Понадобилось совсем немного времени, чтобы пройти через весь дом в маленькую переднюю, а оттуда — в спальню Лики. Торговца не было — то ли в отъезде, то ли просто куда-то вышел. Лики лежала на кровати и выглядела словно вылинявшей — ее смуглая кожа и даже черные волосы утратили живость и стали какими-то бесцветными. Ее пальцы теребили край покрывала, рот ввалился и запал — по крайней мере, так ему запомнилось. Несколько мгновений Лики выглядела совсем старой и дряблой — казалось, она вот-вот упадет с берега жизни, и ненасытное море предъявит свои права на нее. Но затем она увидела сына и оживилась.
— Так, — произнесла Лики. — Так, значит. Ты ожесточился, отказался от всего святого в жизни — и все-таки пришел сюда. Никогда бы не подумала, что это случится. Деньги, о да... Я полагала, что стыд и чувство вины вынудят тебя послать их, но чтобы ты тратил на меня свою драгоценную персону... Удивил, что и говорить.
Он стоял над ней и узнавал свою мать. Ничего не изменилось.
— О да, — продолжала она с лицом, искаженным гримасой злобы и возбуждения. — Какая честь! Личный прихвостень принца Кесара эм Ксаи, и вдруг в моей спальне! Может быть, ты принес мне еще несколько анкаров? А то мой врач никуда не годится. Он прописывает мне то одно, то другое, но ничего не помогает. А он, — Лики имела в виду своего покровителя-торговца, — ушел в таверну. Уверяет, что от моей болезни ему хуже, чем мне самой. Так всегда. Ни один мужчина никогда не относился ко мне хорошо. И ты, мой сын, тоже никогда не любил меня. Никогда.
Он подошел поближе к кровати, глядя на мать. Она умирала. Он уже видел такое выражение на других лицах — сосредоточение на чем-то внутри себя, самоуглубленность, которая, собственно, и есть смерть.
— Ты кажешься старше, — неожиданно выговорила она. Казалось, это ее испугало. — Что они с тобой сделали? Почему ты выглядишь старше? Не далее как в Застис ты был здесь, опозоренный, высеченный — я не видела тебя больше года, и тут ты приползаешь, тошнишь прямо мне на пол, вводишь меня в расходы...
— Мама, — негромко сказал он, но она тут же умолкла, словно услышала в его голосе нечто, чего там раньше никогда не было. Он и сам не вполне понимал, что вложил в это слово. Сочувствие, может быть, снисхождение. Но не жалость. И не ненависть.
Лики заплакала. Слезы градом катились из ее глаз, а он удивлялся, откуда у нее берутся силы плакать.
— Я била тебя, — приговаривала она. — Ты рос злым ребенком и заслуживал этого, но... я била тебя! Я не должна была этого делать. Мне не следовало тебя обижать!
— Эманакир говорят: то, что мы совершили — прошлое. Мы либо вновь и вновь переживаем его, либо позволяем ему уйти.
— Нет. Я била и обижала тебя. И буду за это наказана...
— Ты была наказана прежде вины, — сказал он. — Ты помнишь его — Ральднора, сына Редона, Избранника богини? Помнишь ту ночь в шатре под Корамвисом, накануне последней битвы? Тогда он сказал тебе слова, которые вряд ли прежде доводилось слышать кому-то из смертных. Он сказал, что разглядел в тебе зло — словно ты была единственной носительницей зла во вселенной. И именно потому, что он дал тебе почувствовать твою ничтожность, порочность и себялюбие — а это есть в каждом из нас, мама, и в нем, в Ральдноре, тоже было, пока он оставался человеком... Так вот, потому, что он ткнул тебя носом в те вещи, какие большая часть людей старается не видеть, чтобы не умереть от безнадежности, ты перестала надеяться на лучшее в себе и для себя, став лишь тем, о чем он говорил.
Лики смотрела на него сквозь слезы. Рот ее был открыт, словно она не слушала, а вдыхала его слова.
— Не имеет значения, что ты делала со мной, — прибавил он. — Ты дала мне жизнь. А что потом сделал со своей жизнью я сам — это уже мое дело, не твое, и если что-то не так, ты в этом не виновата. Но я благодарю тебя за твой дар.
— Рэм, — сказала она, — я умираю.
— Куда бы ты ни ушла, ты освободишься от всего этого.
— Ты мертвый? — шепотом спросила мать. — Скажи, Рэм, ты пришел за мной?
Он понимал — по тому имени, которым она его звала, и по тому, каким назвала Кесара, по комнате, по общей обстановке и времени года, — что перенесся в прошлое лет на восемь или девять. Она давно уже умерла в Кармиссе, и он тогда не знал о ее смерти. В тот миг, когда Лики окончила свое сражение с жизнью, он мчался в Анкабек по поручению Кесара. Должно быть, это всего лишь воображение. Нельзя вернуться в прошлое. Лики умерла в одиночестве.
И все же он сказал:
— Здесь нечего бояться. Оборотная сторона жизни — всего лишь иная жизнь.
Лики нахмурилась, обдумывая его слова. Так она и испустила последний вздох — пытаясь разгадать загадку. Но затем ее лицо разгладилось, как будто она все поняла. Он прикрыл ей глаза. Губы ее по-прежнему остались полуоткрытыми, но больше не выглядели ни сморщенными, ни ввалившимися.
Он пошел прочь и увидел Дорийоса, стоящего у колоннады и предлагающего ему чашу с вином. Но когда он принял ее, это был уже не Дорийос, а Лар-Ральднор, сын Яннула. Он поднес чашу к губам, но ощутил вкус не вина, а воды.
«Ты снова придешь в себя, — сказала ему Ашни, — в нужный час».
Ему показалось, что его кожа рвется, и тело расползается на части. Это расчленение было безболезненным, но всеобъемлющим. Затем все это поднялось в воздух и исчезло.
Он ничего не потерял, кроме той преграды, что стояла меж ним и бытием. Он полностью сознавал, кто он такой и как сюда попал, помнил все, что происходило с ним раньше, в чем он участвовал, включая смерть Лики.
И еще он понимал, кем был изящный разбойник, стоящий рядом с ним у колоннады, под дождем. Поэтому он выпил вино со вкусом вина и кивнул:
— Спасибо, Туаб-Эй.
— Ох ты, — выдохнул молодой человек, расширив глаза от удивления, но тут же дерзко добавил: — Кто ты такой, Эарл тебя побери?
— Твой гость.
— А звать-то тебя как?
— Здесь, где мы стоим, ты можешь не воспринять мое имя.
— А ты попробуй, — бросил Туаб-Эй с таким видом, словно собирался ждать вечно.
И тогда, вновь становясь собой, он спокойно произнес:
— Я сын Ральднора эм Анакир, брат Ральданаша, дорфарианского Повелителя Гроз.
Шире раскрыть глаза было уже невозможно, поэтому Туаб, наоборот, прикрыл их.
— Я слышал о тебе, Рармон эм Кармисс.
— Мое имя Рарнаммон, — возразил он. — В честь короля, построившего этот город.
— Значит, ты упустил свою жертву, Катус.
— Нет, мой повелитель. Его упустил Вольный Закорис.
— Закорис это не слишком-то волнует, — заявил Йил.
Катус сохранял непроницаемый вид. Если он бывал разочарован, то умел скрывать это разочарование. Он упустил Рурма, сына Ральнара, в тот момент, когда помрачился его рассудок. Воющее и бьющееся тело, которое отправили в джунгли Таддры, было пустой формой.
Когда дождь унял буйство пламени, все, кто еще мог двигаться, отправились на поиски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151