В первое же свободное утро Мурка посмотрела «Великий Гетсби», и тут же по телефону во всех подробностях обсудила этот фильм с Сашкой:
— Роберт Редфорд потрясающе красив. И играет великолепно. И Мия Фарроу очень убедительно сыграла «сучку с сумочкой».
— Она, между прочим, даже и в далекие времена ее юности особенной красотой не блистала, жалко, что потрясный Гетсби сгубил свою жизнь ради такой, — заметила Александра, знаток всех романтических фильмов.
— А если бы она была красивой, то тогда не было бы жалко, что ли? — засмеялась Мурка.
— Ради красивой не жалко, — решительно ответила Александра, и Мура не знала, шутит она или нет.
Было истинным облегчением не видеть больше осточертевшие израильские новости с бесконечным дефилированием уродливых членов Кнессета и бессмысленными опросами мнения случайных прохожих по всем возможным вопросам израильской действительности. Страшные новости из Израиля доходили теперь с опозданием и нерегулярно, и может, малодушной Муре так было и легче. После каждого теракта в Иерусалиме она бросалась звонить Анне и Сашке. На их вопросы: как ей живется, отвечала минорно, потому что было стыдно перед ними, что ей так хорошо, когда в Иерусалиме в автобусах дети и старики взрываются. Теперь с самыми близкими людьми стало трудно общаться — все, что составляло ее жизнь, выглядело таким неважным по сравнению с тем, что происходило у них. Даже легкомысленной Александре язык иной раз не поворачивался рассказывать о просмотренных фильмах и о новых шмотках, когда там люди не знают, вернутся ли сегодня живыми домой. Так что Мурка о своем беззаботном житье не распространялась, и поэтому, очевидно, у них создалось впечатление, что ей не слишком-то хорошо, и они за нее переживали.
Несколько раз Мура делала робкие попытки выйти погулять, но район, где они жили, был жилым, довольно скучным, до озера было очень далеко, нигде поблизости не было ни витрин, ни прохожих, а если кто-то и бродил по улице, то выглядел он так, что боязно было мимо пройти. Мурка доходила до церкви на углу, перед входом в которую сияло красными электронными буквами заманчивое объявление: «This Sunday Jesus will be here!» («В это воскресенье здесь будет Иисус!»), потом поворачивала обратно, и тогда в глаза ей бросалась напутствующая надпись на щите у выезда из церковных ворот: «Помните! Вы выезжаете на испытательное поле!», и возвращалась домой, потому что жуткий ветер с озера и непривычно холодная погода не располагали к пешим променадам по жизненному испытательному полю. Но Мурка была терпелива, она знала, что ее американское существование только начинается, и ей было очень любопытно, какой она окажется, эта ее новая жизнь.
Сразу после их возвращения Сергей вышел на работу, потому что он и так подвел свою «практику» (так он называл ту частную больничку, в которой был партнером) частыми в последнее время поездками. Поэтому и свадебное путешествие они решили отложить на пару месяцев, пока он не сможет высвободиться.
Первые дни Мурка провела одна в их теперь совместной квартире. Все было ужасно интересно. Она побывала здесь во время своего предыдущего визита, но сейчас смотрела на все хозяйскими глазами. Вставала поздно, нацеживала из перколятора чашку кофе, наливала большой стакан апельсинового сока и садилась с газетой на диване напротив включенного телевизора. Потом, когда совесть подсказывала, что пора и похозяйничать, запихивала всю испачканную с утра посуду в посудомойку. В Израиле, в ее прежней холостяцкой жизни посудомойка казалась совершенно излишней, но теперь, когда Мурка весь день слонялась по квартире и только и знала, что шастала к холодильнику, машинка стала заполняться удивительно быстро. Навалявшись на диване до пролежней, бросала газету в бумажный мусор, вешала халат в чулане-шкафу и брела в ванную. Наполняла глубокий джакузи душистой пеной — горячая вода была постоянно, и, по-видимому, в неистощимых количествах, — залезала внутрь, пристроив рядом телефон, яблоко, журнальчик, и включала плоский телевизор, висевший на стене. Когда Мура жила в интернате «Хадасим», в ее классе училась девушка из Турции. Стильная Шелли была из богатой еврейской семьи, присланная на учебу в Израиль в поисках светского еврейского образования. В Турции ее терпеливо ждал жених, за которого она планировала выйти замуж по окончании 12-го класса. Во время летних каникул после 10 класса Шелли сделала себе новый нос, от нее всегда устойчиво пахло шикарным запахом дорогих духов, и в то время, когда все остальные разживались, как могли, ядовитым «Ноблесом», она курила только «Мальборо», а когда обнаружила недостачу одной пачки, не побрезговала обыскать комнаты нищих, и потому, возможно, нечистых на руку соучениц из России. Не им чета, она завивала волосы на электрические бигуди, говорила на нескольких языках и питала амбициозные планы стать стюардессой. И уже последним, убийственным штрихом в ее образе был рассказ о том, что дома, в Турции, у нее на краю ванны стоит телевизор. Пошевеливая пальцами ног в нежной пене, Мурка лениво думала о том, что не прошло каких-то полтора десятка лет, и она тоже дорвалась до красивой жизни. Правда, телевизор уже не 14 дюймов, а 32, и не черно-белый, пузатый, а плоский и цветной, но роскошь та же. А все же недосягаемая Шелли доказала ей, что даже богатым и красивым может быть хреново: в одну из ночей она билась головой о кафельную стену душевой в припадке кошмарной истерики. Но и тут вызвала гораздо больше интереса, внимания и сочувствия, чем все тихие девочки из России, резавшие себе вены в туалетах… Мурка никаких вен не резала, но вместо этого сделала химическую завивку, едва не полностью облысела и тоже настрадалась вдоволь…
Она так и не узнала, что случилось дальше в жизни красивой стильной турчанки, но когда путешествовала по Турции и плавала на кораблике по Дарданеллам, то, глядя на красивые виллы на берегу Босфора, представляла, что, вот, наверно, в одном из таких белых домов с лестницей, спускающейся к воде и проживает ее бывшая соученица. Значит, улыбнулась Мурка про себя, добавляя в ванну горячей водицы, осталось в жизни к чему стремиться…
В шкафу- чулане три стены были завешены одеждой Сергея, там были костюмы Хьюго Босс, Byblos, Эмануэль Унгаро, токсидо — в Израиле вещь совершенно невиданная, — рубашки Армани, жакеты «Made in Italy» и куча кожаных курток. У четвертой стены робко колыхались несколько беспородных Муркиных одеяний, удостоившихся эмиграции. «Места много, а одежек мало», вздохнула Мурка. Перед отъездом она вместе с Александрой сортировала свое барахло, и под взыскательным взором модницы Сашки постеснялась тащить с собой все те любимые, затаившиеся в ее шкафу одежки, в которые перестала влезать уже пару лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94