ты занят своими мыслями, и если я мешаю…
– Ты не мешаешь. Спрашивай, если хочешь.
Я все больше терялась. Его слова не вязались с его поведением, и я не понимала, что все это значит. Я вдруг забыла, что хотела сказать, потом вспомнила. Очень важный вопрос.
– Когда ты вернулся в Англию?
Он отвернулся к окну, сощурившись, и мне показалось, что он лихорадочно ищет ответ. Наконец, он сказал:
– Неделю назад. Я прятался в Ченгфу, чтобы набраться сил, мне понадобилось почти три месяца. Я прошел пешком почти весь путь до Тяньцзиня в одежде китайского крестьянина, ночуя в открытом поле. У Хуанг Кунга длинные руки, я не мог рисковать жизнью доктора Ленгдона, да и своей тоже.
Я знала, что это ложь. Он приехал давно, и уже был в Англии пятого ноября.
– Ты написал мне то письмо, в котором просил не ходить к своему поверенному, сразу перед тем, как принял наркотик?
Он кивнул.
– Я думал, что если выберусь, то буду дома до того момента, когда ты отправишься в фирму и заявишь, что ты моя вдова. Но я не рассчитывал, что так долго проболею. Я был вчера у Эдмунда Грешема в конторе, между прочим, – он снова улыбнулся. – Он был более чем удивлен. По правде говоря, он, кажется, считает неразумным с моей стороны оказаться живым после того, что он уже затратил немало усилий в связи с моей смертью, – приподняв бровь, сказал он. – Это, оказывается, изумруды. Так Эдмунд сказал. И это вся помощь, которую ты смогла оказать старине Грешему?
– Да, – я замялась. – Ты снова поедешь туда и попытаешься их найти?
Он покачал головой.
– Это дохлый номер, я думаю. Особенно сейчас, когда «боксеры» мутят воду.
– «Боксеры»?
– Там их так называют. Одно из тайных обществ. Если не ошибаюсь, доктор Ленгдон называет их «ай ох чуан» по-китайски.
– «Кулаки справедливости».
– Как бы они ни назывались, они представляют серьезную угрозу. Они уже убили несколько миссионеров в Шаньтунге.
– Убили? – Я испугалась. – Я не видела в газетах.
– Возможно, убийство миссионеров не такая уж и важная новость. Иностранцы, живущие в Китае, знают, что быть беде. Но убедить в этом наше правительство пока не удается. Я согласен, трудно поверить, что эти «боксеры» представляют собой реальную угрозу. Доктор Ленгдон говорит, что одной из их целей является уничтожение всех иностранцев и они поклоняются какому-то своему идолу, который якобы делает их неуязвимыми, и они верят, что их не возьмут ни пули ни штык, ни вода ни огонь.
– Но императрица не допустит, чтобы они напали на иностранцев!
– Ты давно уехала, Люси. Доктор Ленгдон говорит, что она поощряет народ за это. А доктор – не дурак.
Всего час прошел с того момента, как Ник Сэбин вошел в гостиную в «Луноловах». От шока я чувствовала себя такой разбитой, и мне казалось, что я просто уже не способна ничего чувствовать. Но, возможно, оттого, что я видела его в долине, в действительности или в своем воображении, оказалось, что потрясение, которое я пережила, было не настолько сильным, потому что меня начинал терзать страх за друзей в Китае.
Я спросила:
– Как ты считаешь, доктор Ленгдон в опасности? И мистер и миссис Феншоу?
– Думаю, здравомыслящие люди переберутся в посольства в Пекине до того, как начнутся беспорядки. А еще более здравомыслящие – в Тяньцзинь или другой крупный порт. Там они будут под защитой военного флота.
Я сидела, погруженная в свои мысли, глядя в окно и ничего не замечая. Когда поезд стал замедлять ход, я, вздрогнув, очнулась. Ник наблюдал за мной. На лице снова маска, глаза холодные. Я вспомнила, как он держал меня за руки через тюремную решетку, как улыбался мне и старался приободрить. Интересно, что он сейчас обо мне думает? По его лицу ничего нельзя было узнать. Он был далеко. Может быть, это просто броня, которой человек отгораживается от других, когда он задумал что-то, за что ненавидит себя, но все равно собирается осуществить несмотря ни на что.
Когда поезд остановился у Чаринг-Кросс, я спросила:
– Куда мы теперь поедем?
Он взял с полки мой чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
У меня потекли слезы.
– Ах, Ник… ведь это – чудо!
– Не надо, Люси! – резко сказал он. – Не надо!
– Просто я очень рада. Я не хотела плакать.
– Ради бога! – хрипло сказал он и отвернулся. Я не понимала, почему он снова сердится, но быстро вытерла слезы и сказала: – Извини. Пожалуйста, продолжай.
– Ну что ж… наш план сработал, – снова заговорил он бесцветным голосом. – Когда мандарину сообщили, что я повесился, он приказал высечь надзирателя и послал своих врачей убедиться, что я действительно мертв. Они подтвердили. Доктор Ленгдон попросил разрешения забрать тело и похоронить на английском кладбище. За это ему пришлось дать взятку в двадцать соверенов, так что хорошо, что ты оставила ему мой свадебный подарок. Не знаю, как ему удалось организовать все остальное, но гроб с камнями был в тот же день захоронен, и старый Тэттерсолл прочитал поминальную молитву. Трудно, наверное, найти священника, который бы за сутки обвенчал и похоронил одного и того же человека.
– Он не знал?
– Нет, он бы мог случайно проговориться. Я лежал в беспамятстве в бывшем курятнике на задах дома доктора Ленгдона. И стал приходить в себя не через сорок восемь часов, а гораздо позже. Доктор Ленгдон сказал, что он уже потерял всякую надежду, когда я начал подавать признаки жизни.
Я растерянно сказала:
– Но он водил меня на могилу, и я положила цветы. Почему он мне ничего не рассказал?
– Я его попросил. Мне еще предстояло оттуда выбраться и не попасться. А после такой убийственной дозы я смог стоять только через месяц, не то что ходить. Если бы меня поймали, доктор Ленгдон, да и любой, про которого бы предположили, что он участвовал в заговоре, лишился бы головы, – он криво улыбнулся, как на мастерском портрете, сделанном Робертом Фолконом на стене миссии. – Я спас тебе руку и не хотел рисковать твоей головой.
Коляска остановилась. Мы приехали на станцию. Он помог мне сойти, и извозчик отнес мой чемодан на платформу. Ник снова помрачнел, и я не решалась заговорить, пока мы не оказались одни в купе первого класса и пока поезд не отошел от станции. Мы ехали в Лондон.
– Можно спросить, Ник?
Он пристально посмотрел на меня.
– Почему ты спрашиваешь?
– Я не знаю. Мне показалось, что ты занят своими мыслями, и если я мешаю…
– Ты не мешаешь. Спрашивай, если хочешь.
Я все больше терялась. Его слова не вязались с его поведением, и я не понимала, что все это значит. Я вдруг забыла, что хотела сказать, потом вспомнила. Очень важный вопрос.
– Когда ты вернулся в Англию?
Он отвернулся к окну, сощурившись, и мне показалось, что он лихорадочно ищет ответ. Наконец, он сказал:
– Неделю назад. Я прятался в Ченгфу, чтобы набраться сил, мне понадобилось почти три месяца. Я прошел пешком почти весь путь до Тяньцзиня в одежде китайского крестьянина, ночуя в открытом поле. У Хуанг Кунга длинные руки, я не мог рисковать жизнью доктора Ленгдона, да и своей тоже.
Я знала, что это ложь. Он приехал давно, и уже был в Англии пятого ноября.
– Ты написал мне то письмо, в котором просил не ходить к своему поверенному, сразу перед тем, как принял наркотик?
Он кивнул.
– Я думал, что если выберусь, то буду дома до того момента, когда ты отправишься в фирму и заявишь, что ты моя вдова. Но я не рассчитывал, что так долго проболею. Я был вчера у Эдмунда Грешема в конторе, между прочим, – он снова улыбнулся. – Он был более чем удивлен. По правде говоря, он, кажется, считает неразумным с моей стороны оказаться живым после того, что он уже затратил немало усилий в связи с моей смертью, – приподняв бровь, сказал он. – Это, оказывается, изумруды. Так Эдмунд сказал. И это вся помощь, которую ты смогла оказать старине Грешему?
– Да, – я замялась. – Ты снова поедешь туда и попытаешься их найти?
Он покачал головой.
– Это дохлый номер, я думаю. Особенно сейчас, когда «боксеры» мутят воду.
– «Боксеры»?
– Там их так называют. Одно из тайных обществ. Если не ошибаюсь, доктор Ленгдон называет их «ай ох чуан» по-китайски.
– «Кулаки справедливости».
– Как бы они ни назывались, они представляют серьезную угрозу. Они уже убили несколько миссионеров в Шаньтунге.
– Убили? – Я испугалась. – Я не видела в газетах.
– Возможно, убийство миссионеров не такая уж и важная новость. Иностранцы, живущие в Китае, знают, что быть беде. Но убедить в этом наше правительство пока не удается. Я согласен, трудно поверить, что эти «боксеры» представляют собой реальную угрозу. Доктор Ленгдон говорит, что одной из их целей является уничтожение всех иностранцев и они поклоняются какому-то своему идолу, который якобы делает их неуязвимыми, и они верят, что их не возьмут ни пули ни штык, ни вода ни огонь.
– Но императрица не допустит, чтобы они напали на иностранцев!
– Ты давно уехала, Люси. Доктор Ленгдон говорит, что она поощряет народ за это. А доктор – не дурак.
Всего час прошел с того момента, как Ник Сэбин вошел в гостиную в «Луноловах». От шока я чувствовала себя такой разбитой, и мне казалось, что я просто уже не способна ничего чувствовать. Но, возможно, оттого, что я видела его в долине, в действительности или в своем воображении, оказалось, что потрясение, которое я пережила, было не настолько сильным, потому что меня начинал терзать страх за друзей в Китае.
Я спросила:
– Как ты считаешь, доктор Ленгдон в опасности? И мистер и миссис Феншоу?
– Думаю, здравомыслящие люди переберутся в посольства в Пекине до того, как начнутся беспорядки. А еще более здравомыслящие – в Тяньцзинь или другой крупный порт. Там они будут под защитой военного флота.
Я сидела, погруженная в свои мысли, глядя в окно и ничего не замечая. Когда поезд стал замедлять ход, я, вздрогнув, очнулась. Ник наблюдал за мной. На лице снова маска, глаза холодные. Я вспомнила, как он держал меня за руки через тюремную решетку, как улыбался мне и старался приободрить. Интересно, что он сейчас обо мне думает? По его лицу ничего нельзя было узнать. Он был далеко. Может быть, это просто броня, которой человек отгораживается от других, когда он задумал что-то, за что ненавидит себя, но все равно собирается осуществить несмотря ни на что.
Когда поезд остановился у Чаринг-Кросс, я спросила:
– Куда мы теперь поедем?
Он взял с полки мой чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89