– Это я. Руки Мандэлы были уже продеты в рукава, а пояс рубахи закрывал ей нижнюю часть лица, видны были только глаза и лоб, прикрытые распущенными прядями волос.
– О, привет! – проговорила она. – Как вижу, ты пришел ко мне во всеоружии, чтобы позвать с собой на войну? – она сняла рубаху, бросила ее на стул поверх брюк и ярче засветила свет, отчего ее рыжие волосы засверкали золотыми искорками. Искорки сверкали на ее плечах, на груди и, кажется, на спине. Хикару очень хотелось верить, что он был один из не очень многих, кто видел ее такой. Приветливая улыбка исчезла с ее лица.
– И все-таки ты выглядишь так, будто что-то у тебя не так. Что с тобой, Хикару? Садись, рассказывай.
Она отодвинулась к переборке, освобождая ему место, и он присел на краешек койки. А Мандэла, оставаясь под одеялом, подтянула к груди коленки и обвила свои руки вокруг его шеи.
– Иди ко мне, – позвала она. – Что случилось?
– Это произошло, – ответил он, – я попросил перевести меня в эскадрилью Хантер.
– И она приняла тебя! – торжественно произнесла Мандэла. Он молча кивнул.
– Да ты должен кувыркаться от радости. Что может быть лучше?
– А я, как всегда, сомневаюсь, не сделал ли я ошибки.
– Хикару, нет слов, «Энтерпрайз» – прекрасное место работы, но ты был прав, предположив, что тебе нужен разносторонний опыт.
– Да я не это имею в виду, я не о профессиональном опыте. Речь идет о личном.
Она отвела свой взгляд в сторону, потом посмотрела прямо в его глаза, взяла за руку.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – привязанность к кому-то.
– Прости, – сказал он. – Я знаю твое состояние и не хочу тебя лишний раз тревожить. Просто я зашел к тебе, чтобы сказать «прощай» и передать тебе мой меч. Вес его за пределами допустимого веса личных вещей, и я не могу взять его с собой.
Мандэла с почтительностью приняла подарок – это был древний меч с острым клинком, с рукоятью тонкой работы.
– Спасибо, – сказала она и спрятала лицо между колен. Хикару показалось, что она плачет.
– Мандэла, что-то не так? Прости меня. Она отчаянно Помотала головой, не глядя на него, нашла его руку своей, прикрыла ее, останавливая его извинение. А когда подняла голову, на лице ее блуждала улыбка, хоть глаза были в слезах.
– Нет, – сказала она. – Это ты прости меня. Все так прекрасно. Ты видишь – я улыбаюсь, но не по поводу твоего меча, а просто такая уж я, и с этим ничего нельзя поделать. Постой! Она положила меч на стул, поискала что-то торопливым взглядом:
– Я тоже подарю тебе… Вот…
На среднем пальце ее правой руки было надето массивное золотое кольцо с рубином, отбрасывающим те же искры, что и ее рыжие волосы. Мандэла никогда не расставалась с ним, снимая только во время тренировок на уроках по дзюдо. Она сняла его со своего пальца и надела на безымянный палец Зулу. И ему почему то вспомнилось. Как она рассказывала о теории секса, о символах секса в виде ножей и мечей, замков и ключей и, конечно же, разного рода колец. И как ему помнится, рубин означает возрастное неравенство.
Они спокойно смотрели друг дружке в глаза.
– Это значит, что ты имеешь в виду то же самое, о чем ты мне говорила? – с трудом ворочая пересохшим языком, спросил он.
– Я всегда говорю и делаю то, что имею в виду, – ответила она. – А ты не передумал?
– Я… я не знаю.
– Это не прибавит тебе проблем, и я хочу, чтобы ты не передумал.
– Я полюбил тебя, как только ты появилась на корабле, – с отчаянием проговорил он, – но ведь я ухожу.
Она положила свои руки ему на плечи:
– Изменишь или не изменишь ты свое решение, мне от этого легче не станет. Я люблю тебя, Хикару! И я не знаю, о чем мы больше будем жалеть… о том, что любили, или о том, что боялись любить?
Она погладила его щеку, челюсть, ложбинку шеи. Он потянулся к ней, она ответила тем же, руки их переплелись, и она сквозь торопливые поцелуи проговорила:
– Ты даже представить себе не можешь, как часто я хотела этого.
Она расстегнула его рубаху, сдернула ее резким рывком и, гладя ему спину, наблюдала, как он снимает ботинки, потом брюки, наслаждаясь одним видом его атлетически сложенного тела. Ее пальцы выписывали замысловатые узоры на этом теле, пока Хикару не повернулся к ней и не покрыл ее лицо поцелуями. А ее руки, оставив в покое его плечи и спину, заскользили по его талии, бедрам. Она приподняла одеяло, пуская его к себе, наклонилась над ним, накрыв его плечи водопадом волос. Сначала осторожно, потом все исступленней и безоглядней они погружались в любовь.
* * *
Джеймс Кирк сидел в кают-компании, обхватив пальцами чашку горячего кофе. Настроение его было паршивым.
Дверь открылась, и вошел мрачный Маккой.
– Доброе утро, Джим, – осторожно произнес он с сильным южным акцентом, который появлялся у него или во время похмелья, или сразу же после принятия того, что вызывает похмелье. Чем был вызван акцент в столь раннее время, Кирку не хотелось выяснять – не то настроение.
– Что за ночь, – пожаловался Маккой, присаживаясь напротив Кирка с чашкой в руках. – Что за ночь! Вы согласны со мной? Судя по вашему виду, ваше самочувствие не лучше моего.
– Да, – согласился Кирк, почти не слыша доктора. – Это была действительно ночь.
Большую часть этой ночи Кирк провел у субкосмического коммуникатора, доказывая кому-то, что красная полоса на личном деле офицера Звездного Флота Хикару Зулу не означает, что этот офицер навечно приписан к экипажу «Энтерпрайза». И доказал. И, как он сейчас считает, допустил ошибку, серьезную ошибку. Если бы он был таким же настойчивым по отношению к самому Зулу, то этот замечательный офицер изменил бы свое решение.
– Я тоже так думаю, – говорил о своем Маккой. – И уверен, что ты провел ее так же хорошо, как и я.
– Хорошо? – попытался вникнуть в то, о чем ему говорит доктор, Кирк и понял, что тот ничего не знает о Зулу, ведь они не видели друг друга со времени встречи в парке Алеф Прайма.
– Дружище, о чем ты говоришь?
– Ну, я не отрицаю, что выпил уже пару… но ведь ты же не заметил.
Кирк пристально посмотрел на него, но Маккой продолжал свое:
– Джим, друг, ты выглядел действительно счастливым. Я уж и не помню, когда я в последний раз видел тебя таким…
Кирк не выносил фамильярности доктора, тем более в такое раннее время.
– И я испытал истинное удовольствие, увидев тебя со старым другом, с испытанным другом.
Кирк наконец-то понял, что подразумевал Маккой, и почувствовал себя раздраженным, хоть, по правде говоря, у доктора не было оснований думать иначе. Но с какой стати ему вообще думать о дружбе Кирка и Хантер? Это сугубо личное дело только их двоих, всякий третий в их деле будет лишним.
– Ты глубоко ошибаешься, дружище, – предостерег Кирк.
Тогда Маккой перешел на грубовато-добродушный тон, каким двое мужчин, говоря о чем-то личном, прикрывают свою осторожность, свое истинное отношение к собеседнику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69