6
После собрания в кинотеатре "Эдиссон" прошло уже два дня, а я все еще не знал, как сказать родителям, что тоже хочу ехать на Новую Землю.
Я узнал об экспедиции раньше всех. В тот день, когда Афанасий Григорьевич так решительно ушел в полном параде и даже чуть не забыл свою палку, он вернулся только поздно вечером - веселый и торжественный.
- Ну, мать, собирай в море, - сказал он Марфе Васильевне и ухмыльнулся в свои прокуренные усы.
Марфа Васильевна всплеснула руками.
- Да ты, старый, не проспался, что ли?
- Помрем, дак выспимся! - лихо заявил капитан. - А теперь в море пойдем!
- В како-тако еще море? - не на шутку рассердилась Марфа Васильевна. - Да кто тебя пустит-то?
- Ну, кыш! - прикрикнул Афанасий Григорьевич. - Не то что пустят, а просили, даже уговаривали. Кое-кто, правда, возражал - дескать, здоровьишко не то, стар да болен, - а я как гр-р-рохнул кулаком по столу, чуть столешницу не проломил. Ну и все. Начальником экспедиции пойду. С такими вот, - он кивнул в мою сторону, - с салажатами.
И он долго и подробно, с удовольствием рассказывал Марфе Васильевне и маме о том, что это за экспедиция. Хозяйка наша слушала молча, сурово поджав губы, мама тоже молчала и только тревожно посматривала на меня.
Потом с беспокойством спросила:
- Как же их посылают, таких... ребятишек? Это ведь опасно.
- Насчет опасности ничего не скажу, - ответил Громов. - А насчет того, что молоды они, так ведь сейчас совсем салаги еще не такие дела делают. Да и какие они ребятишки - парни уже.
Я слушал этот разговор в оба уха, и, когда Громов ушел к себе, я постучал к нему в комнату.
- А можно мне с вами? - спросил я, остановившись в дверях, но тихо, чтобы мама не слышала.
- А почему не можно? - спросил Громов. - Он посмотрел на меня, нахмурился и отрывисто бросил: - С родителями потолкуй, у нас на этот счет строго.
А потом было то собрание в кинотеатре, и мне во что бы то ни стало захотелось попасть в экспедицию. Маму было жалко, а отца я, честно говоря, побаивался. Он и всегда-то был суров, а здесь, в Архангельске, совсем замкнулся. Да мы его почти и не видели, пропадал на работе. Иногда уезжал и не появлялся по нескольку дней. А когда приезжал, то был всегда очень усталым и еще мрачнее прежнего. Как будто его все время что-то грызло. Только иногда он слегка хлопал меня по плечу и говорил:
- Держись. Сам видишь, как я занят. Будь матери опорой.
Я говорил "да", и на этом наши разговоры кончались. Даже с мамой и то он говорил очень редко и мало. "Война, работа, он ведь ответственный..." думал я, защищая себя от плохих мыслей. Они были, эти мысли. Например, мне иногда нехорошо думалось: вот он молодой еще, совсем здоровый, и дома. Ну, не совсем дома, не в Ленинграде, но ведь с нами, не на фронте, не там, откуда появляются такие, как отец Антона. Ну, конечно, трудится, наверно, очень нужные дела делает, но все это не то. Я понимал, что думаю о нем несправедливо, но думал так.
И все же никуда не денешься - лучше поговорить вначале с ним, чем с мамой. Время уже не терпело: в школе вовсю составляли списки.
Сегодня отец должен был прийти пораньше - так он сказал утром. Я сидел в палисаднике на бревнах, поджидая его. У моих ног яростно выкусывал блох Шняка.
Захлопнув за собой калитку, отец козырнул мне мимоходом и ступил на крыльцо.
- Папа, - тихо позвал я.
- Что? - спокойно спросил он.
- Мне с тобой надо поговорить, - сказал я тоже как можно спокойнее, хотя внутри у меня все дрожало.
- Сию минуту?
- Да, сейчас.
Он, кажется, немного удивился, но сошел с крыльца и остановился надо мной.
- Я слушаю, - сказал он.
- Мама тебе кто? - спросил я, уставясь в землю.
- Жена, - сказал он так, что мне сразу стало холодно.
- А я тебе кто? - уже крикнул я так отчаянно, что Шняка вскочил и залаял.
Ну, читал я в книгах: "Его лицо окаменело". Читал, а тут увидел: его лицо окаменело.
- Сын, - сказал он медленно. - Это все, что ты хотел меня спросить?
Я смотрел в землю, видел ту же траву, которую видел и позавчера и вчера, видел черные и белые пятна Шняки, видел даже цветы, но я ничего не видел. Я чувствовал, что словно скала надо мной нависла - вот она стоит и сейчас обрушится на меня...
Шняка лаял остервенело и не то чтобы на отца, а в сторону, но коричневый собачий глаз косился именно на него. Отец, поморщившись, отодвинул пса ногой и сказал:
- Ну, что ж, поговорим. - И присел рядом со мной на бревно. Начинай.
А я и не знал, с чего начинать. Я был уверен, что без его разрешения мама не отпустит меня на Новую Землю. Но я знал и другое: если он разрешит, мама никогда не простит ему этого. И тут вдруг я понял, что перекладываю решение на их плечи. Мама - это мама. С нее хватит и Катюшки и бабушки, а тут еще я. А отец - это отец. Я неожиданно вспомнил, как однажды еще совсем маленьким я плакал, пожалев галчонка, которого на даче соседские ребята повесили на суку белой березы, и как отец тогда сказал маме, утиравшей мне слезы:
- Не расти из него хлюпика. Он должен стать мужчиной.
- Но это же ужасно! - сказала мама.
- Ужасно, - сказал отец. - Но лучше было бы, если бы он не распускал нюни, а полез бы в драку за эту несчастную птицу.
...Мы сидели рядом на бревне, и я попросту трусил.
- Говори, - сказал отец.
И, ринувшись, как с кручи, я сказал:
- Я еду на Новую Землю.
- Так-таки едешь? В эту знаменитую яичную экспедицию? - спросил он насмешливо.
Я кивнул.
- А почему тебе хочется ехать? - как-то подчеркнуто спросил он.
- Ну-у... ребята наши едут и... вообще... Новая Земля.
- "Ребята едут". "Новая Земля". - Он встал и сказал твердо: - Не разрешаю. И не подумай, что уж очень оберегаю тебя, нет. Хотя и не уверен, что тебя пропустит медицинская комиссия. Ты только об этом хотел мне сказать?
- Только об этом, - сказал я.
- Я не разрешаю, - повторил отец и ушел в дом.
А время шло. Уже работали медицинская и отборочная комиссии. Уже Антон, Арся, Саня Пустошный, даже Витька Морошкин и еще некоторые ребята из нашего класса были зачислены и готовились досрочно сдать школьные экзамены. А я все чего-то ждал и на что-то надеялся.
- Ну, моряк с печки бряк, готов сундучок? - спросил как-то вечером Громов, придя с "Зубатки".
- Какой сундучок?
- Матросский. Ну, чего нахмурился? Печаль-тоска в глазах?
- Отец не отпускает, - сказал я.
Громов взял меня за плечо, повернул к себе и спросил серьезно:
- А здорово хочется?
- Да.
Капитан с сомнением осмотрел меня с ног до головы.
- Хм-м, хочется, говоришь... Слабоват ты еще. Не выдюжишь, пожалуй.
- Выдюжу! - крикнул я. - В Ленинграде выдюживал. Вы только поговорите с родителями.
- Ладно, попробуем. Но смотри, родителей, может, и уговорим, а вот медицина... Дуй в кильватере. - И он крупно зашагал в дом, а я поплелся за ним.
Еще с порога он сказал маме:
- Ну, Юрьевна, своего собирайте. Со мной поедет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53