Посовещавшись между собой, притопали Баланда и Шкерт. Пришли еще несколько незнакомых ребят.
Потом на корме появился боцман Семеныч. Мы услышали его густой, как пароходный гудок, голос:
- Наговорились? Досыта?
- Не, - ответил Славка, - еще второй фронт не обсудили...
- Вона... президенты, - сказал Семеныч. - Счас другое обсуждать будем. Мне помощник нужон перво-наперво, чтобы порядок блюсти, значит. Вот и выбирайте.
Все, как по команде, уставились на Антона. Я поднял руку, но ничего не успел сказать; вперед выступил Шкерт и быстро сказал:
- Мезенского давайте. Вот его, Кольку.
Карбас оторопело посмотрел на Шкерта, на Семеныча, на нас.
- Пошто меня-то? - спросил он. - Какой из меня команду... командующий... командир, тоись?
- А шо, - сказал Славка, - генерал!
- Адмирал, - поправил тихоокеанский парень.
- Ваше благородие, - сказал я.
- Его превосходительство, - добавил Витька Морошкин.
- Ты того! - вдруг взвился Карбас. - За превосходительство и по ряхе промыслить недолго.
Ребята хохотали, и только Антон и Арся молчали. Я посмотрел на них и тоже перестал смеяться. "Чепуха получается", - подумал я. Ничего я не имел против Кольки, но предложил его Шкерт, и что-то здесь было не то...
- Почему его назвал? - спросил боцман у Шкерта.
- Он море пошибче нашего знает, - лениво сказал Баланда. - Небось с батькой да братаном не раз на промысел хаживал. Хаживал? - спросил он у Кольки.
- Ну, хаживал, дак...
- А Тошка не хаживал? - спросил Саня Пустошный.
- От Соломбалы до Мудьюга, ну, может, до Соловков еще, - презрительно возразил Баланда, - не дале. Так, что ль, Корабел?
Антон молчал. Карбас растерянно крутил головой: направо - налево. Ребята шумели, словно прорвалось что-то.
- Ко-ончай базар! - загудел боцман. И когда все смолкли, добавил уже потише: - Раз промышлял, дак он и будет у вас бригадиром. Пока. А там поглядим.
- Дак я... - забубнил было Колька.
- И никаких таких "дак"! - отрезал Семеныч. - Чтоб его, как меня, слушать, ясно? Через час начнем "Азимут" грузить, - добавил он и пошел враскачку, топая сапожищами.
Ребята стали расходиться. На корме остались мы с Арсей и Антон. Он делал вид, что ничего не случилось, но ему было явно не по себе.
- Не горюй, Тошка, - сказал Арся. - Карбасище - он ничего парень, а если нужно, все поможем.
- А я и не горюю, - сухо сказал Антон. Он стоял, опершись локтями на фальшборт, и смотрел на пенистый след от винта. - Нужно мне это командирство, как рыбе зонтик.
- Почему Баланда и Шкерт Кольку выдвинули? - спросил я.
- Ты не понял? - снисходительно спросил Арся. - А я так точно знаю почему.
- А мне наплевать, - сказал Антон.
- Не гордись, паря, - усмехнулся Арся, - не только в тебе дело. Эти обормоты Кольку под себя подмять хотят.
- Ну-у... - недоверчиво сказал Антон.
- Вот тебе и "ну-у", - передразнил Арся. - Баланда у Кольки "американку" выиграл? Выиграл. Или забыли? Три вопросика, два приказика.
- Вот гады! - крикнул Антон. - От этих все можно ждать. Ну, а другие-то что?
- Не сердись, Антон, - серьезно сказал Арся, - но ты сам себя выдал. Хотелось тебе в командирах ходить? Хотелось.
Антон отвернулся и промолчал.
- И вот еще что, - продолжал Арся, - ты не больно-то удивляйся, что тебя не выбрали. Вроде и правильно ты все делаешь, а... свысока, что ли. Вроде ты у нас самый умный да самый смелый... да ты на меня волком-то не гляди, я, может, никогда с тобой об этом говорить не буду. Не нравится ребятам, когда круто берешь...
- А ну вас! - сердито сказал Антон и отвернулся.
- Нет уж, - жестко сказал Арся, - ты дослушай. Вот ты сейчас злой, как... так ты уж сдержись, никому не показывай. Это мы с Димкой тебя просим. А с этими... управимся. Так, питерский?
Я кивнул.
...Через час началась погрузка. Карбас был как пришибленный и так виновато поглядывал на Антона, что тот не выдержал и сказал громко, чтобы слышали все:
- Ты дурака не валяй, выбрали - значит, дело делай и не горюй, если что - поможем.
Он хлопнул Кольку по плечу, а мы с Арсей переглянулись. Карбас сразу повеселел и стал покрикивать на ребят, но и сам от работы не отлынивал таскал побольше всех.
Грузили на "Азимут" соль в мешках, целые бочки и клепку - выгнутые дощечки, из которых бочки собираются; грузили пустые ящики и доски для ящиков; грузили тюки - большие, но не тяжелые: боцман сказал, что в них стружка, чтобы перекладывать ею птичьи яйца; таскали брезентовые солдатские палатки и просто куски брезента, корзины, продовольствие, инструменты...
Не знаю, как ребята, но я с трудом поднимал тяжести, ноги дрожали, в глазах мелькали черные точки. Только я скорее дал бы разорвать себя на части, чем признался бы кому-нибудь в этом. Потом без ног валился на койку и засыпал намертво, без снов.
Как-то вечером на причал пришла мама. После того как я совсем перебрался на "Зубатку", мне было очень трудно с ней - такая она была грустная и встревоженная.
Она хотела поцеловать меня, но на причале стояли ребята, мне почему-то стало стыдно, и я отстранился. Мама смутилась, на глазах у нее появились слезы, и тогда я плюнул на свой дурацкий стыд, сам обнял ее и поцеловал.
- Ну, что ты, мама, в самом деле... - пробормотал я.
- Не обращай внимания, - виновато сказала мама, - это я так... А знаешь, я на работу поступила.
- Да? - обрадовался я и подумал о том, что теперь она не будет часами стоять у окна и глядеть в одну точку. - А куда?
- В Управление порта, машинисткой, - ответила мама.
- Машинисткой? - удивился я. В Ленинграде мама преподавала историческую грамматику в университете. Кому теперь нужна была историческая грамматика?
- А что? Я очень даже неплохо печатаю, - с гордостью сказала мама.
Тут я наконец догадался спросить, как она себя чувствует.
- Ничего, - коротко ответила она. - А от папы тебе привет. Он сказал, чтобы ты берег себя...
Уверен, что ничего подобного отец не говорил. В те немногие вечера, что я бывал дома, я его не видел, и на факторию он тоже ни разу не приходил. Это было обидно, но я сказал только: "Спасибо, и пусть не беспокоится".
Мы помолчали, потом она спросила:
- Ну, как ты здесь? Трудно?
- Нормально, - ответил я.
- А как кормят?
- Паек экспедиционный.
- А мальчики хорошие?
- Отличные.
- Ну, это хорошо.
Мы опять замолчали. Не клеился как-то разговор. Потом мама встрепенулась, открыла свою сумочку и достала сложенное треугольником письмо.
- Боже мой, - сказала она, - чуть самого главного не забыла: тебе письмо. От Ирочки... Но странно - не из Ленинграда, а из какой-то деревни.
Я сунул письмо в карман и охрипшим голосом сказал:
- Потом прочту.
- Хорошо, - сказала мама.
Заладила она: "хорошо" да "хорошо". Мы еще немного поговорили о том, о сем, а в общем-то почти ни о чем, и на прощание она спросила дрогнувшим голосом:
- Когда отходите?
- Не знаю.
- А проводить-то можно будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53