Только Сергей встает несколько раз за ночь, подбросить поленьев в печь, и, может, выйти во двор по нужде, завидуя детям, для которых приготовлен горшок. Двери в сени и на улицу стукают, снег скрипит, луна светит, волки воют, над домом столбом стоит дым, сердце заливает счастье.
Утром с крыши уже свешиваются метровые сосульки, по ним здесь сразу можно узнать — обитаем дом или пустует, и Матюша сбивает их палкой, а Том тонет в сугробах и лезет, неслух, на рассыпающуюся под ним поленницу.
Здесь, на севере, люди без дела не живут, и всегда происходит что-нибудь необыкновенное. Иногда это ритуальные празднества с танцами в близлежащих индейских резервациях, иногда — показ необыкновенных саней с впряженными в них разномастными лошадьми, которыми зачастую правят женщины, иногда — многомильные забеги собачьих упряжек.
С утра к озеру прибывают грузовики, из кузовов выпрыгивают собаки, сгружаются сани, в огромных котлах над кострами начинают варить собачью похлебку. Лайки с холодными светлыми глазами нервничают и путают поводки. Мура с детьми гуляют между ездоками, машинами и упряжками, притоптывают сапогами, оттирают замерзающие носы.
— А ты знаешь эту большую черную суку Джонсона? — слышит Мура кусок чужой беседы у костра.
— Ривер? Знаю, — отвечает мужик в меховой шапке.
— А что ты про нее думаешь? — спрашивает первый джеклондоновский персонаж.
— Так себе собака. Первые двадцать миль ничего, бойко идет, но потом — еле тащится…
Муре нравится, что одного из этих заиндевевших парней интересует, как идет в упряжке тридцатую милю чужая сука, а второй все это знает, и она ищет глазами эту Ривер, и невольно придвигается к чужому костру, потому что ноги и лицо совсем закоченели. А тем временем сани одни за другими, с впряженными уже собаками, подъезжают к старту, и лайки в упряжке бесятся, и сани на месте удерживает только вбитый в снег клин. Мужик, а порой и баба, выглядящая почти как мужик, становятся сзади на полозья саней, хватают поводья, народ расступается, клин выбивается, и упряжка за упряжкой взмывают через сугробы, сквозь пургу и ветер, в свой восьмидесятимильный забег.
Летом местные жители устраивают состязания яхт на озере Супириор, катаются на досках под парусом. Вода в озере нестерпимо холодная, но Матюша все же окунается, а потом все вместе на пароме перебираются на остров Мадлен и ездят на велосипедах по всему острову, похожему на литовскую Ниду, — Том умудряется потерять башмак, болтая ногами в своем маленьком сиденьице за маминой спиной, а Матюша едет с отцом на «тандеме», и на подъемах пыхтит и старается нажимать на педали, подбадриваемый Сергеем.
Потом все заслуженно лакомятся рыбой в местных ресторанчиках, и вечером, с бутылкой вина, сидят у костра перед избушкой, стараясь не думать о том, что завтра, увы, надо будет возвращаться домой, в Милуоки, к детсаду, спортклубу и операционной.
Уже ночью, засыпая на душисто-прелой перине, Мурка слышит, как бегают внизу бурундучки, прогрызшие где-то лаз и нагло снующие по дому, пользуясь тем, что сытые коты дрыхнут с хозяевами на полатях.
— Надеюсь, что это не правда, — с отчаянием слушает рассказ о бурундучках Анна. — Я не могу поверить, что ты тратишь жизнь на такую ерунду.
— Ну какая же ерунда, мам. Один бурундук так нагло шнырял по всему дому, с каким-то желудем, все время ронял его и шумел вовсю!
— Неужели ты вот так и проживешь свою жизнь? Неужели из тебя так никогда ничего и не выйдет?
— Как это ничего не выйдет! Из меня уже двое вышли, и оба — замечательные! — смеялась Мура. — Ну как же ты не понимаешь! Если бы мне осталось жить всего один год, и если бы я об этом знала, я бы ничего другого и не делала, кроме как заботилась бы о своих детях и о Сереже. А что может быть полезней и лучше?
— Но ведь дети-то вырастут! А что будет с тобой?
— Ну, мам, справимся. Будем путешествовать, в гольф играть, как все америкашки.
— В тебе было больше задатков, чем нужно для такого пустого времяпрепровождения.
— Ну я же не машина, запрограммированная на оптимальное использование. Мне хочется просто жить в свое удовольствие. К тому же, я нужна своей семье гораздо больше, чем любому работодателю.
— Дело не в том, кому ты нужна, а что тебе нужно, — вздыхала Анна. — Почему бы тебе, на худой конец, не организовать группу матерей в поддержку Израиля? Собирали бы средства, вели разъяснительную работу, выходили на демонстрации…
— По-моему, всем этим у нас уже очень успешно занимается группа лесбиянок, дочерей жертв Катастрофы.
Анна опешила от подобной местной разновидности пламенных сионисток, но не надолго:
— На худой конец, всегда можно организовать фестиваль!
Милая, любимая мама, ни за что не готова смириться с тем, что дочь — заурядная курица-несушка, и по-прежнему не верит, что личное счастье может заменить служение обществу и самореализацию.
А счастлива ли Мура? Немалую часть своей юности она провела, полусидя на ковре, в потемках, дымя сигаретой и страдая под душераздирающую музыку из-за очередных сердечных передряг. Вся сила воли постоянно собиралась в кулак ради того, чтобы не звонить Ему, а наоборот, загипнотизировать Его путем пристального смотрения на телефонный аппарат, чтобы Он позвонил ей. «Он» менялся, а страдания повторялись, и сердечные муки сами по себе и были юностью. Сергей подарил нежданную, непривычную счастливую любовь. Но кроме этого, самого важного, спокойная супружеская жизнь принесла с собой зрелость. Она избавила от тирании страстей, безумств секса и череды обоюдоразрушительных отношений. Замужество позволило перестать рассматривать свой собственный метафизический пупок, и заинтересоваться иными аспектами бытия. Помимо продолжавших радовать одежек, садоводства и мудрого руководства семейными финансами, у Муры появились и другие приятные хобби — она катается на коньках и рисует отчаянно плохие картинки, которые обожают ее дети. Если смотреть на полную половину стакана, то да, она своей жизнью очень довольна. Помимо самых чудесных в мире детей и самого прекрасного мужа, — главных составляющих ее счастья, спокойствие и уверенность в жизни придают ей и немалые деньги, распиханные ею в эти годы, как осенней белкой, по различным фондам, бондам и банковским счетам, обещая детям хорошее образование, а им с Сергеем безбедную старость. Анна утверждает, что счастье — это иллюзия и вообще неверное понятие. Но здоровье, достаток, независимость, отсутствие неприятностей, уверенность в завтрашнем дне и сознание выполнения материнского, хозяйского и женского долга — это вещи несомненные. Поэтому, засыпая вечером, обняв Сергея, Мура знает, что она счастлива. Особенно если у них хватает сил заняться любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Утром с крыши уже свешиваются метровые сосульки, по ним здесь сразу можно узнать — обитаем дом или пустует, и Матюша сбивает их палкой, а Том тонет в сугробах и лезет, неслух, на рассыпающуюся под ним поленницу.
Здесь, на севере, люди без дела не живут, и всегда происходит что-нибудь необыкновенное. Иногда это ритуальные празднества с танцами в близлежащих индейских резервациях, иногда — показ необыкновенных саней с впряженными в них разномастными лошадьми, которыми зачастую правят женщины, иногда — многомильные забеги собачьих упряжек.
С утра к озеру прибывают грузовики, из кузовов выпрыгивают собаки, сгружаются сани, в огромных котлах над кострами начинают варить собачью похлебку. Лайки с холодными светлыми глазами нервничают и путают поводки. Мура с детьми гуляют между ездоками, машинами и упряжками, притоптывают сапогами, оттирают замерзающие носы.
— А ты знаешь эту большую черную суку Джонсона? — слышит Мура кусок чужой беседы у костра.
— Ривер? Знаю, — отвечает мужик в меховой шапке.
— А что ты про нее думаешь? — спрашивает первый джеклондоновский персонаж.
— Так себе собака. Первые двадцать миль ничего, бойко идет, но потом — еле тащится…
Муре нравится, что одного из этих заиндевевших парней интересует, как идет в упряжке тридцатую милю чужая сука, а второй все это знает, и она ищет глазами эту Ривер, и невольно придвигается к чужому костру, потому что ноги и лицо совсем закоченели. А тем временем сани одни за другими, с впряженными уже собаками, подъезжают к старту, и лайки в упряжке бесятся, и сани на месте удерживает только вбитый в снег клин. Мужик, а порой и баба, выглядящая почти как мужик, становятся сзади на полозья саней, хватают поводья, народ расступается, клин выбивается, и упряжка за упряжкой взмывают через сугробы, сквозь пургу и ветер, в свой восьмидесятимильный забег.
Летом местные жители устраивают состязания яхт на озере Супириор, катаются на досках под парусом. Вода в озере нестерпимо холодная, но Матюша все же окунается, а потом все вместе на пароме перебираются на остров Мадлен и ездят на велосипедах по всему острову, похожему на литовскую Ниду, — Том умудряется потерять башмак, болтая ногами в своем маленьком сиденьице за маминой спиной, а Матюша едет с отцом на «тандеме», и на подъемах пыхтит и старается нажимать на педали, подбадриваемый Сергеем.
Потом все заслуженно лакомятся рыбой в местных ресторанчиках, и вечером, с бутылкой вина, сидят у костра перед избушкой, стараясь не думать о том, что завтра, увы, надо будет возвращаться домой, в Милуоки, к детсаду, спортклубу и операционной.
Уже ночью, засыпая на душисто-прелой перине, Мурка слышит, как бегают внизу бурундучки, прогрызшие где-то лаз и нагло снующие по дому, пользуясь тем, что сытые коты дрыхнут с хозяевами на полатях.
— Надеюсь, что это не правда, — с отчаянием слушает рассказ о бурундучках Анна. — Я не могу поверить, что ты тратишь жизнь на такую ерунду.
— Ну какая же ерунда, мам. Один бурундук так нагло шнырял по всему дому, с каким-то желудем, все время ронял его и шумел вовсю!
— Неужели ты вот так и проживешь свою жизнь? Неужели из тебя так никогда ничего и не выйдет?
— Как это ничего не выйдет! Из меня уже двое вышли, и оба — замечательные! — смеялась Мура. — Ну как же ты не понимаешь! Если бы мне осталось жить всего один год, и если бы я об этом знала, я бы ничего другого и не делала, кроме как заботилась бы о своих детях и о Сереже. А что может быть полезней и лучше?
— Но ведь дети-то вырастут! А что будет с тобой?
— Ну, мам, справимся. Будем путешествовать, в гольф играть, как все америкашки.
— В тебе было больше задатков, чем нужно для такого пустого времяпрепровождения.
— Ну я же не машина, запрограммированная на оптимальное использование. Мне хочется просто жить в свое удовольствие. К тому же, я нужна своей семье гораздо больше, чем любому работодателю.
— Дело не в том, кому ты нужна, а что тебе нужно, — вздыхала Анна. — Почему бы тебе, на худой конец, не организовать группу матерей в поддержку Израиля? Собирали бы средства, вели разъяснительную работу, выходили на демонстрации…
— По-моему, всем этим у нас уже очень успешно занимается группа лесбиянок, дочерей жертв Катастрофы.
Анна опешила от подобной местной разновидности пламенных сионисток, но не надолго:
— На худой конец, всегда можно организовать фестиваль!
Милая, любимая мама, ни за что не готова смириться с тем, что дочь — заурядная курица-несушка, и по-прежнему не верит, что личное счастье может заменить служение обществу и самореализацию.
А счастлива ли Мура? Немалую часть своей юности она провела, полусидя на ковре, в потемках, дымя сигаретой и страдая под душераздирающую музыку из-за очередных сердечных передряг. Вся сила воли постоянно собиралась в кулак ради того, чтобы не звонить Ему, а наоборот, загипнотизировать Его путем пристального смотрения на телефонный аппарат, чтобы Он позвонил ей. «Он» менялся, а страдания повторялись, и сердечные муки сами по себе и были юностью. Сергей подарил нежданную, непривычную счастливую любовь. Но кроме этого, самого важного, спокойная супружеская жизнь принесла с собой зрелость. Она избавила от тирании страстей, безумств секса и череды обоюдоразрушительных отношений. Замужество позволило перестать рассматривать свой собственный метафизический пупок, и заинтересоваться иными аспектами бытия. Помимо продолжавших радовать одежек, садоводства и мудрого руководства семейными финансами, у Муры появились и другие приятные хобби — она катается на коньках и рисует отчаянно плохие картинки, которые обожают ее дети. Если смотреть на полную половину стакана, то да, она своей жизнью очень довольна. Помимо самых чудесных в мире детей и самого прекрасного мужа, — главных составляющих ее счастья, спокойствие и уверенность в жизни придают ей и немалые деньги, распиханные ею в эти годы, как осенней белкой, по различным фондам, бондам и банковским счетам, обещая детям хорошее образование, а им с Сергеем безбедную старость. Анна утверждает, что счастье — это иллюзия и вообще неверное понятие. Но здоровье, достаток, независимость, отсутствие неприятностей, уверенность в завтрашнем дне и сознание выполнения материнского, хозяйского и женского долга — это вещи несомненные. Поэтому, засыпая вечером, обняв Сергея, Мура знает, что она счастлива. Особенно если у них хватает сил заняться любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94