– Чтобы я принял без тени сомнения, как безгласный покорный раб, каждый шаг моей госпожи.
Сердце мое было переполнено любовью и страстью, я даже не ПРОСИЛ вас, я просто ждал, надеялся, что вы объясните. Разве вы мне сказали хотя бы слово? Ведь я бы принял от вас любое объяснение, я бы поверил ему. Но вы наградили меня молчанием. Вы оставили меня один на один с голыми страшными фактами – вы гордо уехали в дом к своему брату, покинув меня… на недели… не знающего, кому верить, после того как святыня, представлявшая последнее убежище для моих иллюзий, рухнула у меня на пороге.
Она не видела более в нем холодности и бесстрастия. Голос его дрожал от волнения, которое он тщетно пытался скрыть сверхчеловеческим усилием воли.
– О, безумная моя гордость, – сказала она печально. – Мне очень трудно было прийти тогда, но ведь я приползла. Однако, когда я вернулась, ты уже был другим! Ты уже был в той сонной и безразличной маске, которую не снимал… до сих пор.
Она уже приблизилась к нему настолько, что ее легкие распущенные волосы ласкались к его щеке; ее глаза, блестевшие от слез, сводили его с ума, ее голос будоражил в нем кровь, но он не хотел уступать магическому очарованию женщины, которую так глубоко любил и от которой так глубоко страдала его гордость. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать видение этого нежного очаровательного лица, этой белоснежной шеи, всей грациозной фигуры, уже окутанной волшебной розовой пеленой рассвета.
– Нет, мадам, это не маска, – сказал он ледяным голосом. – Я клялся вам… когда-то, что жизнь моя принадлежит вам, и месяцами она оставалась для вас игрушкой… Но у нее есть свои интересы.
Маргарита уже знала, что холодность его – только маска. Она вдруг вспомнила все, что выпало ей в эту ночь, но теперь уже не с отчаянием, а, скорее, с ощущением того, что есть человек, который любит ее и поможет ей вынести эту ношу.
– Но, сэр Перси, – импульсивно выдохнула она, – одному лишь небу известно, как трудно и опасно то, что мне теперь так необходимо сделать. Вы говорили о новых состояниях души, пусть это называется так, как вам угодно, но я хочу поговорить с вами, потому что… потому что я попала в беду… и нуждаюсь… в вашем участии.
– Ваше дело – приказать, мадам.
– Как вы холодны, – вздохнула она. – Боже, мне с трудом верится, что всего лишь несколько месяцев назад одна слезинка из моих глаз повергала вас в безумие. И вот я стою перед вами с разбитым сердцем… и… и…
– Прошу вас, мадам, – сказал он, и голос его задрожал почти так же, как и ее. – Чем я могу помочь вам?
– Перси! Арман в смертельной опасности. Его письмо… неосторожное, пылкое, как и все в нем, написанное сэру Эндрью Фоулксу, попало в руки фанатика. Арман скомпрометирован безнадежно. Завтра, быть может, его арестуют. Потом гильотина. Если только… если только… Ах, это так ужасно! – неожиданно гневно выпалила она, вспомнив нахлынувшие волной ночные события. – Ужасно… И вы не понимаете… Вы не можете… У меня нет никого, к кому бы я могла обратиться… за помощью… или хотя бы за сочувствием…
Слез больше было не удержать. Все несчастья, случившиеся с ней в последние дни, отчаянный страх за судьбу Армана переполнили ее. Она пошатнулась, едва не упав, оперлась на каменную балюстраду и, уткнувшись в его руки лицом, горько зарыдала.
При первом упоминании об Армане и о смертельной опасности, в которой тот оказался, лицо сэра Перси совершенно побелело. В глазах появилось выражение озабоченности. Он ничего не сказал, но, глядя на ее сотрясаемое рыданиями беззащитное тело, непроизвольно смягчился; лицо его прояснилось, и нечто очень похожее на слезы заблестело в глазах.
– И что же, – сказал он со злым сарказмом. – Верные псы революции стали кусать тех, кто их кормит?.. Увы, мадам, – добавил он очень вежливо, в то время как она продолжала истерически рыдать, – может быть, вы все-таки перестанете плакать. Я никогда не мог смотреть на то, как плачет хорошенькая женщина, и я..
При виде ее беспомощности и скорби он с неожиданно прорвавшейся страстью высвободил руки, обнял ее и прижал к себе, как бы защищая от любого несчастья всем своим телом, всей своей жизнью… Однако гордость опять победила; он с колоссальным усилием воли отстранился и холодно, но, как всегда, очень вежливо сказал:
– Не будете ли вы, мадам, столь любезны объяснить, чем именно я могу служить вам?
Она сделала усилие, чтобы немного прийти в себя, и, обернувшись к нему залитым слезами лицом, протянула руку, которую он все с той же изысканной галантностью поцеловал. Только Маргарита на этот раз задержала свои пальцы в его руке на несколько мгновений дольше, чем нужно, потому что руки его дрожали и горели огнем, в то время как губы были холодны, как мрамор.
– Можете ли вы что-нибудь сделать для Армана? – легко и просто сказала она. – У вас такое огромное влияние при дворе, так много друзей…
– Но, мадам, что же вы не искали участия у вашего французского друга, месье Шовелена? Его влияние, если не ошибаюсь, простирается намного дальше, вплоть до французского правительства.
– Я не могу просить его, Перси… О, я хочу, я сначала боялась тебе говорить, но… но… он назначил цену за голову брата, которая…
Она отдала бы богатства всех миров за то, чтобы иметь возможность признаться ему во всем… во всем, что она сделала этой ночью, в том, как она страдала, как руки ее были связаны. Но она не рискнула дать выход своему порыву… даже теперь, когда поняла, что он еще любит ее и что у нее есть надежда вернуть мужа. Она не решилась признаться. Он мог не понять, он мог остаться безучастным к ее борьбе и ее опасениям.
Быть может, сэр Перси догадался, о чем она думает. Все тело его стало воплощением умоляющего просителя, ожидающего доверия, в котором вновь отказывала ему ее глупая гордость. Увидев, что она продолжает молчать, он вздохнул и с подчеркнутой холодностью сказал:
– Увы, мадам, пока вы в таком состоянии, нам не удастся поговорить… А что касается Армана, прошу вас не беспокоиться. Ручаюсь вам моим словом, он будет спасен. Теперь могу ли я попросить у вас позволения уйти? Час уже поздний и…
– Примите же мою благодарность, – сказала она с настоящей страстью, придвигаясь к нему вплотную.
Легко и естественно, без всяких усилий он мог заключить ее в объятия, мог сцеловывать ее слезы… но она опять поманила его, как однажды, чтобы бросить потом, как ненужную вещь. Он считал, что это всего лишь очередной каприз, а не перемена образа мыслей, и гордость вновь не позволила ему вручить себя ей.
– Мадам, слишком рано, я еще ничего не сделал. Вам пора идти, вас ждут служанки.
Он сделал шаг в сторону, освобождая дорогу. Она испустила короткий вздох разочарования. Его гордость сражалась с ее красотой и победила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Сердце мое было переполнено любовью и страстью, я даже не ПРОСИЛ вас, я просто ждал, надеялся, что вы объясните. Разве вы мне сказали хотя бы слово? Ведь я бы принял от вас любое объяснение, я бы поверил ему. Но вы наградили меня молчанием. Вы оставили меня один на один с голыми страшными фактами – вы гордо уехали в дом к своему брату, покинув меня… на недели… не знающего, кому верить, после того как святыня, представлявшая последнее убежище для моих иллюзий, рухнула у меня на пороге.
Она не видела более в нем холодности и бесстрастия. Голос его дрожал от волнения, которое он тщетно пытался скрыть сверхчеловеческим усилием воли.
– О, безумная моя гордость, – сказала она печально. – Мне очень трудно было прийти тогда, но ведь я приползла. Однако, когда я вернулась, ты уже был другим! Ты уже был в той сонной и безразличной маске, которую не снимал… до сих пор.
Она уже приблизилась к нему настолько, что ее легкие распущенные волосы ласкались к его щеке; ее глаза, блестевшие от слез, сводили его с ума, ее голос будоражил в нем кровь, но он не хотел уступать магическому очарованию женщины, которую так глубоко любил и от которой так глубоко страдала его гордость. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать видение этого нежного очаровательного лица, этой белоснежной шеи, всей грациозной фигуры, уже окутанной волшебной розовой пеленой рассвета.
– Нет, мадам, это не маска, – сказал он ледяным голосом. – Я клялся вам… когда-то, что жизнь моя принадлежит вам, и месяцами она оставалась для вас игрушкой… Но у нее есть свои интересы.
Маргарита уже знала, что холодность его – только маска. Она вдруг вспомнила все, что выпало ей в эту ночь, но теперь уже не с отчаянием, а, скорее, с ощущением того, что есть человек, который любит ее и поможет ей вынести эту ношу.
– Но, сэр Перси, – импульсивно выдохнула она, – одному лишь небу известно, как трудно и опасно то, что мне теперь так необходимо сделать. Вы говорили о новых состояниях души, пусть это называется так, как вам угодно, но я хочу поговорить с вами, потому что… потому что я попала в беду… и нуждаюсь… в вашем участии.
– Ваше дело – приказать, мадам.
– Как вы холодны, – вздохнула она. – Боже, мне с трудом верится, что всего лишь несколько месяцев назад одна слезинка из моих глаз повергала вас в безумие. И вот я стою перед вами с разбитым сердцем… и… и…
– Прошу вас, мадам, – сказал он, и голос его задрожал почти так же, как и ее. – Чем я могу помочь вам?
– Перси! Арман в смертельной опасности. Его письмо… неосторожное, пылкое, как и все в нем, написанное сэру Эндрью Фоулксу, попало в руки фанатика. Арман скомпрометирован безнадежно. Завтра, быть может, его арестуют. Потом гильотина. Если только… если только… Ах, это так ужасно! – неожиданно гневно выпалила она, вспомнив нахлынувшие волной ночные события. – Ужасно… И вы не понимаете… Вы не можете… У меня нет никого, к кому бы я могла обратиться… за помощью… или хотя бы за сочувствием…
Слез больше было не удержать. Все несчастья, случившиеся с ней в последние дни, отчаянный страх за судьбу Армана переполнили ее. Она пошатнулась, едва не упав, оперлась на каменную балюстраду и, уткнувшись в его руки лицом, горько зарыдала.
При первом упоминании об Армане и о смертельной опасности, в которой тот оказался, лицо сэра Перси совершенно побелело. В глазах появилось выражение озабоченности. Он ничего не сказал, но, глядя на ее сотрясаемое рыданиями беззащитное тело, непроизвольно смягчился; лицо его прояснилось, и нечто очень похожее на слезы заблестело в глазах.
– И что же, – сказал он со злым сарказмом. – Верные псы революции стали кусать тех, кто их кормит?.. Увы, мадам, – добавил он очень вежливо, в то время как она продолжала истерически рыдать, – может быть, вы все-таки перестанете плакать. Я никогда не мог смотреть на то, как плачет хорошенькая женщина, и я..
При виде ее беспомощности и скорби он с неожиданно прорвавшейся страстью высвободил руки, обнял ее и прижал к себе, как бы защищая от любого несчастья всем своим телом, всей своей жизнью… Однако гордость опять победила; он с колоссальным усилием воли отстранился и холодно, но, как всегда, очень вежливо сказал:
– Не будете ли вы, мадам, столь любезны объяснить, чем именно я могу служить вам?
Она сделала усилие, чтобы немного прийти в себя, и, обернувшись к нему залитым слезами лицом, протянула руку, которую он все с той же изысканной галантностью поцеловал. Только Маргарита на этот раз задержала свои пальцы в его руке на несколько мгновений дольше, чем нужно, потому что руки его дрожали и горели огнем, в то время как губы были холодны, как мрамор.
– Можете ли вы что-нибудь сделать для Армана? – легко и просто сказала она. – У вас такое огромное влияние при дворе, так много друзей…
– Но, мадам, что же вы не искали участия у вашего французского друга, месье Шовелена? Его влияние, если не ошибаюсь, простирается намного дальше, вплоть до французского правительства.
– Я не могу просить его, Перси… О, я хочу, я сначала боялась тебе говорить, но… но… он назначил цену за голову брата, которая…
Она отдала бы богатства всех миров за то, чтобы иметь возможность признаться ему во всем… во всем, что она сделала этой ночью, в том, как она страдала, как руки ее были связаны. Но она не рискнула дать выход своему порыву… даже теперь, когда поняла, что он еще любит ее и что у нее есть надежда вернуть мужа. Она не решилась признаться. Он мог не понять, он мог остаться безучастным к ее борьбе и ее опасениям.
Быть может, сэр Перси догадался, о чем она думает. Все тело его стало воплощением умоляющего просителя, ожидающего доверия, в котором вновь отказывала ему ее глупая гордость. Увидев, что она продолжает молчать, он вздохнул и с подчеркнутой холодностью сказал:
– Увы, мадам, пока вы в таком состоянии, нам не удастся поговорить… А что касается Армана, прошу вас не беспокоиться. Ручаюсь вам моим словом, он будет спасен. Теперь могу ли я попросить у вас позволения уйти? Час уже поздний и…
– Примите же мою благодарность, – сказала она с настоящей страстью, придвигаясь к нему вплотную.
Легко и естественно, без всяких усилий он мог заключить ее в объятия, мог сцеловывать ее слезы… но она опять поманила его, как однажды, чтобы бросить потом, как ненужную вещь. Он считал, что это всего лишь очередной каприз, а не перемена образа мыслей, и гордость вновь не позволила ему вручить себя ей.
– Мадам, слишком рано, я еще ничего не сделал. Вам пора идти, вас ждут служанки.
Он сделал шаг в сторону, освобождая дорогу. Она испустила короткий вздох разочарования. Его гордость сражалась с ее красотой и победила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69