В смысле охраны беспокоиться было нечего. На даче, с Анной Александровной, для ее охраны, жили всё время три моих стражника. Царица называла их "желтые люди" по цвету хаки их кителей. В одном из писем Царицы к А. А. Вырубовой из Царского Села Ее Величество просила передать им свой привет. Надо ли говорить, как мои люди были счастливы, и как горд был их начальник.
Я расположился с одним из спутников по поезду на пляже. Дабы не привлекать внимания публики, легли на солнце. Стоял жаркий день. На море штиль. Так и хотелось войти в воду и не выходить оттуда. Бесконечно длинный пляж как бы подтверждал то, что говорил энергичный губернатор о развитии в Евпатории первоклассного курорта. Пока это было захолустье. Евпаторийцы уже хвастались и злорадствовали, что их курорт забьет, утопающую в цветах и зелени, красавицу Ялту. В их воображении уже вырастал богатый "парк генерала Княжевича", около него уже бродили диковинные экземпляры зверей из соседней Аскании Новой... Уже журчали фонтаны, как когда-то в Бахчисарае...
А бесконечная желтизна песков, насыщенный солью воздух, и полное отсутствие зелени, под палящими лучами 89 знойного южного солнца, пока что, давали безмолвный, но красноречивый ответ, чего можно и чего нельзя ожидать от Евпатории.
Перед обедом Их Величества покинули Евпаторию. Восторженная толпа преимущественно простого народа с энтузиазмом провожала редких дорогих гостей. И вновь плавно, осторожно, потихоньку покатился царский поезд по новой железной дороге.
- Конечно, - с апломбом бросал, попыхивая сигарой, у себя в купэ, Воейков, - конечно, по условиям военного времени, Его Величество может ездить и по таким железным дорогам, но, вообще говоря, это недопустимо.
- Ревнует к Княжевичу, - острил, ухмыляясь, лейб-хирург Федоров, намекая на нелады двух генералов-однополчан. А в царском купэ, уставшая Царица, впивала дивный аромат куста белых акаций, что поднес Княжевич. Великие Княжны с любопытством рассматривали замысловатую татарскую вышивку.
- Какая счастливая идея, - сказала Императрица, глядя на цветы. Этими немногими словами как бы подводился итог поездки в Евпаторию. В Сарабузе, на магистрали, Государь распрощался с Княжевичем, поблагодарив его за кипучую деятельность. Императорский поезд пошел обычным нормальным порядком на Север. Чины инспекции императорских поездов вздохнули свободно.
После последних хлопотливых дней приятно было спокойно отдохнуть в комфортабельном купэ императорского поезда. Мы, пассажиры поезда литера В, обменивались нашими впечатлениями виденного и слышанного за последнее время.
Нельзя было не удивляться той большой созидательной военной работе, которая энергично велась повсюду. Не договаривали, храня формальную тайну, но знали, что вот-вот должно начаться большое наступление. За фронт не боялись. "На фронте-то мы победим" - говорил старик генерал. Рано ли, поздно ли, но победим. А вот наш "проклятый тыл". Вот тут может выйти очень плохо."
В ,,проклятом" тылу, действительно, было нехорошо. 16-го числа возобновляла работу Гос. Дума.
Значит вновь начиналась агитация против правительства с открытой трибуны. Это только могло ухудшить 90 и без того смутное положение в тылу. Беда была в том, что у нас еще не привыкли к парламентаризму и его приемам, у нас еще принимали всерьез речь каждого с трибуны депутата. Как некогда, для простого народа каждая печатная строчка считалась непреложной правдой, так теперь верили каждому слову, что произносилось с трибуны Государственной Думы. А говорилось там нередко много всякого вздора и вздора вредного. 1916 год особенно показал, что правительство не умело умно и авторитетно парировать этот вздор.
Штюрмер, опытный бюрократ и человек умный, не мог не видеть и не понимать, что происходит в тылу, тем более, что он знал многое из закулисных действий. Но помочь делу он не мог и, прежде всего, потому, что был не только очень стар, но даже дряхл. На одном большом заседании в Москве он заснул. Вызвав меня однажды к себе, в Петрограде, в 9 час. вечера, он задремал при разговоре, да как задремал. Конечно, не такой премьер и не такой министр внутренних дел нужен был теперь для России. Понимая, однако, что надо что-то делать, Штюрмер, в начале мая, вызвал в Петроград 15 губернаторов из более важных губерний. Позже предполагалось вызвать следующую серию. Съехавшимся было предложено высказаться о положении вещей на местах, а также и о том, что надо предпринять после победоносного конца войны. Первая группа имела пять заседаний, и никто из вызванных губернаторов не высказал какой-либо серьезной тревоги за будущее в смысле какого-либо переворота. Никто не коснулся вопроса о Распутине, о чем кричала вся Россия.
8 мая Штюрмер подал Государю доклад о результате того съезда губернаторов. В докладе указывалось на подпольную работу немцев по развалу тыла, на противоправительственную работу Земского и Городского Союзов, на пропаганду среди крестьян и рабочих. Но в нем указывалось и на полное довольство и богатство крестьянского сословия, а также и на то, что дворянство, как и встарь, является надежным оплотом режима и правительства. Выходило по докладу, что внутри страны, в конечном результате, все обстоит благополучно. Позже мне пришлось слышать, будто бы многие из съехавшихся тогда губернаторов, в частных беседах с министром, говорили про тревожное настроение умов в 91 связи с именем Распутина. Будто бы говорили об упадке престижа Монарха. Если это так, то приходится заключить, что ни у одного из пятнадцати губернаторов не хватило смелости заявить о том официально, на заседаниях. Не хватило мужества у министра Штюрмера поднять эти вопросы официально на заседаниях. Иными словами, представляя Государю тот доклад о благополучии, Штюрмер сознательно обманывал Государя, скрывая от него истину.
Государь читал этот доклад в Севастополе. Два главных положения доклада материальное довольство крестьянства и верность дворянства не могли не действовать на него успокоительно. Государь положил на докладе резолюцию, которой благодарил губернаторов и выражал надежду, что все "доложенное будет принято в серьезное соображение всеми ведомствами".
17 мая приехали в Курск. На станции торжественная встреча. Старик крестьянин с седой бородой, депутат от крестьян, стоял с деревянным блюдом, на котором была горка денег. Когда Государь подошел к нему, старик просил принять эти деньги от "их общества".
"На что же вы хотите, чтобы я употребил эти деньги? - спросил Государь. Старик молчал. Блюдо дрожало у него в руках. Глаза заморгали и он расплакался.
"На что хочешь, Царь Батюшка, тебе это лучше знать", чуть слышно шептал он. Государь подхватил чуть-чуть не упавшее блюдо и обласкал старика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62