Ротмистр Долгушин такой фразой определил характер Войцеховского: «Он хитер, он умен, иногда мудр, всегда преступен».
В голове Войцеховского постоянно роились честолюбивые замыслы, но разные случайности мешали их исполнению. После взятия Екатеринбурга он пошел было в гору, однако против него интриговал князь Голицын. Он жаждал захватить Пермь — ее взял Анатолий Пепеляев. Войцеховский клялся, что, если бы на Сарапул послали его, а не генерала Гривина, он бы разгромил Вторую армию красных. Но его не послали, а генерал Гривин был разбит под Сарапулом Красной Армией.
«Сегодня у меня счастливая ситуация, — сказал себе генерал. — Я разорвал фронт красных, теперь только бы не упустить возможностей».
Войцеховский поморщился. «А ведь Тухачевскому, говорят, двадцать пять лет. Завидный возраст! Если проиграю это сражение, я стану тенью, отброшенной в прошлое». Он согнул пружинящий стек и тут же разогнул. У Войцеховского был скверный характер, он часто впадал в беспричинную ярость. Солдаты прозвали его «генералом Понужаем» за постоянную привычку кричать: «А ну же, вперед!»
— Нехорошо ведут себя казаки, ваше превосходительство, — встревоженно сказал подошедший есаул.
— Говорите ясней.
— Смутьян в моем эскадроне завелся, против войны с краснюками калякает.
— Распустил казаков, вот они и выламываются из оглобель. Дисциплина железная баба в лайковых перчатках, есаул. Покажи мне своего заводилу.
Есаул провел Войцеховского к костру, казаки поспешно встали, есаул показал на тщедушного парня.
— Это ты не желаешь воевать? — вкрадчиво спросил Войцеховский.
— А на что она, война-то? Жить хочется, молод ишо, — простодушно ответил парень.
Мелкая судорога передернула треугольное лицо генерала.
— Ты один воевать не желаешь?
— Весь эскадрон хошь сейчас по домам.
— Есаул! — приказал Войцеховский. — Немедленно расстрелять этого мерзавца…
11
Порыв генерала Войцеховского вызвал молниеносную реакцию в Пятой армии. Начальник дивизии Павлов предложил командарму свой план уничтожения прорвавшегося неприятеля: одна группа войск сдерживает белых у села Першино, а Волжский полк Вострецова, скрытно переброшенный на левый фланг, обрушится внезапно на противника у деревни Акбашево.
— Очень тяжело пройти тридцать верст утомленным красноармейцам. И все-таки лучшего у нас пока нет, — сказал Тухачевский.
Командарм и начдив направлялись в полк Вострецова, но из-за предосторожности отклонились в сторону и заблудились. Стояла угольной черноты степная ночь. Серебристое сияние недавних светлых ночей исчезло, в сумятице дел командарм даже не заметил перемены в природе.
— Где наши, где белые — не представляю, — шумно вздохнул Павлов.
Тухачевский замигал электрическим фонариком, выхватывая из темноты то массивный живот Павлова, то худенькую фигурку Ванюши. Павлов сказал с внезапной подозрительностью:
— Что, если ты, змееныш, задумал неладное? Умыкнуть командарма к белым затеял, а? Да я ж тебя, заразу, в расход пущу.
— Спокойствие, Александр Васильевич. Относитесь к происшествию юмористически, юмор учит терпению. Ванюша просто заблудился, — сказал Тухачевский.
— Остерегаться-то надо?
— Остерегаюсь, но не страшусь, — кажется, так говорили древние. Однако где же мы находимся?
Только перед рассветом они разыскали Волжский полк, стоявший в селе Харлушевском, восточнее Челябинска. Вострецов хмурился и молчал, пока ему излагали план нападения на белых.
— Хорошо ли мы решили, Степан Сергеич? — спросил Тухачевский.
— Хорошо решение, которое приносит успех. Какая к черту тайна, когда потопают две тысячи человек, лошади, пушки, пулеметы? Тридцать верст перед линией фронта — попробуй проскользни незамеченным! Нелегкое дело мне подсунули.
— Нужда заставляет, Степан Сергеич.
— Всегда за меня решают нужда да судьба. Вы, чай, голодны? — спросил Вострецов и вышел во двор.
— Он самый способный из полковых командиров и очень достойный человек, — сказал Павлов.
— Пожалуйте перекусить, — позвал в окно Вострецов.
В маленькой хате их ждал накрытый стол. Павлов крякнул, оглядывая пироги с луком, малиной, жбаны с топленым молоком и хлебным квасом.
Хозяйка, русоволосая крепкая баба, говорила певуче:
— Пирожки-то с малиной испробуйте.
— Где твои мужики, хозяйка? — спросил Павлов.
— Сынок-от в красных бегает, муж-от к белым подался.
— Против народа пошел?
— Пошто супротив? Он сам из народа, как же ему супротив? — обиделась баба.
— Почему же сын у красных?
— Сам-от не старше моего сынка, а тоже у красных.
— Вам кто милее — красные, белые?
— Красные сердцем помягче. Только бы бога не тревожили. Сибиряки-от и без правителей обошлись бы как-нинабудь. — Хозяйка подняла василькового цвета глаза на божницу. — Поскореича кончайте воевать-то. Хлеб стоит неубранной, пары поднимать надо. А вы все друг друга колошматите, колошматите…
Надвигалась гроза, рассекая небо синими молниями. Погромыхивал гром, будто ворочая в полуночной тьме тысячепудовые тяжести, степь дышала распаренным воздухом, крепким запахом человеческих масс, шевелились травы, приминаемые ногами, копытами, колесами. В темноте скрипели повозки, раздавались голоса.
Сонно покачиваясь в седле, Вострецов слушал проперченные незлобивой руганью разговоры.
— Вот она мне и толкует: «За мной, мальчик, не гонись. Из тебя беляки котлету сделают, а я чахни да сохни?»
— Лапоть ты! Воробья омманывают зерном, бабу — словами.
Чей-то голос задушевно пропел:
Ох-ох, не дай бох
На кобыле воевать!
Рот разинет, хвост откинет
Всю Ерманию видать!
Грубые шутки не принижали, не обескрыливали красноармейцев, идущих стремительным маршем к месту боя. Русские люди жили, трудились, умирали с шуткой-прибауткой, с крепким словцом.
Степан Вострецов был одним из них, выдвинутый революцией в командиры. Они понимали друг друга с полунамека. Был бодр Вострецов — усталые, бодрились и они. Кидался в атаку Вострецов — они устремлялись за ним. Как и они, спал он на голой земле, ел затируху из ржаной муки, умел подковать коня, посмеяться над самим собой, похвалить смелого, отчитать труса.
С вечера и до самой утренней зари шел Волжский полк к деревне Акбашево. Шел степными проселками, густыми травами, по начинающей поспевать пшенице. С болью в сердце топтали мужики пшеницу, с тоской смотрели, как обкручивались колосьями пушечные колеса.
На заре устроили привал. Красноармейцы валились наземь и засыпали, сам Вострецов едва стоял на ногах, но не показывал усталости, боясь укоризны. Он присел на обочину проселка, склонил голову в пахнущую теплой сыростью пшеницу.
Сразу нахлынула степная тишина, но он все шевелился, все вздрагивал: вчерашнее сражение продолжало жить в нем, будоража нервы, тревожа душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
В голове Войцеховского постоянно роились честолюбивые замыслы, но разные случайности мешали их исполнению. После взятия Екатеринбурга он пошел было в гору, однако против него интриговал князь Голицын. Он жаждал захватить Пермь — ее взял Анатолий Пепеляев. Войцеховский клялся, что, если бы на Сарапул послали его, а не генерала Гривина, он бы разгромил Вторую армию красных. Но его не послали, а генерал Гривин был разбит под Сарапулом Красной Армией.
«Сегодня у меня счастливая ситуация, — сказал себе генерал. — Я разорвал фронт красных, теперь только бы не упустить возможностей».
Войцеховский поморщился. «А ведь Тухачевскому, говорят, двадцать пять лет. Завидный возраст! Если проиграю это сражение, я стану тенью, отброшенной в прошлое». Он согнул пружинящий стек и тут же разогнул. У Войцеховского был скверный характер, он часто впадал в беспричинную ярость. Солдаты прозвали его «генералом Понужаем» за постоянную привычку кричать: «А ну же, вперед!»
— Нехорошо ведут себя казаки, ваше превосходительство, — встревоженно сказал подошедший есаул.
— Говорите ясней.
— Смутьян в моем эскадроне завелся, против войны с краснюками калякает.
— Распустил казаков, вот они и выламываются из оглобель. Дисциплина железная баба в лайковых перчатках, есаул. Покажи мне своего заводилу.
Есаул провел Войцеховского к костру, казаки поспешно встали, есаул показал на тщедушного парня.
— Это ты не желаешь воевать? — вкрадчиво спросил Войцеховский.
— А на что она, война-то? Жить хочется, молод ишо, — простодушно ответил парень.
Мелкая судорога передернула треугольное лицо генерала.
— Ты один воевать не желаешь?
— Весь эскадрон хошь сейчас по домам.
— Есаул! — приказал Войцеховский. — Немедленно расстрелять этого мерзавца…
11
Порыв генерала Войцеховского вызвал молниеносную реакцию в Пятой армии. Начальник дивизии Павлов предложил командарму свой план уничтожения прорвавшегося неприятеля: одна группа войск сдерживает белых у села Першино, а Волжский полк Вострецова, скрытно переброшенный на левый фланг, обрушится внезапно на противника у деревни Акбашево.
— Очень тяжело пройти тридцать верст утомленным красноармейцам. И все-таки лучшего у нас пока нет, — сказал Тухачевский.
Командарм и начдив направлялись в полк Вострецова, но из-за предосторожности отклонились в сторону и заблудились. Стояла угольной черноты степная ночь. Серебристое сияние недавних светлых ночей исчезло, в сумятице дел командарм даже не заметил перемены в природе.
— Где наши, где белые — не представляю, — шумно вздохнул Павлов.
Тухачевский замигал электрическим фонариком, выхватывая из темноты то массивный живот Павлова, то худенькую фигурку Ванюши. Павлов сказал с внезапной подозрительностью:
— Что, если ты, змееныш, задумал неладное? Умыкнуть командарма к белым затеял, а? Да я ж тебя, заразу, в расход пущу.
— Спокойствие, Александр Васильевич. Относитесь к происшествию юмористически, юмор учит терпению. Ванюша просто заблудился, — сказал Тухачевский.
— Остерегаться-то надо?
— Остерегаюсь, но не страшусь, — кажется, так говорили древние. Однако где же мы находимся?
Только перед рассветом они разыскали Волжский полк, стоявший в селе Харлушевском, восточнее Челябинска. Вострецов хмурился и молчал, пока ему излагали план нападения на белых.
— Хорошо ли мы решили, Степан Сергеич? — спросил Тухачевский.
— Хорошо решение, которое приносит успех. Какая к черту тайна, когда потопают две тысячи человек, лошади, пушки, пулеметы? Тридцать верст перед линией фронта — попробуй проскользни незамеченным! Нелегкое дело мне подсунули.
— Нужда заставляет, Степан Сергеич.
— Всегда за меня решают нужда да судьба. Вы, чай, голодны? — спросил Вострецов и вышел во двор.
— Он самый способный из полковых командиров и очень достойный человек, — сказал Павлов.
— Пожалуйте перекусить, — позвал в окно Вострецов.
В маленькой хате их ждал накрытый стол. Павлов крякнул, оглядывая пироги с луком, малиной, жбаны с топленым молоком и хлебным квасом.
Хозяйка, русоволосая крепкая баба, говорила певуче:
— Пирожки-то с малиной испробуйте.
— Где твои мужики, хозяйка? — спросил Павлов.
— Сынок-от в красных бегает, муж-от к белым подался.
— Против народа пошел?
— Пошто супротив? Он сам из народа, как же ему супротив? — обиделась баба.
— Почему же сын у красных?
— Сам-от не старше моего сынка, а тоже у красных.
— Вам кто милее — красные, белые?
— Красные сердцем помягче. Только бы бога не тревожили. Сибиряки-от и без правителей обошлись бы как-нинабудь. — Хозяйка подняла василькового цвета глаза на божницу. — Поскореича кончайте воевать-то. Хлеб стоит неубранной, пары поднимать надо. А вы все друг друга колошматите, колошматите…
Надвигалась гроза, рассекая небо синими молниями. Погромыхивал гром, будто ворочая в полуночной тьме тысячепудовые тяжести, степь дышала распаренным воздухом, крепким запахом человеческих масс, шевелились травы, приминаемые ногами, копытами, колесами. В темноте скрипели повозки, раздавались голоса.
Сонно покачиваясь в седле, Вострецов слушал проперченные незлобивой руганью разговоры.
— Вот она мне и толкует: «За мной, мальчик, не гонись. Из тебя беляки котлету сделают, а я чахни да сохни?»
— Лапоть ты! Воробья омманывают зерном, бабу — словами.
Чей-то голос задушевно пропел:
Ох-ох, не дай бох
На кобыле воевать!
Рот разинет, хвост откинет
Всю Ерманию видать!
Грубые шутки не принижали, не обескрыливали красноармейцев, идущих стремительным маршем к месту боя. Русские люди жили, трудились, умирали с шуткой-прибауткой, с крепким словцом.
Степан Вострецов был одним из них, выдвинутый революцией в командиры. Они понимали друг друга с полунамека. Был бодр Вострецов — усталые, бодрились и они. Кидался в атаку Вострецов — они устремлялись за ним. Как и они, спал он на голой земле, ел затируху из ржаной муки, умел подковать коня, посмеяться над самим собой, похвалить смелого, отчитать труса.
С вечера и до самой утренней зари шел Волжский полк к деревне Акбашево. Шел степными проселками, густыми травами, по начинающей поспевать пшенице. С болью в сердце топтали мужики пшеницу, с тоской смотрели, как обкручивались колосьями пушечные колеса.
На заре устроили привал. Красноармейцы валились наземь и засыпали, сам Вострецов едва стоял на ногах, но не показывал усталости, боясь укоризны. Он присел на обочину проселка, склонил голову в пахнущую теплой сыростью пшеницу.
Сразу нахлынула степная тишина, но он все шевелился, все вздрагивал: вчерашнее сражение продолжало жить в нем, будоража нервы, тревожа душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191