Гондольера видно не было.
Но когда он повернулся, чтобы идти обратно, то увидел стоящего перед ним на ступеньках мальчика – того самого, что так странно принес ему в номер не менее странный костюм.
Томаш вопросительно посмотрел на него, и незнакомец, звякнув бубенцами, гроздью болтавшимися на его колпаке, молча передал ему еще одну записку.
«Без костюма на карнавале нельзя. Переоденься. Арлекино дождется тебя и довезет до площади. Карнавал начинается через час, когда стемнеет, – поторопись!» – быстро прочитал Томаш. На этот раз послание было написано совсем незнакомой ему рукой, но вновь на листе из того же блокнота.
Томаш постоял некоторое время перед безмолвным гонцом в маске, а потом напряг свою память и, вспомнив уроки итальянского, которые когда-то с удовольствием давала ему Божена, бросил невозмутимому, вечно улыбающемуся Арлекино в лицо:
– Все это бред какой-то! De-li-ri-o! No! Нет. Я никуда не поеду.
Незнакомец, не преставая улыбаться, послушно отошел в сторону, позволив Томашу взбежать по лестнице и скрыться за железными воротами отеля. А потом поднял голову и посмотрел на гостиничные окна. В одном из них из-за шторы показалась птичья маска, затем белое оперение костюма – и птица произнесла грудным бархатным голосом:
– Grazie, Фаустина.
– Prego, – ответил Арлекино. – На сегодня довольно.
Глава 20
Такого Божена еще никогда не видела. Лучшие пиротехники съехались в Венецию продемонстрировать свое действительно блистательное искусство: ей казалось, что с каждой новой вспышкой салюта небо разлетается на миллионы огненных брызг, а темнота, наступающая после, длится не дольше, чем мгновение ока.
И если все то, что она видела до этой ночи, было лишь подготовкой, то сейчас веселое карнавальное время наступило вполне.
Вместе с ним пришло время разыграть тот веселый фарс, главный герой которого прибыл наконец в Венецию, успевшую к его приезду превратиться в огромный театр.
Весь этот вечер ей было забавно, словно из-за кулис, наблюдать, как солидный, серьезный Томаш, сам того не ведая, постепенно включается в игру. И теперь она, подзуживаемая всеобщим разбитным весельем, была готова выйти на сцену сама и сыграть свою скромную роль в придуманной Фаустиной мистификации.
Карнавальная атмосфера, царящая повсюду, уже успела сделать свое дело: Божена чувствовала себя частью того громадного и богатого мира, имя которому карнавал. Праздничная стихия поглотила на время ее тоску и сомнения, научив ее душу парить, – как та сказочная белоснежная птица, в обличьи которой Божена впервые этой ночью выпорхнула на волю.
Поначалу костюм и тяжеловатая маска немного сковывали ее, но потом, увидев, что теперь в Венеции человека с открытым лицом встретить труднее, чем ряженого, она перестала стесняться и полной грудью вдохнула воздух большого веселья, царящего вокруг.
И, не боясь повстречать в этой кутерьме Томаша, если он все же решится прийти на площадь Сан-Марко, Божена решила посвятить эту ночь только себе.
Отведав традиционного карнавального блюда – телячьих внутренностей и запив их изрядной порцией граппы, они с Фаустиной влились в праздничное шествие, двигающееся по площади в сторону мола. Потом им захотелось прокатиться на гондолах с факелами в руках. В конце концов они уже не думали, чем им заняться, а просто пели и танцевали вместе со всеми, время от времени подхватывая хвалебный гимн царице Венеции, эхом гуляющий над толпой.
Фаустина, которой ее костюм и вовсе не мешал двигаться, взобралась на плечи какому-то Пьеро и вещала оттуда гулким утробным голосом слова с детства знакомого ей гимна:
Прекрасна сутью, обликом прекрасна,
Ты как рассвет нежна!
Сияешь ты любовью лучезарной,
Венеция – царица наша!
– Венеция – царица наша! – нестройным хором вторила ей толпа.
Но Фаустина не унималась:
Парящий сирокко, леденящий ветер
Слетает с губ твоих.
Мы все счастливые рабы твои…
Но на этот раз ей уже не удалось закончить – ее голос утонул в сонме других:
– Венеция – царица наша! – еще долго звучало после того, как она спрыгнула с плеч печальника Пьеро и они с Боженой, желая чем-нибудь освежиться, двинулись в сторону «Флориана».
Пересекая пьяццетту, они услышали странный свист над головой. Размахивая руками, как крыльями, над ними сверху вниз пролетал человек в огненно-алом развевающемся одеянии. Вскоре он, скрывшись за Сансовиновой библиотекой, исчез из виду, а они, переглянувшись, побежали обратно в сторону мола и успели увидеть, как летун с размаху, подняв веер брызг, упал в воду канала Гранде.
– На это стоило посмотреть. Теперь карнавал уж точно начался!
– А что это было? – спросила пораженная зрелищем Божена.
– Этот полет посвящается обычно самой Царице Венеции. Но смельчака, желающего его осуществить, не так-то просто найти. Бывали времена, когда никто не осмеливался открыть карнавал, как положено.
– Но как он это сделал?
– А ты не заметила? Он скользил по тросу, который тянется от верхнего этажа колокольни до самой воды. К нижнему концу привязан груз, который лежит на дне канала, и…
– Откуда ты все это знаешь?
– А ты посмотри сама.
Божена запрокинула голову и действительно увидела блестевший в свете бесчисленных фейерверков и вспышек салюта трос, довольно круто спускающийся в воду канала.
«Да он действительно храбрец. А я бы тоже хотела так полетать – отчаянно, не задумываясь», – неожиданно подумала она и потянула Фаустину за собой.
Подруги протиснулись еще ближе к воде и увидели плывущего к берегу храбреца. Нащупав под водой ступеньки, он встал на ноги и начал подниматься на набережную. Но не дожидаясь, когда он выйдет из воды, к нему навстречу побежали восторженно кричащие свидетели этого полета и, подхватив на руки, понесли его наверх. Там главного героя новорожденного карнавала принялись раскачивать и подбрасывать в воздух. Он, еще не опомнившись после своего головокружительного спуска, смеялся, пытаясь высвободиться из плена поддерживающих его рук, но все новые желающие коснуться его подбирались поближе, и человек в облепившем его сильное тело мокром костюме подлетал в воздух снова и снова.
Затем на него накинули какое-то покрывало и все так же на руках понесли в сторону площади.
Процессия поравнялась со стоящими чуть поодаль подругами – и тут Божена вдруг узнала в герое того самого итальянца, с которым танцевала на подмостках, а потом – до поздней ночи во «Флориане» во второй день своего пребывания здесь. Она уже успела рассказать про него Фаустине и теперь, сжав ее руку, взволнованно прошептала:
– Смотри, это же он!
– Кто – он?
– Мой Влюбленный.
– Тот, что пел тебе серенаду?
– Да! А потом целовал на виду у всей Венеции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Но когда он повернулся, чтобы идти обратно, то увидел стоящего перед ним на ступеньках мальчика – того самого, что так странно принес ему в номер не менее странный костюм.
Томаш вопросительно посмотрел на него, и незнакомец, звякнув бубенцами, гроздью болтавшимися на его колпаке, молча передал ему еще одну записку.
«Без костюма на карнавале нельзя. Переоденься. Арлекино дождется тебя и довезет до площади. Карнавал начинается через час, когда стемнеет, – поторопись!» – быстро прочитал Томаш. На этот раз послание было написано совсем незнакомой ему рукой, но вновь на листе из того же блокнота.
Томаш постоял некоторое время перед безмолвным гонцом в маске, а потом напряг свою память и, вспомнив уроки итальянского, которые когда-то с удовольствием давала ему Божена, бросил невозмутимому, вечно улыбающемуся Арлекино в лицо:
– Все это бред какой-то! De-li-ri-o! No! Нет. Я никуда не поеду.
Незнакомец, не преставая улыбаться, послушно отошел в сторону, позволив Томашу взбежать по лестнице и скрыться за железными воротами отеля. А потом поднял голову и посмотрел на гостиничные окна. В одном из них из-за шторы показалась птичья маска, затем белое оперение костюма – и птица произнесла грудным бархатным голосом:
– Grazie, Фаустина.
– Prego, – ответил Арлекино. – На сегодня довольно.
Глава 20
Такого Божена еще никогда не видела. Лучшие пиротехники съехались в Венецию продемонстрировать свое действительно блистательное искусство: ей казалось, что с каждой новой вспышкой салюта небо разлетается на миллионы огненных брызг, а темнота, наступающая после, длится не дольше, чем мгновение ока.
И если все то, что она видела до этой ночи, было лишь подготовкой, то сейчас веселое карнавальное время наступило вполне.
Вместе с ним пришло время разыграть тот веселый фарс, главный герой которого прибыл наконец в Венецию, успевшую к его приезду превратиться в огромный театр.
Весь этот вечер ей было забавно, словно из-за кулис, наблюдать, как солидный, серьезный Томаш, сам того не ведая, постепенно включается в игру. И теперь она, подзуживаемая всеобщим разбитным весельем, была готова выйти на сцену сама и сыграть свою скромную роль в придуманной Фаустиной мистификации.
Карнавальная атмосфера, царящая повсюду, уже успела сделать свое дело: Божена чувствовала себя частью того громадного и богатого мира, имя которому карнавал. Праздничная стихия поглотила на время ее тоску и сомнения, научив ее душу парить, – как та сказочная белоснежная птица, в обличьи которой Божена впервые этой ночью выпорхнула на волю.
Поначалу костюм и тяжеловатая маска немного сковывали ее, но потом, увидев, что теперь в Венеции человека с открытым лицом встретить труднее, чем ряженого, она перестала стесняться и полной грудью вдохнула воздух большого веселья, царящего вокруг.
И, не боясь повстречать в этой кутерьме Томаша, если он все же решится прийти на площадь Сан-Марко, Божена решила посвятить эту ночь только себе.
Отведав традиционного карнавального блюда – телячьих внутренностей и запив их изрядной порцией граппы, они с Фаустиной влились в праздничное шествие, двигающееся по площади в сторону мола. Потом им захотелось прокатиться на гондолах с факелами в руках. В конце концов они уже не думали, чем им заняться, а просто пели и танцевали вместе со всеми, время от времени подхватывая хвалебный гимн царице Венеции, эхом гуляющий над толпой.
Фаустина, которой ее костюм и вовсе не мешал двигаться, взобралась на плечи какому-то Пьеро и вещала оттуда гулким утробным голосом слова с детства знакомого ей гимна:
Прекрасна сутью, обликом прекрасна,
Ты как рассвет нежна!
Сияешь ты любовью лучезарной,
Венеция – царица наша!
– Венеция – царица наша! – нестройным хором вторила ей толпа.
Но Фаустина не унималась:
Парящий сирокко, леденящий ветер
Слетает с губ твоих.
Мы все счастливые рабы твои…
Но на этот раз ей уже не удалось закончить – ее голос утонул в сонме других:
– Венеция – царица наша! – еще долго звучало после того, как она спрыгнула с плеч печальника Пьеро и они с Боженой, желая чем-нибудь освежиться, двинулись в сторону «Флориана».
Пересекая пьяццетту, они услышали странный свист над головой. Размахивая руками, как крыльями, над ними сверху вниз пролетал человек в огненно-алом развевающемся одеянии. Вскоре он, скрывшись за Сансовиновой библиотекой, исчез из виду, а они, переглянувшись, побежали обратно в сторону мола и успели увидеть, как летун с размаху, подняв веер брызг, упал в воду канала Гранде.
– На это стоило посмотреть. Теперь карнавал уж точно начался!
– А что это было? – спросила пораженная зрелищем Божена.
– Этот полет посвящается обычно самой Царице Венеции. Но смельчака, желающего его осуществить, не так-то просто найти. Бывали времена, когда никто не осмеливался открыть карнавал, как положено.
– Но как он это сделал?
– А ты не заметила? Он скользил по тросу, который тянется от верхнего этажа колокольни до самой воды. К нижнему концу привязан груз, который лежит на дне канала, и…
– Откуда ты все это знаешь?
– А ты посмотри сама.
Божена запрокинула голову и действительно увидела блестевший в свете бесчисленных фейерверков и вспышек салюта трос, довольно круто спускающийся в воду канала.
«Да он действительно храбрец. А я бы тоже хотела так полетать – отчаянно, не задумываясь», – неожиданно подумала она и потянула Фаустину за собой.
Подруги протиснулись еще ближе к воде и увидели плывущего к берегу храбреца. Нащупав под водой ступеньки, он встал на ноги и начал подниматься на набережную. Но не дожидаясь, когда он выйдет из воды, к нему навстречу побежали восторженно кричащие свидетели этого полета и, подхватив на руки, понесли его наверх. Там главного героя новорожденного карнавала принялись раскачивать и подбрасывать в воздух. Он, еще не опомнившись после своего головокружительного спуска, смеялся, пытаясь высвободиться из плена поддерживающих его рук, но все новые желающие коснуться его подбирались поближе, и человек в облепившем его сильное тело мокром костюме подлетал в воздух снова и снова.
Затем на него накинули какое-то покрывало и все так же на руках понесли в сторону площади.
Процессия поравнялась со стоящими чуть поодаль подругами – и тут Божена вдруг узнала в герое того самого итальянца, с которым танцевала на подмостках, а потом – до поздней ночи во «Флориане» во второй день своего пребывания здесь. Она уже успела рассказать про него Фаустине и теперь, сжав ее руку, взволнованно прошептала:
– Смотри, это же он!
– Кто – он?
– Мой Влюбленный.
– Тот, что пел тебе серенаду?
– Да! А потом целовал на виду у всей Венеции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68