Насколько талантливы были Сук и Недбал, можно судить хотя бы по тому, что Дворжак дове­рил семнадцатилетним юношам делать фортепиан­ные переложения своих увертюр для издания. Летом они часто приезжали в Высокую, задержи­вались там по несколько дней, и с честью выполнили задание. Сук сделал четырехручное и двухручное переложение первой и третьей увертюры, а Нед­бал - «Карнавала». Переложения эти, напечатан­ные Зимроком, очень удобны для исполнения и ве­ликолепно передают характер оркестровой партиту­ры Дворжака.
В середине июня Дворжаку пришлось на время оставить Высокую ради поездки в Англию. 16 июня 1891 года он должен был присутствовать на тор­жественной церемонии возведения его в степень почетного доктора Кэмбриджского университета. Вместе с Дворжаком этой чести удостаивались еще шесть человек, в том числе наш соотечественник, биолог Илья Ильич Мечников. По традиции новый почетный доктор во время церемонии должен был произнести речь на латинском языке. Дворжак вместо этого накануне дирижировал своей четвер­той соль-мажорной симфонией и «Stabat mater».
Как ребенок Дворжак радовался красивому, торжественному одеянию, подаренному ему на па­мять университетом. Он облачился в парчовый плащ, затканный золотыми цветами и подбитый красным шелком, надел черный бархатный берет, украшенный золотыми шнурами, и охотно позволил себя фотографировать. А вот когда началась беско­нечно длинная, торжественная церемония, Дворжак почувствовал себя как на иголках.
«Все лица серьезны, и мне казалось, что никто не умеет говорить иначе, нежели по-латински! Я слушал разговоры со всех сторон и не знал, кого же слушать. А если понимал, что кто-то обращается ко мне, готов был провалиться сквозь землю от стыда, что не знаю латыни».
Стараясь найти для себя утешение во время этой лестно-мучительной процедуры, Дворжак ду­мал о том, что сочинить «Stabat mater» все же немного труднее, чем выучить латынь.
Осенью Дворжак опять отправился в Англию дирижировать в Бирмингэме первым исполнением Реквиема.
Почести, оказанные Дворжаку в Англии, и обиль­ная хвалебная пресса получили широкий отклик в Чехии. Гордясь своим соотечественником, завоевав­шим такую громкую славу, чехи день его пятиде­сятилетия превратили в настоящий праздник. В этот день - 8 сентября 1891 года - все чешские га­зеты поместили обширные статьи о нем, имя Двор­жака преобладало в программах всех концертов, и на сцене Национального театра шел «Димитрий». Перед началом спектакля дирекция расчитывала устроить чествование Дворжака, но композитор не приехал. В письме он сердечно благодарил за все сделанное для него и просил не сердиться: «...этот день я всегда провожу в кругу своей семьи, так хочу сделать и на сей раз». В конце же он выражал пожелание: «Не сообщайте ни в газетах, ни в про­граммках, что этот спектакль ставится в мою честь».
Разумеется, пожелание это не было выполнено.
ЗА ОКЕАНОМ
Когда Дэдли Бэк, в доме Литлтона познакомив­шийся с Дворжаком, стал приглашать компо­зитора приехать в Америку; Дворжак сразу же от­казался. Им не владела страсть к перемене мест. Он ценил домашний уют, любил родину, а на ро­дине - больше всего Высокую, и охотно проводил бы там все свое время, лишь изредка выезжая в Прагу. Каждая поездка для него была сопряжена с нелегкими переживаниями. Определенную роль здесь играла неуклонно развивавшаяся агарофобия, из-за которой Дворжак испытывал такой страх на широких улицах и площадях, что с годами почти совсем перестал один выходить из дома и чувство­вал себя хорошо только тогда, когда кто-нибудь из домашних, друзей или учеников сопровождал его. Поэтому, когда пришла первая телеграмма с предложением ему стать директором Национальной нью-йоркской консерватории, Дворжак, тоже не за­думываясь, отказался. Однако Жанетта М. Тэрбер, основательница этого учебного заведения, была дамой весьма настойчивой, а главное - богатой. Не смутившись отказом Дворжака, она продолжала атаку и, наконец, соблазнила композитора большим гонораром. «Мне предлагают пост директора кон­серватории и дирижирование десятью концертами (из моих произведений) на протяжении 8 месяцев и четырехмесячный отпуск ежегодно, за что дадут 15 000 долларов, то есть свыше 30000 флоринов», - писал Дворжак Гёблу, спрашивая совета: согла­шаться «или нет?
Довольно долго шло уточнение отдельных пунк­тов договора. Дворжак все взвешивал за и против, чтобы действовать, как он выразился, наверняка. Но желание обеспечить детей и гарантировать себе безбедную старость победило. Превозмогая страх перед далеким путешествием, Дворжак подписал наконец соглашение, исхлопотав себе долгосрочный отпуск в Пражской консерватории. Часть учеников его снова возвращалась к Штекеру, а остальных брали к себе Книттль и Кличка.
Вступить в свои права и обязанности Дворжак должен был лишь 1 октября 1892 года. Оставалось еще почти 11 месяцев, а уехать надолго не простив­шись с друзьями было невозможно. По совету Велебина Урбанка, брата пражского нотоиздателя, взявшего на себя роль импресарио, Дворжак стал готовиться к большому прощальному концертному турне по Чехии и Моравии.
Концертировать с Дворжаком вызвались его консерваторские коллеги - скрипач Фердинанд Лахнер и виолончелист Гануш Виган. Серьезно под­готовившись, Дворжак исполнял с ними «Думки». Это было основой программы, дополнявшейся тем или иным «Славянским танцем» и вокальными про­изведениями при участии местных музыкантов.
Дворжак объездил десятки городов и городишек. Потом наступила очередь Праги. Там было устрое­но несколько камерных и симфонических концертов и, наконец, 28 апреля 1892 года - последний про­щальный большой симфонический концерт с пер­вым исполнением трех увертюр «Среди природы», «Карнавал», «Отелло». Дирижировал Дворжак, встреченный тушем и буквально засыпанный в тот вечер цветами.
Такое прощанье с родиной, растянувшееся на пять месяцев, очень утомило Дворжака. Однако он не хотел приехать в Америку без новинки. Мадам Тэрбер сообщила ему, что 12 октября будет тор­жественно отмечаться четырехсотлетие открытия Америки Колумбом. Не сочинить ли ему по этому поводу кантату? Обещанный из Америки англий­ский текст где-то застрял по дороге из-за океана, а канва музыкального произведения уже вырисовы­валась в голове Дворжака. Стоило начать делать наброски, чтобы возбудить творческую мысль, и работа быстро двинется.
Сердясь на почту, тормозившую выполнение его замысла, на Тэрбер, не предусмотревшую возмож­ность задержки, на домашних, Дворжак промаялся несколько дней. Безделье его угнетало, делало вспыльчивым и раздражительным. Затем он взял текст древнего латинского гимна «Те Deum Iaudamus», нa который писали музыку уже многие компо­зиторы, и за непродолжительный срок сочинил кан­тату для сопрано и баса соло, смешанного хора и оркестра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51