Между прочим, предложила нам с папахеном выпивку: у меня в холодильнике шотландский вискарь стоит и початая литровая бутыль с вином, местным, что мы с севера привезли. Мы оба поблагодарили и отказались, Большой свет с церемониями, да и только! Но я-то знал про себя, что подтверди отец свое согласие на виски — я бы все равно за двоих отказался, ничуть не смущаясь своей неделикатностью. Однако, отец помотал головой — и я вслед за ним. Вискарь и вино я ведь могу потом, никого не искушая, в любое удобное для меня время продегустировать, если захочу. Вино — кислятина жуткая — активно мне не понравилось, я его матушке наперстками скармливаю, когда в гости приходит, она уксус обожает, а вискарь я за полгода так и не попробовал ни единой капли, но ведь будут еще поводы: с тестем раскатаем, например, при удобном случае… Тестю можно, и мне тоже.
Иногда я себя мню и вижу совершенно особенным человеком, абсолютно непохожим на окружающих, а иногда, в некоторых бытовых вопросах, — наоборот, совершенно типичным обывателем. Вот что обязательно сделает типичный бабилонец у себя дома со своим доверчивым и неосторожным гостем? Правильно, заставит рассматривать семейные фотографии! Отец оба альбома просмотрел, так и не задав ни единого вопроса! Хотя, я готовы был поклясться, что рассматривает он наши фото, особенно внуков, с превеликим интересом. Все-таки он странноватый стал. Или всегда таким был, да я не всматривался?
Время — за девять. Папаша мой проявляет удивительную деликатность и спрашивает: не мог бы ли он дождаться у нас в гостях окончания часовой новостной передачи и послушать прогноз погоды на завтра? То есть, обозначает, что к десяти ровно он уже уйдет. Мы с Шонной, естественно, не против, это для нас не напряжно и звучит вполне естественно. Туда-сюда — шахматишки расставили. А надо сказать, что мы с отцом за шахматной доской ни разу в жизни не встречались, потому как я проявил интерес к этой пустой игре уже после папашиного ухода из семьи. Почему пустой? Да потому что — потому! Никчемной, глупой, и абсолютно оторванной от реальности, если на деньги не играть.
Короче, я довольно скоро привык обыгрывать окружающих, и так, и «на интерес», когда подрос. Единственно, где остерегался ввязываться, после пары неудачных заходов, это в центральном городском скверике имени королевы Виктории. Сия английская королева окончательно, хотя и не вполне охотно, позволила нам, Бабилону, жить своею независимой государственностью, за что и сохранилась в виде бронзового памятника посреди неистово антибританской страны. В этом скверике такие ухари до сих пор собираются, что только за карманы держись: хоть в блиц, хоть в «миди» — делают технично любого, вплоть до гроссмейстера… Туда я не лез, потому как денег жалко, а в миру, вообще, — сравнительно хорошо шпиляю до сих пор.
Ну, сели мы с отцом, расставили, решили обойтись без часов. Первая партия — ничья, а вторую и третью с четвертой — он меня обыграл. На лоскутья размел, если точнее! Даже и пятую играть не стали, тем более что прогноз погоды прозвучал. Мда-а… Папаша мой сидит, довольный, и рот у него разъезжается до ушей. А я — в шоке, тупо гляжу на улыбку, которую до сегодняшней встречи, нашей с ним, я тоже ни разу в жизни за ним не наблюдал и думаю: э… э… э… А больше ничего связного не в силах был промыслить.
— Слушай, пап, неплохо ты молотишь! Часто тренируешься? — Папаша словно бы очнулся, услышав мой вопрос, но улыбаться не перестал, разве что улыбка из хищной вдруг стала… грустной, что ли… как бы виноватой.
— В этой жизни — впервые за доской.
— Что значит — в этой жизни?
— А… Не важно. Лет двадцать, наверное. Я тут, некоторое время тому назад, когда болел, изобрел в уме новый способ игры в шахматы.
— По другим правилам, что ли?
— Нет, правила те же…
— Ричик! Элли!..
Это наша Элли заплакала, проснувшись, и мы с Шонной разбежались «по номерам»: я в детскую спальню — предварительно, до подхода тяжелой артиллерии — тетешкать и умурлыкивать ребеночка, Шонна к холодильнику и плите: размешивать и подогревать специальный отварчик, потому что у девицы нашей с самого раннего детства проблемы с горлышком, которые должны закончиться к подростковому возрасту, если мы с Шонной будем последовательны и внимательны в лечении и профилактике.
Ну, такое дело — отец засобирался, и мы распрощались. Но на этот раз наше прощание не напоминало расставание навсегда либо на неопределенное время, потому что отец сунул мне листок из записной книжки с номером его «домашнего» телефона.
И откуда у него домашний телефон? Черт его знает. Может, он стал жертвой благотворительных инстинктов со стороны какой-нибудь бездетной стареющей дамочки и живет с ней на правах любимого шорт-пинчера? А может, и…
— Ричик, ты что, ему деньги дал?
— Я? Нет. Это он мне подарил бумажку с его домашним телефоном. Но я — да, собирался дать ему пару сотен, но он не взял. А что? Ты против, чтобы я давал ему денег?
— Я не против. Я бы только не хотела, чтобы ты бросал их в прорву.
— Почему — в прорву?
— Ты же сам все хорошо понимаешь. Потому что ты этим не помогаешь ему, а… а… Вот если бы его вылечить… Кроме того, у нас с тобой тоже лишних нет. Ты хоть помнишь, что Жана пора уже в школу устраивать? Это, между прочим, стоит приличных денег.
— Слушай, а точно! Жану-то в школу следующей осенью! И при чем тут деньги? Тем более, что отец не пьет.
— Это он сегодня не пьет. Нет, я конечно, только бы счастлива была… А деньги при том. Ты уже подумал, где Жан будет учиться?
— Ну… какая особая разница? Где-нибудь поблизости.
— Ричик! Иногда я тебя просто не понимаю. Может быть его еще в шестьдесят восьмую отведем, туда пристроим?
— Хотя бы. Чем она плоха? Я в ней учился и выучился. Между прочим, и ты тоже.
— А дети наши будут учиться в нормальной школе, в частной школе, без всего этого маргинального отребья на задних партах. Получать нормальное, Ричик, образование!
— Так, а…
— Это ты в каждой бочке был затычка, со своими дурными кулаками, а для Жана, и тем более для Элли, я такого — не — хо-чу.
— Ну что ты так раскипятилась? Ну, хорошо, отдадим их в частную, проблем-то. Хотя я считаю, что и в обыкновенной такие же люди…
— Ты считай себе как хочешь, но мы отдадим детей только в нормальную, престижную, хорошо зарекомендовавшую себя частную школу. А это стоит денег, и нам лучше думать о них сейчас. Ведь я же пока не работаю, не зарабатываю, Ричик. Все что я могу — это экономить и разумно распоряжаться теми, что у нас есть. А они есть только благодаря тебе.
— Не беда. Сколько надо, столько заработаем.
— Кстати, что там насчет повышения по службе слышно? Ты же говорил, что ходили слухи насчет тебя?
— А, это… Знаешь, какова цена этим слухам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Иногда я себя мню и вижу совершенно особенным человеком, абсолютно непохожим на окружающих, а иногда, в некоторых бытовых вопросах, — наоборот, совершенно типичным обывателем. Вот что обязательно сделает типичный бабилонец у себя дома со своим доверчивым и неосторожным гостем? Правильно, заставит рассматривать семейные фотографии! Отец оба альбома просмотрел, так и не задав ни единого вопроса! Хотя, я готовы был поклясться, что рассматривает он наши фото, особенно внуков, с превеликим интересом. Все-таки он странноватый стал. Или всегда таким был, да я не всматривался?
Время — за девять. Папаша мой проявляет удивительную деликатность и спрашивает: не мог бы ли он дождаться у нас в гостях окончания часовой новостной передачи и послушать прогноз погоды на завтра? То есть, обозначает, что к десяти ровно он уже уйдет. Мы с Шонной, естественно, не против, это для нас не напряжно и звучит вполне естественно. Туда-сюда — шахматишки расставили. А надо сказать, что мы с отцом за шахматной доской ни разу в жизни не встречались, потому как я проявил интерес к этой пустой игре уже после папашиного ухода из семьи. Почему пустой? Да потому что — потому! Никчемной, глупой, и абсолютно оторванной от реальности, если на деньги не играть.
Короче, я довольно скоро привык обыгрывать окружающих, и так, и «на интерес», когда подрос. Единственно, где остерегался ввязываться, после пары неудачных заходов, это в центральном городском скверике имени королевы Виктории. Сия английская королева окончательно, хотя и не вполне охотно, позволила нам, Бабилону, жить своею независимой государственностью, за что и сохранилась в виде бронзового памятника посреди неистово антибританской страны. В этом скверике такие ухари до сих пор собираются, что только за карманы держись: хоть в блиц, хоть в «миди» — делают технично любого, вплоть до гроссмейстера… Туда я не лез, потому как денег жалко, а в миру, вообще, — сравнительно хорошо шпиляю до сих пор.
Ну, сели мы с отцом, расставили, решили обойтись без часов. Первая партия — ничья, а вторую и третью с четвертой — он меня обыграл. На лоскутья размел, если точнее! Даже и пятую играть не стали, тем более что прогноз погоды прозвучал. Мда-а… Папаша мой сидит, довольный, и рот у него разъезжается до ушей. А я — в шоке, тупо гляжу на улыбку, которую до сегодняшней встречи, нашей с ним, я тоже ни разу в жизни за ним не наблюдал и думаю: э… э… э… А больше ничего связного не в силах был промыслить.
— Слушай, пап, неплохо ты молотишь! Часто тренируешься? — Папаша словно бы очнулся, услышав мой вопрос, но улыбаться не перестал, разве что улыбка из хищной вдруг стала… грустной, что ли… как бы виноватой.
— В этой жизни — впервые за доской.
— Что значит — в этой жизни?
— А… Не важно. Лет двадцать, наверное. Я тут, некоторое время тому назад, когда болел, изобрел в уме новый способ игры в шахматы.
— По другим правилам, что ли?
— Нет, правила те же…
— Ричик! Элли!..
Это наша Элли заплакала, проснувшись, и мы с Шонной разбежались «по номерам»: я в детскую спальню — предварительно, до подхода тяжелой артиллерии — тетешкать и умурлыкивать ребеночка, Шонна к холодильнику и плите: размешивать и подогревать специальный отварчик, потому что у девицы нашей с самого раннего детства проблемы с горлышком, которые должны закончиться к подростковому возрасту, если мы с Шонной будем последовательны и внимательны в лечении и профилактике.
Ну, такое дело — отец засобирался, и мы распрощались. Но на этот раз наше прощание не напоминало расставание навсегда либо на неопределенное время, потому что отец сунул мне листок из записной книжки с номером его «домашнего» телефона.
И откуда у него домашний телефон? Черт его знает. Может, он стал жертвой благотворительных инстинктов со стороны какой-нибудь бездетной стареющей дамочки и живет с ней на правах любимого шорт-пинчера? А может, и…
— Ричик, ты что, ему деньги дал?
— Я? Нет. Это он мне подарил бумажку с его домашним телефоном. Но я — да, собирался дать ему пару сотен, но он не взял. А что? Ты против, чтобы я давал ему денег?
— Я не против. Я бы только не хотела, чтобы ты бросал их в прорву.
— Почему — в прорву?
— Ты же сам все хорошо понимаешь. Потому что ты этим не помогаешь ему, а… а… Вот если бы его вылечить… Кроме того, у нас с тобой тоже лишних нет. Ты хоть помнишь, что Жана пора уже в школу устраивать? Это, между прочим, стоит приличных денег.
— Слушай, а точно! Жану-то в школу следующей осенью! И при чем тут деньги? Тем более, что отец не пьет.
— Это он сегодня не пьет. Нет, я конечно, только бы счастлива была… А деньги при том. Ты уже подумал, где Жан будет учиться?
— Ну… какая особая разница? Где-нибудь поблизости.
— Ричик! Иногда я тебя просто не понимаю. Может быть его еще в шестьдесят восьмую отведем, туда пристроим?
— Хотя бы. Чем она плоха? Я в ней учился и выучился. Между прочим, и ты тоже.
— А дети наши будут учиться в нормальной школе, в частной школе, без всего этого маргинального отребья на задних партах. Получать нормальное, Ричик, образование!
— Так, а…
— Это ты в каждой бочке был затычка, со своими дурными кулаками, а для Жана, и тем более для Элли, я такого — не — хо-чу.
— Ну что ты так раскипятилась? Ну, хорошо, отдадим их в частную, проблем-то. Хотя я считаю, что и в обыкновенной такие же люди…
— Ты считай себе как хочешь, но мы отдадим детей только в нормальную, престижную, хорошо зарекомендовавшую себя частную школу. А это стоит денег, и нам лучше думать о них сейчас. Ведь я же пока не работаю, не зарабатываю, Ричик. Все что я могу — это экономить и разумно распоряжаться теми, что у нас есть. А они есть только благодаря тебе.
— Не беда. Сколько надо, столько заработаем.
— Кстати, что там насчет повышения по службе слышно? Ты же говорил, что ходили слухи насчет тебя?
— А, это… Знаешь, какова цена этим слухам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108