Неужели он наконец-то в безопасности?
Когда Кесар еще был ничем для этого мира, он возвратился в столицу из Тьиса на бронзовой колеснице, в сверкании клинков, осыпаемый цветами — и Истрис отдал ему свое сердце. Теперь, будучи королем, он вошел в Амланн своими ногами.
Плавание выдалось спокойным. Должно быть, Улис-Анет плохо молилась, как-то подумал Кесар — или же его смерть так и осталась на лезвии ножа. Тем не менее три черные тени держались поодаль, и когда корабли с Лилией причалили, встали на якорь у горизонта. В данный момент это представлялось неопасным, возможно, даже полезным — иметь в тылу поддержку Вольных закорианцев.
Порт был набит войсками. Обстановка прояснилась шесть дней назад, еще на корабле, благодаря дополнительным сведениям, которые доставил с берега шпион Кесара, оказавшийся хорошим гребцом. Теперь он знал всю последовательность сменявших друг друга временщиков; последним из них стал Бийх, некогда один из Девятых, чья изначальная тысяча в Амланне разрослась до трех с половиной. Со сходом снегов прочие области страны поддержали Бийха — а может быть, Ральднора, до сих пор не зная о его смерти. Пресловутый же король-марионетка, по словам шпиона, был сыном Сузамуна или очень удачным его двойником, которого удалось где-то откопать.
Пока легкая лодка несла его к берегу, Кесар прикинул, что бронированная фаланга, закрывающая пристань, насчитывает не менее двух тысяч человек. Они пока не отрезали ему путь, но эти смертоносные челюсти могли сомкнуться в любой момент.
Кроме всего прочего, они сомневались, что это сам Кесар. Не может же он быть таким дураком!
Лодка причалила, и он ступил на глинистый берег, местами еще схваченный льдом, затем поднялся по ступеням на набережную.
В толпе стал нарастать невнятный шум — дисциплина здесь была хуже некуда. Большинство солдат знали Кесара в лицо, некоторым доводилось беседовать с ним (или они так полагали) еще в Кармиссе, когда ланнская кампания только набирала ход.
Постепенно шум стих. Толпа пристально глядела на своего короля, враждебная и злопамятная — металл и лица, и металлические лица щитов. Они больше не любили его. Причиной тому стали и наветы эм Иоли, и мятеж, и оторванность от дома, и холодное безумие зимы.
Кесар одиноко стоял посреди толпы. Своих людей он оставил на судне. Они тоже считали, что он сошел с ума, однако восхищались этим. Им было известно, на что он рассчитывает, и они говорили друг другу, что за таким человеком пошли бы в огонь и в воду. По крайней мере, так они думали, сидя на корабле.
Сегодня на нем не было привычного черного, лишь алая с золотом саламандра все так же пламенела на груди и спине — отличная цель. Тонкий, но прочный стальной панцирь был совсем незаметен под одеждой. Для толпы же Кесар был беззащитен и безоружен: ни меча, ни кинжала, ни даже потайных ножей в рукаве или сапоге, без которых не обходилась ни одна подобная история. Они знали, где смотреть, но ничего не высмотрели.
Он стоял перед ними, совсем молодой и почти веселый, в светлых одеждах, и не торопился приветствовать их — только обводил твердым взглядом лица, одно за другим. Кто-то мрачнел, другие отводили глаза. Но Кесар не обвинял своих людей и не бросал им вызов. Его взгляд был испытывающим, взыскующим, но в меру.
Минуты истекали, и ничего не происходило. Наконец двое из только что назначенных капитанов Бийха вышли вперед и отдали честь королю.
Они не знали, что ему сказать. Да и что тут скажешь? Они открыто подняли оружие против своего повелителя, а теперь он стоял перед ними — спокойный, царственный, безоружный.
— Чего вы хотите, мой лорд? — наконец выпалил один из капитанов.
— Моя цель — город, — ответил Кесар.
— Я не могу отвечать за людей, — предупредил второй. — Ваша жизнь на остриях двух тысяч мечей. Почему бы вам не вернуться на свой замечательный корабль? Я уверен, что вам не станут препятствовать.
Эти слова услышали многие — в холодном воздухе слышимость была отличная. По толпе прошел нехороший насмешливый шум, металл звякнул о металл. Когда все это смолкло, Кесар снова заговорил. Через головы капитанов он обращался к двухтысячной армии, которая ненавидела его ненавистью обманутого любовника. Его сценический голос, отточенный многократным применением, легко достиг каждого из них.
— Эти люди — кармианцы, как и я. Я не боюсь своих братьев. Можно ли мне пройти?
Он и впрямь пошел вперед, и челюсти начали смыкаться. Но таким образом Кесар вступил с толпой в естественный контакт. Он обладал великолепной памятью и теперь пользовался ею. Он припоминал имена, личности, звания и события жизни людей, которых встречал много лет назад, перекинувшись с ними не более чем парой слов. Он оживлял те смутные бесцветные дни, и его алая саламандра пламенела, как маяк, привлекая людей отовсюду. Когда они напирали, Кесар не боялся касаться их. Его руки, надежные, успокаивающие, трогали их, как любимую лошадь или зееба. Толпа сомкнулась еще плотнее, но теперь в этом не было ненависти — люди сами желали прикоснуться к нему. Вдалеке карабкались на стены, чтобы разглядеть Кесара.
И лишь теперь зазвучали обвинения, ибо они поняли, что могут говорить с ним, и он услышит.
Уже по дороге в Амланн эта огромная толпа, оставившая порт почти без защиты, стала обращаться к нему на шансарский лад — «Кесар» или «король». Не осталось и следа отчуждения. Это была та близость, которая принята в обращении к богу.
«Почему?» — спрашивали они. Почему не присылал продовольствия? Зачем запер их здесь? К чему эти заигрывания с Вольным Закорисом?
Кесар снял с себя все обвинения и объяснил им смысл идущей игры. Ланн — это оплот. Вольный Закорис — средство для достижения цели. Главный же приз — весь Вис.
Его голос достигал окраин, проникал во все закоулки — и воодушевлял людей. Его сила и уверенность, и особенно доверительность, раскрывали сердца. Каждый чувствовал себя советником короля, доказывал, приводил доводы. Все это время Кесар был в гуще народа. Чувствующий себя виноватым не войдет вот так, без страха и без защиты, в клетку со львами. И если бы он не любил их, то разве стал бы так доверять?
По дороге попался пригорок с плоской вершиной, и Кесара заставили подняться туда.
Он стоял, возвышаясь над дорогой и металлической тучей, и говорил с ними запросто, словно каждый из них был его хорошим знакомым. Солнце рдело в небесах, и этот теплый отсвет ложился на холмы, на лед, на него самого.
Кесар шутил, а они смеялись и колотили кулаками в щиты.
Он не принижал их. Не обвинял, не стыдил, не нападал. Им мерещились горы сокровищ, рядом с которыми все «премии» Ральднора выглядели кучей мусора. А чародей, который обещал им все это, каким никогда не был ни Ральднор, ни любой другой, стоял перед ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Когда Кесар еще был ничем для этого мира, он возвратился в столицу из Тьиса на бронзовой колеснице, в сверкании клинков, осыпаемый цветами — и Истрис отдал ему свое сердце. Теперь, будучи королем, он вошел в Амланн своими ногами.
Плавание выдалось спокойным. Должно быть, Улис-Анет плохо молилась, как-то подумал Кесар — или же его смерть так и осталась на лезвии ножа. Тем не менее три черные тени держались поодаль, и когда корабли с Лилией причалили, встали на якорь у горизонта. В данный момент это представлялось неопасным, возможно, даже полезным — иметь в тылу поддержку Вольных закорианцев.
Порт был набит войсками. Обстановка прояснилась шесть дней назад, еще на корабле, благодаря дополнительным сведениям, которые доставил с берега шпион Кесара, оказавшийся хорошим гребцом. Теперь он знал всю последовательность сменявших друг друга временщиков; последним из них стал Бийх, некогда один из Девятых, чья изначальная тысяча в Амланне разрослась до трех с половиной. Со сходом снегов прочие области страны поддержали Бийха — а может быть, Ральднора, до сих пор не зная о его смерти. Пресловутый же король-марионетка, по словам шпиона, был сыном Сузамуна или очень удачным его двойником, которого удалось где-то откопать.
Пока легкая лодка несла его к берегу, Кесар прикинул, что бронированная фаланга, закрывающая пристань, насчитывает не менее двух тысяч человек. Они пока не отрезали ему путь, но эти смертоносные челюсти могли сомкнуться в любой момент.
Кроме всего прочего, они сомневались, что это сам Кесар. Не может же он быть таким дураком!
Лодка причалила, и он ступил на глинистый берег, местами еще схваченный льдом, затем поднялся по ступеням на набережную.
В толпе стал нарастать невнятный шум — дисциплина здесь была хуже некуда. Большинство солдат знали Кесара в лицо, некоторым доводилось беседовать с ним (или они так полагали) еще в Кармиссе, когда ланнская кампания только набирала ход.
Постепенно шум стих. Толпа пристально глядела на своего короля, враждебная и злопамятная — металл и лица, и металлические лица щитов. Они больше не любили его. Причиной тому стали и наветы эм Иоли, и мятеж, и оторванность от дома, и холодное безумие зимы.
Кесар одиноко стоял посреди толпы. Своих людей он оставил на судне. Они тоже считали, что он сошел с ума, однако восхищались этим. Им было известно, на что он рассчитывает, и они говорили друг другу, что за таким человеком пошли бы в огонь и в воду. По крайней мере, так они думали, сидя на корабле.
Сегодня на нем не было привычного черного, лишь алая с золотом саламандра все так же пламенела на груди и спине — отличная цель. Тонкий, но прочный стальной панцирь был совсем незаметен под одеждой. Для толпы же Кесар был беззащитен и безоружен: ни меча, ни кинжала, ни даже потайных ножей в рукаве или сапоге, без которых не обходилась ни одна подобная история. Они знали, где смотреть, но ничего не высмотрели.
Он стоял перед ними, совсем молодой и почти веселый, в светлых одеждах, и не торопился приветствовать их — только обводил твердым взглядом лица, одно за другим. Кто-то мрачнел, другие отводили глаза. Но Кесар не обвинял своих людей и не бросал им вызов. Его взгляд был испытывающим, взыскующим, но в меру.
Минуты истекали, и ничего не происходило. Наконец двое из только что назначенных капитанов Бийха вышли вперед и отдали честь королю.
Они не знали, что ему сказать. Да и что тут скажешь? Они открыто подняли оружие против своего повелителя, а теперь он стоял перед ними — спокойный, царственный, безоружный.
— Чего вы хотите, мой лорд? — наконец выпалил один из капитанов.
— Моя цель — город, — ответил Кесар.
— Я не могу отвечать за людей, — предупредил второй. — Ваша жизнь на остриях двух тысяч мечей. Почему бы вам не вернуться на свой замечательный корабль? Я уверен, что вам не станут препятствовать.
Эти слова услышали многие — в холодном воздухе слышимость была отличная. По толпе прошел нехороший насмешливый шум, металл звякнул о металл. Когда все это смолкло, Кесар снова заговорил. Через головы капитанов он обращался к двухтысячной армии, которая ненавидела его ненавистью обманутого любовника. Его сценический голос, отточенный многократным применением, легко достиг каждого из них.
— Эти люди — кармианцы, как и я. Я не боюсь своих братьев. Можно ли мне пройти?
Он и впрямь пошел вперед, и челюсти начали смыкаться. Но таким образом Кесар вступил с толпой в естественный контакт. Он обладал великолепной памятью и теперь пользовался ею. Он припоминал имена, личности, звания и события жизни людей, которых встречал много лет назад, перекинувшись с ними не более чем парой слов. Он оживлял те смутные бесцветные дни, и его алая саламандра пламенела, как маяк, привлекая людей отовсюду. Когда они напирали, Кесар не боялся касаться их. Его руки, надежные, успокаивающие, трогали их, как любимую лошадь или зееба. Толпа сомкнулась еще плотнее, но теперь в этом не было ненависти — люди сами желали прикоснуться к нему. Вдалеке карабкались на стены, чтобы разглядеть Кесара.
И лишь теперь зазвучали обвинения, ибо они поняли, что могут говорить с ним, и он услышит.
Уже по дороге в Амланн эта огромная толпа, оставившая порт почти без защиты, стала обращаться к нему на шансарский лад — «Кесар» или «король». Не осталось и следа отчуждения. Это была та близость, которая принята в обращении к богу.
«Почему?» — спрашивали они. Почему не присылал продовольствия? Зачем запер их здесь? К чему эти заигрывания с Вольным Закорисом?
Кесар снял с себя все обвинения и объяснил им смысл идущей игры. Ланн — это оплот. Вольный Закорис — средство для достижения цели. Главный же приз — весь Вис.
Его голос достигал окраин, проникал во все закоулки — и воодушевлял людей. Его сила и уверенность, и особенно доверительность, раскрывали сердца. Каждый чувствовал себя советником короля, доказывал, приводил доводы. Все это время Кесар был в гуще народа. Чувствующий себя виноватым не войдет вот так, без страха и без защиты, в клетку со львами. И если бы он не любил их, то разве стал бы так доверять?
По дороге попался пригорок с плоской вершиной, и Кесара заставили подняться туда.
Он стоял, возвышаясь над дорогой и металлической тучей, и говорил с ними запросто, словно каждый из них был его хорошим знакомым. Солнце рдело в небесах, и этот теплый отсвет ложился на холмы, на лед, на него самого.
Кесар шутил, а они смеялись и колотили кулаками в щиты.
Он не принижал их. Не обвинял, не стыдил, не нападал. Им мерещились горы сокровищ, рядом с которыми все «премии» Ральднора выглядели кучей мусора. А чародей, который обещал им все это, каким никогда не был ни Ральднор, ни любой другой, стоял перед ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151