Относясь с презрением к евреям, он не подошел к нему близко, а сказал со злобным сарказмом, когда два солдата, освещаемые лишь полной луной, подтащили этого жалкого старика поближе:
– Я надеюсь, жидовская морда, что у тебя прекрасная память на всякие договоры. Отвечай, – прошипел он, поскольку дрожавший еврей, казалось, и не собирается говорить.
– Да, ваша честь, – выдавило из себя несчастное создание.
– В таком случае ты помнишь, что в Кале обещал мне догнать Робена Гольдштейна и с ним вместе моего друга, высокого незнакомца, а?
– Н… н… н… но… ваша честь…
– Никаких «но», я спросил, ты помнишь?
– Д… д… д… да, ваша честь.
– Каковы были условия?
Стояла мертвая тишина. Несчастный посмотрел на тупые лица солдат, на высокие скалы, на луну и даже на бедную Маргариту, лежавшую в беспамятстве, но ничего не ответил.
– Ты будешь говорить? – загремел Шовелен устрашающе.
Бедное создание пыталось что-то ответить, но явно было не в состоянии.
Как бы там ни было, он, конечно же, знал, что стоящий перед ним грозный человек способен на все.
– Ваша честь… – отважился он наконец с мольбой в голосе.
– С тех пор, как страх парализовал твой язык, – саркастически прервал Шовелен, – прошло много времени, и мне придется освежить твою память. Мы договорились, что, если догоним моего друга до того, как достигнем этого места, ты получишь десять золотых.
С дрожащих губ еврея сорвался низкий стон.
– Но, – добавил Шовелен с выразительной медлительностью, – если обманешь меня, получишь крепкую порку, чтобы отучиться врать.
– Я не врал, ваша честь, клянусь Авраамом…
– И всеми другими праотцами, я знаю. Однако, к несчастью, они пока еще пребывают в Гадосе, по всем канонам твоей веры, и не могут помочь тебе в несчастье. Так что, раз ты не выполнил обязательства, я готов выполнить свои. Ну-ка, – добавил он, повернувшись к солдатам, – снимите свои ремни ради этого отвратительного жида.
Солдаты послушно сняли тяжелые кожаные ремни. Еврей издал вой, которого должно было быть достаточно для того, чтобы все праотцы слетелись из своего Гадеса или еще откуда-нибудь и защитили его от этого чиновника революционной Франции.
– Я думаю, граждане солдаты, это вам можно доверить, – злобно засмеялся Шовелен. – Задайте великолепную порку жиду, лучшую из всех, какие он когда-либо получал. Только не убивайте его, – сухо добавил он.
– Слушаемся, гражданин, – невозмутимо, как всегда, ответили солдаты.
Он не остался смотреть, как выполняют его приказание, он знал, что может предоставить солдатам полную свободу в этом деле.
– Когда неповоротливый трус получит сполна, – сказал он Дега, – люди доставят нас обратно в Кале. Жид и женщина посмотрят тут друг за другом, – жестко добавил он. – Утром кого-нибудь за ними пошлем. В их состоянии далеко не уйти, и, по крайней мере, сейчас нам нечего о них беспокоиться.
Шовелен не терял надежды. Его люди пришпорены обещанием вознаграждения, и загадочный Сапожок Принцессы, один, преследуемый тридцатью солдатами, имеет не много шансов исчезнуть еще раз. Однако уверенность ослабла. Отважный англичанин вновь победил его: тупые солдаты и безумная женщина нарушили игру и решили ее не в его пользу. Если бы Маргарита не закричала, если бы солдаты были немного умнее, если бы… Было много всяких «но» и всяких «если бы», и Шовелен застыл на мгновение, мысленно предавая бесконечной анафеме тридцать отборных идиотов. Поэтически молчащая природа, спокойное серебристое море, яркая луна – все взывало к отдыху и красоте, а Шовелен проклинал природу, проклинал женщин и мужчин, а более всего – всяких длинноногих, сующихся не в свои дела загадочных англичан, посылая им одно грандиознейшее проклятие за другим.
Вой еврея, получавшего свое вознаграждение, был бальзамом для сердца Шовелена, переполненного мстительной злобой. Он улыбался. Для него было облегчением сознавать, что еще одно человеческое существо сейчас вместе с ним проклинает род людской.
Он повернулся, бросая последний взгляд на пустынное побережье, на котором стояла купающаяся в лунном свете деревянная хижина, на эту сцену, где состоялось величайшее поражение из всех, когда-либо испытанных выдающимся членом Комитета общественной безопасности.
На скале, на жесткой каменной постели, лежала безжизненная фигура Маргариты Блейкни. В нескольких шагах от нее несчастный еврей принимал своей широкой спиной удары ремней, послушно летающих в руках непреклонных солдат Республики. Бенджамен Розенбаум вопил так, что мертвые должны были встать в своих могилах. Эти крики, похоже, пробудили всех чаек, которые теперь с любопытством смотрели на то, что делают эти венцы творения.
– Достаточно, – скомандовал Шовелен, когда стоны жида несколько поослабли, казалось, что он вот-вот потеряет сознание. – Нам незачем убивать его.
Послушные солдаты вновь надели ремни, а один из них напоследок злобно пнул жида в бок.
– Оставьте его, – сказал Шовелен, – и быстро идите к повозке, я пойду следом.
Он подошел к лежащей Маргарите и заглянул ей в лицо. Она уже пришла в себя и пыталась приподняться. Ее большие голубые глаза, испуганно смотревшие вокруг на залитое лунным светом пространство, остановились со смешанным чувством сострадания и ужаса на еврее, завывания которого и вывели ее из бессознательного состояния. После этого она увидела Шовелена в темной обтягивающей одежде, страшно помятой в последние часы ужасных событий. Тот саркастически улыбался, а водянистые глаза его смотрели на нее с неистовой злобой.
Он склонился с изысканной галантностью и поднес к губам ее ледяную руку; при этом измученное тело Маргариты содрогнулось от отвращения.
– Очень сожалею, прекрасная леди, – самым нежным тоном сказал он, – но обстоятельства, над которыми я не властен, вынуждают меня на некоторое время оставить вас. Однако я уверен, что не оставлю вас без защиты. Наш друг Бенджамен, хотя в настоящий момент ему несколько не по себе, будет для вас прекрасным защитником. Утром я пришлю за вами эскорт. А до того времени, надеюсь, вы убедитесь в преданности вашего компаньона, несмотря на его неповоротливость.
У Маргариты хватило сил лишь на то, чтобы отстраниться. Сердце ее было разбито страданием. Вместе с возвращением сознания к ней вернулась страшная мысль: «Что с Перси? Что с Арманом?»
Она ничего не знала о том, что произошло после. Она помнила лишь радостную песню «Боже, храни короля!», которая означала смерть.
– Сам же я, – заключил Шовелен, – против своей воли вынужден вас оставить. Au revoir, прекрасная леди. Надеюсь, мы скоро встретимся в Лондоне. Быть может, я вас увижу в парке на вечере принца Уэльского? Или нет? Ну, хорошо. Au revoir. И прошу вас, передайте от меня привет сэру Перси Блейкни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Я надеюсь, жидовская морда, что у тебя прекрасная память на всякие договоры. Отвечай, – прошипел он, поскольку дрожавший еврей, казалось, и не собирается говорить.
– Да, ваша честь, – выдавило из себя несчастное создание.
– В таком случае ты помнишь, что в Кале обещал мне догнать Робена Гольдштейна и с ним вместе моего друга, высокого незнакомца, а?
– Н… н… н… но… ваша честь…
– Никаких «но», я спросил, ты помнишь?
– Д… д… д… да, ваша честь.
– Каковы были условия?
Стояла мертвая тишина. Несчастный посмотрел на тупые лица солдат, на высокие скалы, на луну и даже на бедную Маргариту, лежавшую в беспамятстве, но ничего не ответил.
– Ты будешь говорить? – загремел Шовелен устрашающе.
Бедное создание пыталось что-то ответить, но явно было не в состоянии.
Как бы там ни было, он, конечно же, знал, что стоящий перед ним грозный человек способен на все.
– Ваша честь… – отважился он наконец с мольбой в голосе.
– С тех пор, как страх парализовал твой язык, – саркастически прервал Шовелен, – прошло много времени, и мне придется освежить твою память. Мы договорились, что, если догоним моего друга до того, как достигнем этого места, ты получишь десять золотых.
С дрожащих губ еврея сорвался низкий стон.
– Но, – добавил Шовелен с выразительной медлительностью, – если обманешь меня, получишь крепкую порку, чтобы отучиться врать.
– Я не врал, ваша честь, клянусь Авраамом…
– И всеми другими праотцами, я знаю. Однако, к несчастью, они пока еще пребывают в Гадосе, по всем канонам твоей веры, и не могут помочь тебе в несчастье. Так что, раз ты не выполнил обязательства, я готов выполнить свои. Ну-ка, – добавил он, повернувшись к солдатам, – снимите свои ремни ради этого отвратительного жида.
Солдаты послушно сняли тяжелые кожаные ремни. Еврей издал вой, которого должно было быть достаточно для того, чтобы все праотцы слетелись из своего Гадеса или еще откуда-нибудь и защитили его от этого чиновника революционной Франции.
– Я думаю, граждане солдаты, это вам можно доверить, – злобно засмеялся Шовелен. – Задайте великолепную порку жиду, лучшую из всех, какие он когда-либо получал. Только не убивайте его, – сухо добавил он.
– Слушаемся, гражданин, – невозмутимо, как всегда, ответили солдаты.
Он не остался смотреть, как выполняют его приказание, он знал, что может предоставить солдатам полную свободу в этом деле.
– Когда неповоротливый трус получит сполна, – сказал он Дега, – люди доставят нас обратно в Кале. Жид и женщина посмотрят тут друг за другом, – жестко добавил он. – Утром кого-нибудь за ними пошлем. В их состоянии далеко не уйти, и, по крайней мере, сейчас нам нечего о них беспокоиться.
Шовелен не терял надежды. Его люди пришпорены обещанием вознаграждения, и загадочный Сапожок Принцессы, один, преследуемый тридцатью солдатами, имеет не много шансов исчезнуть еще раз. Однако уверенность ослабла. Отважный англичанин вновь победил его: тупые солдаты и безумная женщина нарушили игру и решили ее не в его пользу. Если бы Маргарита не закричала, если бы солдаты были немного умнее, если бы… Было много всяких «но» и всяких «если бы», и Шовелен застыл на мгновение, мысленно предавая бесконечной анафеме тридцать отборных идиотов. Поэтически молчащая природа, спокойное серебристое море, яркая луна – все взывало к отдыху и красоте, а Шовелен проклинал природу, проклинал женщин и мужчин, а более всего – всяких длинноногих, сующихся не в свои дела загадочных англичан, посылая им одно грандиознейшее проклятие за другим.
Вой еврея, получавшего свое вознаграждение, был бальзамом для сердца Шовелена, переполненного мстительной злобой. Он улыбался. Для него было облегчением сознавать, что еще одно человеческое существо сейчас вместе с ним проклинает род людской.
Он повернулся, бросая последний взгляд на пустынное побережье, на котором стояла купающаяся в лунном свете деревянная хижина, на эту сцену, где состоялось величайшее поражение из всех, когда-либо испытанных выдающимся членом Комитета общественной безопасности.
На скале, на жесткой каменной постели, лежала безжизненная фигура Маргариты Блейкни. В нескольких шагах от нее несчастный еврей принимал своей широкой спиной удары ремней, послушно летающих в руках непреклонных солдат Республики. Бенджамен Розенбаум вопил так, что мертвые должны были встать в своих могилах. Эти крики, похоже, пробудили всех чаек, которые теперь с любопытством смотрели на то, что делают эти венцы творения.
– Достаточно, – скомандовал Шовелен, когда стоны жида несколько поослабли, казалось, что он вот-вот потеряет сознание. – Нам незачем убивать его.
Послушные солдаты вновь надели ремни, а один из них напоследок злобно пнул жида в бок.
– Оставьте его, – сказал Шовелен, – и быстро идите к повозке, я пойду следом.
Он подошел к лежащей Маргарите и заглянул ей в лицо. Она уже пришла в себя и пыталась приподняться. Ее большие голубые глаза, испуганно смотревшие вокруг на залитое лунным светом пространство, остановились со смешанным чувством сострадания и ужаса на еврее, завывания которого и вывели ее из бессознательного состояния. После этого она увидела Шовелена в темной обтягивающей одежде, страшно помятой в последние часы ужасных событий. Тот саркастически улыбался, а водянистые глаза его смотрели на нее с неистовой злобой.
Он склонился с изысканной галантностью и поднес к губам ее ледяную руку; при этом измученное тело Маргариты содрогнулось от отвращения.
– Очень сожалею, прекрасная леди, – самым нежным тоном сказал он, – но обстоятельства, над которыми я не властен, вынуждают меня на некоторое время оставить вас. Однако я уверен, что не оставлю вас без защиты. Наш друг Бенджамен, хотя в настоящий момент ему несколько не по себе, будет для вас прекрасным защитником. Утром я пришлю за вами эскорт. А до того времени, надеюсь, вы убедитесь в преданности вашего компаньона, несмотря на его неповоротливость.
У Маргариты хватило сил лишь на то, чтобы отстраниться. Сердце ее было разбито страданием. Вместе с возвращением сознания к ней вернулась страшная мысль: «Что с Перси? Что с Арманом?»
Она ничего не знала о том, что произошло после. Она помнила лишь радостную песню «Боже, храни короля!», которая означала смерть.
– Сам же я, – заключил Шовелен, – против своей воли вынужден вас оставить. Au revoir, прекрасная леди. Надеюсь, мы скоро встретимся в Лондоне. Быть может, я вас увижу в парке на вечере принца Уэльского? Или нет? Ну, хорошо. Au revoir. И прошу вас, передайте от меня привет сэру Перси Блейкни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69