Звонок не работал, я постучал в дверь. Ее открыл постаревший юноша с длинным носом и печальным взглядом.
— Мистер Хагерти?
— Да.
Я назвал ему свое имя и цель приезда.
— Я познакомился с вашей женой — с вашей бывшей женой — незадолго до ее смерти.
— Да, какая ужасная история.
Он стоял в дверях с отсутствующим видом, даже забыв пригласить меня войти. У него был неряшливый вид невыспавшегося человека. И хотя в его волосах не было седины, его однодневная щетина была сивой. В маленьких глазках застыло неизбывное страдание.
— Можно мне войти, мистер Хагерти?
— Не знаю, стоит ли. Эрл совсем ослаб.
— Я думал, что он уже много лет не общался с дочерью.
— Да. И, похоже, от этого ему еще тяжелее. Когда сердишься на любимого человека, всегда в глубине души остается надежда на будущее примирение. А теперь для него примирения уже не настанет.
Он явно имел в виду не только своего свекра, но и себя. Его руки бесцельно двигались вдоль тела, пальцы правой были желтыми от никотина.
— Мне очень жаль, что мистер Хоффман неважно себя чувствует, — произнес я. — Однако боюсь, мне все же придется его потревожить. Я прилетел сюда из Калифорнии не на прогулку.
— Да. Конечно, да. А о чем вы хотите с ним поговорить?
— Об убийстве его дочери. Возможно, он сможет помочь мне.
— Я думал, что там уже все решено.
— Нет.
— Студентку оправдали?
— Почти, — ответил я уклончиво. — Мы сможем обсудить это с вами позже. А сейчас я бы хотел поговорить с Хоффманом.
— Ну, если вы настаиваете. Только я не уверен, что вам удастся чего-нибудь от него добиться.
Я понял, что он имел в виду, когда, пройдя через весь дом, мы попали, как он сказал, в «берлогу Эрла». Секретер, кресло и кушетка были единственной мебелью, стоявшей там. Сквозь папиросный дым, смешанный с парами виски, я различил фигуру человека в оранжевой пижаме. Он лежал на кушетке, голова опиралась на валики. Яркий электрический свет освещал его застывшее лицо. Это был мощный старик. Казалось, взгляд его блуждал, но перед собой он держал журнал в оранжевой обложке, которая очень гармонировала с его пижамой. Стена рядом с ним была увешана винтовками, ружьями и револьверами.
— Я слезы лью по всей прошедшей жизни и всех ее загубленных годах, — сипло произнес он.
Подобное высказывание в устах старого полицейского звучало довольно неожиданно, а он, без сомнения, был типичным полицейским. Посудите сами — массивное тело профессионального футболиста или вышедшего в тираж борца, переломанный нос, коротко стриженная седая голова, искривленные жесткие губы.
— Это настоящая поэзия, Берт.
— Кажется, да.
— Кто твой друг, Берт?
— Это мистер Арчер из Калифорнии.
— Из Калифорнии? Где убили мою бедную маленькую Элен?
Он не то всхлипнул, не то икнул, потом резко поднялся и сел на край кушетки, опустив голые ноги на пол.
— Вы знаете... вы знали мою маленькую Элен?
— Да, знал.
— Очень хорошо. — Покачиваясь, он встал и схватил меня за руки, скорее, для того, чтобы не упасть. — Элен была замечательной девочкой. Я вот только что читал одно ее стихотворение. Она написала его, когда училась в колледже. Сейчас я покажу вам.
Он принялся искать журнал, который сам же, поднимаясь, уронил на пол. Журнал назывался «Звезда Бриджтона» и, судя по всему, был обычным школьным изданием.
Наконец Хагерти поднял его и протянул мне.
— Вот он, Эрл. Только его написала не Элен.
— Не Элен? Именно она написала его. Внизу даже стоят ее инициалы. Видите?
— Она только перевела из Верлена.
— Никогда не слышал о таком. Читайте, читайте. Вы увидите, какой она была талантливой, моя Элен.
Я стал читать:
Когда деревья, словно плачущие скрипки,
Вздыхают под напором непогоды,
Их монотонно-жалобное пенье
Рвет сердце мне, как ветер листья рвет.
Когда на башне медленно и чинно
Куранты отбивают час наставший,
Я слезы лью по всей прошедшей жизни
И всех ее загубленных годах.
Смиренно жду, когда подхватит ветер
Мои увядшие поблекшие останки
И понесет, играя своевольно,
Как с дерева оборванным листом.
Э. X.
Хоффман поднял на меня мутные глаза.
— Разве это не великолепная поэзия, мистер Артур?
— Несомненно.
— Если бы я только понимал ее. Вы понимаете, что здесь написано?
— Надеюсь.
— Ну, тогда берите. Возьмите это на память о моей бедной маленькой Элен.
— Я не могу себе позволить это сделать.
— Берите, берите. — Он вырвал журнал у меня из рук, свернул и, дыша перегаром, запихал мне в карман.
— Возьмите, — прошептал Хагерти мне в спину. — Не расстраивайте его.
— Слышите? Не расстраивайте меня.
Ухмыляясь, Хоффман сжал левый кулак и долго изучал его, перед тем как стукнуть им себя в грудь. Потом, широко расставляя ноги, он подошел к секретеру и открыл его. Внутри стояли бутылки и один грязный стакан. Он налил полстакана бурбона и выпил почти все. Он опять что-то пробормотал, но я не пошевельнулся, чтобы остановить его.
Лицо Хоффмана покрылось потом. Казалось, он даже немного протрезвел. Взгляд его стал более сосредоточенным.
— Выпьешь?
— Хорошо. Только мне еще воды и льда.
Обычно я не пью по утрам, но ситуация была довольно необычной.
— Берт, принеси стакан и лед. Мистер Артур выпьет. Ты брезгуешь со мной пить, а мистер Артур нет.
— Меня зовут Арчер.
— Значит, два стакана, — сказал он с глуповатой ухмылкой. — Мистер Арчер тоже выпьет. Садись. В ногах правды нет. Расскажи мне о моей маленькой Элен.
Мы сели на кушетку. Я быстро изложил ему обстоятельства убийства, включая предшествовавший ему шантаж, а также передал ему слова Элен о том, что ее преследует Бриджтон.
— Что она имела в виду? — Ухмылка нее еще не сошла с его лица, но теперь она напоминала клоунскую маску.
— Я для того и приехал, чтобы вы помогли мне ответить на этот вопрос.
— Я? А почему я? Я никогда не знал, что творится у нее в голове, она никогда не рассказывала мне. Я был слишком глуп для нее. — Он снова начал погружаться в пьяное сострадание к самому себе. — Потом и кровью я зарабатывал деньги на ее образование, но у нее не было и часа времени для своего бедного отца.
— Я знаю, что между вами была ссора, после чего она ушла из дома.
— Это она тебе сказала?
Я кивнул. Мне не хотелось впутывать в это миссис Хоффман. Вряд ли ему понравилось бы сообщение о том, что его жена разглашает семейные тайны.
— И она сказала тебе, что назвала меня продажным подонком и нацистом только потому, что я выполнял свой долг? Ты же полицейский и сам должен понимать, как себя чувствует человек, когда его предают в собственной семье. — Скосив взгляд, он переспросил: — Ты ведь полицейский?
— Был.
— А сейчас чем занимаешься?
— Частным расследованием.
— Для кого?
— Для человека по фамилии Кинкейд, вы его не знаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67