ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Ему хотелось, чтобы они посмеялись над его примитивностью, дремучей отсталостью, но неожиданно Лена сказала:
— Совершенно верно, я тоже так считаю. Тарзан — по крайней мере мужчина, а не… — она не договорила.
— А вы тоже — режиссер? — спросил Саша у Заура.
— Нет, — сказал Заур, — я тунеядец, маменькин сынок, сижу на шее у родителей.
— Тоже дело, — мирно сказал Саша. — Тоже большое искусство — сидеть на шее у родителей, да еще и жену туда усадить.
— Ну, зачем ты так, Зауричек? — укоризненно сказала Тахмина.
— А мне надоели ваши разговоры: Феллини, Канны, таланты, звезды, паруса, пленки и прочая мура. Я самый обыкновенный, простой человек.
— Ну, это уже скучно, — сказала Лена. — Демагогия какая-то пошла. Давайте-ка лучше выпьем.
— А между прочим, — сказал Саша Зауру, — представитель простого народа, где вы достали такие шикарные туфли? Я вот их даже в Париже не мог найти.
— Нравятся? — спросил Заур.
— Весьма. Посмотри-ка, Лен.
Все посмотрели на ноги Заура. Заур подумал и сказал:
— И совершенно новые. Толкаю.
— За сколько?
— За сорок. Сам купил за шестьдесят.
— А какой у вас размер?
— Сорок два.
— Мой размер. Надо же!
— Хотите? — сказал Заур.
— За сорок, говорите?
— Да, только с условием, что вы свои туфли даете мне, я свои даю вам, и вы платите мне тут же, сейчас. Саша подумал и сказал:
— Договорились.
Мухтар, Тахмина и даже Лена не успели опомниться, как Заур и Саша обменялись туфлями, и Саша сказал:
— Лен, дай ему сорок рублей.
— Да не чуди ты…
— Дай, говорю. Туфли — блеск, это он по пьянке отдает. Протрезвеет, передумает.
Лена дала ему сорок рублей, и Мухтар сказал:
— Ну что ж, раз вы такие коммерсанты, давайте выпьем за новые туфли Саши.
— И Заура, — добавила Тахмина.
Заур, извинившись, встал, незаметно прошел к официанту, рассчитался за ужин и вернулся.
— Ну, пора, — сказал Саша. — Все выпито, все съедено, и коммерческая операция успешно завершена, время и по домам.
— Вы идите, — сказал Мухтар, — я вас догоню.
Заур, выходя из зала, с наслаждением следил, как Мухтар подзывает официанта.
Они вышли на улицу. Из одной машины водитель, разогревавший мотор, крикнул:
— Саш, Лен, вы домой, что ли?
— Ага.
— Ну, давайте залезайте.
Саша и Лена, извинившись, сказали, что их подзывает сосед, и все равно им ехать в разных направлениях, попросили передать привет Мухтару и вообще чтобы звонили, заходили, когда в следующий раз окажутся в Москве, а завтра они вылетают в Киев, а то можно было бы увидеться. Они сели в машину, помахали, и машина, развернувшись, поехала к площади Восстания. И в это время вышел Мухтар.
— Как вам не стыдно, Заур? — сказал он беззлобно. — Ведь это я пригласил вас на ужин.
— Что? — сказала Тахмина. — Так вот почему… Дурачок ты!
Она бросилась ему на шею и повисла, визжа.
Зауру не хотелось выпускать ее из объятий, хоть он и чувствовал тяжелое присутствие Мухтара.
— Вы в метро? — спросил Мухтар.
— Нет, — сказал Заур, — мы пройдемся пешком.
Мухтар попрощался и торопливо зашагал к станции «Краснопресненская», и Заур, задержавшись взглядом на ссутулившейся усталой спине и мешковатой фигуре режиссера, подумал о Мухтаре его же словами: измятая простыня, которой уже никогда не быть парусом и которой парус может только сниться в одиноком номере гостиницы в чужом городе.
Холодный, пронзительный бакинский ветер бил в стекло будки телефона-автомата, в которой Заур окоченевшими пальцами вращал ледяной диск.
— Алло.
— Это я.
— Ага, — сказала она, и в голосе ее не было ни радости, ни огорчения серый бесцветный голос, серый бесцветны тон, серый бесцветный день.
— Когда мы встретимся?
— Я сама тебе позвоню.
— Когда?
— Не знаю.
— Сегодня?
— Нет, нет, не сегодня, и не завтра, и не послезавтра. Через несколько дней.
— Но почему?
— Потом, Заур. Мне надо решить один важный вопрос. Потом ты узнаешь. Прошу тебя, только очень прошу, ты мне пока не звони, хорошо? Несколько дней, неделю, может быть. Так надо. Хорошо?
— Ну хорошо, — сказал он без особого энтузиазма.
— Слово мужчины? Я сама тебе позвоню. Ну, пока.
— А ты меня любишь?
— Люблю, люблю, — поспешно и как-то машинально сказала она, и в этих словах было больше желания поскорее закончить разговор, чем вложенного в них смысла.
— Ну хорошо, до свидания, — сказал он.
— Пока, — сказала она и сразу же повесила трубку. Он некоторое время слушал короткие, назойливо одинаковые гудки — ду, ду, ду…
Проходили дни, и он вздрагивал от каждого телефонного звонка на работе и дома, но Тахмина не звонила. И мать, чувствуя его состояние, нервное и раздраженное, по-своему толковала его, вернее, имела несколько толкований, каждое из которых тревожило ее.
После решимости, проявленной Зауром с поездкой в Москву, Зивяр-ханум поняла, что на этой стадии радикальные меры могут дать лишь обратный эффект, и избрала другой путь: ежедневно малыми дозами, намеками или открыто, резко или мягко, но методично и неустанно изливала по каплям, по крупицам собранную информацию о «непорядочности» Тахмины, о ее прошлых и недавних похождениях, и всякий раз, до того как Заур пресекал эти разговоры или просто уходил из комнаты, из дому, она успевала посеять в нем зернышко отчуждения и сомнения, уязвить его самолюбие.
— Я слышала, — говорила Зивяр-ханум, — что не ты один был в Москве? — Заур, не чувствуя подвоха, прислушивался к следующей фразе. — По тому же поводу, что и ты, и в то же самое время там был и Мухтар Магеррамов, — заканчивала она, зная, что Заур, может быть, уже и не услышит продолжения. — Как же вы ее делили-то? В другой раз:
— Вчера смотрела телепередачу. Режиссер — Магеррамов. Вы же с ним почти родственники…
Заур выбегал из комнаты, не зная, как ему быть; все требования не вмешиваться в его дела и все ссылки на то, что он уже взрослый, приводили к тому, что разговор откладывался на несколько часов или, в лучшем случае, на сутки. Оставался единственный выход — уйти из дома, и он внутренне был готов к этому, даже не задумываясь особенно, куда и к кому пойдет.
Проблема была в другом: он готов был порвать с семьей из-за Тахмины, но любила ли его Тахмина — он не знал, несмотря на все, что было. И, быть может, это незнание, эти сомнения и были ростками тех самых семян, которые сеяла Зивяр-ханум.
— Ты только очередной экспонат в богатой коллекции, — говорила мать. — У нее к тебе чисто спортивный интерес. Жаль, что ты мне сын и между матерью и сыном должна быть какая-то завеса. А то я живо объяснила бы тебе, чего нужно от тебя такой женщине, как она. У нее же все мужчины распределены заранее: муж для ширмы, Спартак для содержания, Дадаш для карьеры, Мухтар для славы, ну а ты, дурачок, для развлечения.
Зивяр-ханум приводила и другие соображения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49