«Опять Божена!» – то ли раздраженно, то ли обиженно подумал Томаш и пошел по узкой улице дальше.
Он прошел мимо лавки антиквара со старинной мебелью, старинными картами и гравюрами, мимо какого-то, судя по месту расположения, второсортного ресторанчика, пышно декорированного под первоклассный. Он переходил по высоким мостикам через многочисленные боковые каналы, прошел еще две площади, свернул с последней направо и понял, что, кажется, заблудился.
Он огляделся по сторонам. Среди обычно одетых людей тут и там виднелись костюмы и маски. Он решил выбрать какую-нибудь группу ряженых и следовать за ними, надеясь, что они выведут его куда-нибудь поближе к центру и он посмотрит наконец на этот ставший ему уже ненавистным карнавал, который так восторженно описывала сегодня утром Божена.
Но из этой затеи ничего не вышло: маски двигались по запутанному городу достаточно хаотично. Их случайные попутчики то и дело скрывались за дверями какой-нибудь траттории или бистро. Спустя еще полчаса бессмысленных плутаний Томаш понял, что дух карнавала пропитал всю Венецию, проник во все ее щели и закоулки – от него нельзя спрятаться или убежать. А потом ему стало казаться, что и его лицо превращается в какую-то маску, а модный плащ выглядит как вычурный карнавальный костюм. Он торопливо подошел к ближайшему магазину и взглянул в зеркало витрины. И что он увидел! За его спиной вился большой воздушный шар с нарисованной на нем смешной рожицей. Томаш повернулся, пытаясь увидеть в зеркале свою спину, и к ужасу своему понял, что кто-то умудрился незаметно привязать этот дурацкий шар к хлястику его плаща, и неизвестно, как долго смешил он людей, бродя в таком виде по городу.
Он увидел в стекле свое перекошенное лицо и с силой дернул за веревку: рожица смешно, будто дразня его, дернулась за спиной. Он разжал кулак и увидел, как шар с рожицей, подхваченный порывом холодного северного ветра, резко рванул в небо, унося на веревке хлястик от его плаща.
Чертыхнувшись, Томаш скинул плащ и обнаружил на том месте, где раньше был хлястик, большую безобразную дыру. Это было последней каплей… Не чувствуя холода от собственного гнева, хлынувшего почти приятной сейчас жаркой волной, Томаш решительно направился к ближайшему спуску к воде. Пожилой лодочник с красным добродушным лицом, коротавший время, потягивая что-то из своей фляжки, помог ему сойти в лодку и, подышав на замерзшие руки, завел сияющую лаком, любовно надраенную маленькую моторку, нахлобучил на лоб старую фетровую шляпу, и они поплыли – сначала медленно, под аккомпанемент чихающего, видимо, уже давно отслужившего свой век мотора; но потом мотор стал издавать механические хрипы, и скорость немного увеличилась.
Так они, хрипя и чихая, и подплыли к отелю. Когда лодка неуклюже причалила, Томаш, не торгуясь, отдал старику запрошенные тем три с половиной тысячи лир и, поеживаясь от леденящего ветра, поднялся по скользким ступенькам к гостиничным воротам.
Глава 22
На этаже к Томашу подошел коридорный и подал ему заклеенный конверт. Томаш распечатал его тут же, на глазах у искоса поглядывавшего на него итальянца в фирменной новенькой ливрее, – внутри лежал безликий на этот раз листок. Но писала ему снова Божена. Она извинялась за то, что так стремительно покинула его сегодня утром, но опять ничем не оправдывала свой поступок. Просто: «Извини, что я так неожиданно ушла». А дальше – слово в слово – было повторено вчерашнее приглашение надеть костюм и прибыть на площадь. Исчезло только упоминание об открытии карнавала и были изменены время и дата.
Томаш позеленел от злости. Но итальянец продолжал коситься на него с нескрываемым любопытством, и Томаш торопливо захлопнул за собой дверью и остановился в прихожей своего номера, наблюдая, как отражаются на потолке блики, пляшущие по воде канала.
Божена не оставляла ему ни малейшей лазейки. Надо было или принимать ее приглашение или, не надеясь больше объясниться с ней как-нибудь иначе, собираться и уезжать. Конечно, мужская гордость требовала немедленно покончить со всеми этими издевательствами и уехать, раз и навсегда отказавшись от мысли помириться с Боженой. Но он чувствовал, что в нем говорит и другой голос, предательски предлагающий закрыть глаза на глупость своего положения и поступить так, как хочет эта вздорная женщина. «А может быть, мне только кажется, что она издевается надо мной? И все, что происходит, не больше чем капризы ее разгулявшейся фантазии? Она решила, что мы должны встретиться обязательно на карнавале, – и предпринимает теперь все возможное, чтобы это осуществить. А я, как упрямый осел, не даю ей пошалить, и она, конечно, сердится». Пытаясь как-то примирить в себе эти два чувства, Томаш допил оставшееся с вечера вино и, повеселев, почувствовал, что, бесцельно шатаясь по городу, успел проголодаться. Надев свободного покроя пиджак, он решил спуститься в бар, чтобы пообедать.
Там уже было людно. И большая часть посетителей – конечно, в костюмах. Те, кто был одет обычно, выглядели как официанты: на фоне ярких карнавальных костюмов их одежда казалась серой и одинаковой, как униформа. Те же, кто был одет по-карнавальному, ходили по залу именинниками: они необычно громко разговаривали и смеялись, не стеснялись даже напевать что-то во весь голос. Некоторые столики на глазах у только что вошедшего Томаша спонтанно объединялись: знакомства завязывались быстро и легко.
«А может, в костюме и лучше? – подумал Томаш. – Вот сейчас пообедаю и тоже переоденусь, – решил он. – Хватит заводиться по пустякам и портить себе нервы. Веселиться так веселиться!» И он, победно неся эту мысль на своем лице, прошествовал по ярко освещенному залу в поисках свободного столика. Портьеры на окнах бара были плотно задвинуты, и электрический свет отражался в сияющих всеми цветами радуги хрустальных подвесках, усиливая праздничное настроение, которое читалось в глазах окружающих, блестевших сквозь прорези масок.
Все женщины стали казаться Томашу обворожительными, а сопровождавшие их мужчины – героическими. Словно бы сама жизнь лишилась присущей ей неоднозначности, когда он решил, что примет участие в карнавале.
«Как все понятно и просто! Хочешь смеяться – хохочи до упаду в костюме паяца, хочешь плакать – надевай одежду Пьеро. Желаешь покорять женские сердца – стань Казановой и покоряй! А тот восточного вида господин, видимо, хочет всех шокировать: его костюм, кажется, сооружен из страниц какого-то эротического журнала. А как разглядывает его увядающая красотка лет шестидесяти – не иначе, воображает себя одалиской!»
Свободных столиков не было.
«Не возвращаться же мне обратно в номер, когда вокруг такое веселье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Он прошел мимо лавки антиквара со старинной мебелью, старинными картами и гравюрами, мимо какого-то, судя по месту расположения, второсортного ресторанчика, пышно декорированного под первоклассный. Он переходил по высоким мостикам через многочисленные боковые каналы, прошел еще две площади, свернул с последней направо и понял, что, кажется, заблудился.
Он огляделся по сторонам. Среди обычно одетых людей тут и там виднелись костюмы и маски. Он решил выбрать какую-нибудь группу ряженых и следовать за ними, надеясь, что они выведут его куда-нибудь поближе к центру и он посмотрит наконец на этот ставший ему уже ненавистным карнавал, который так восторженно описывала сегодня утром Божена.
Но из этой затеи ничего не вышло: маски двигались по запутанному городу достаточно хаотично. Их случайные попутчики то и дело скрывались за дверями какой-нибудь траттории или бистро. Спустя еще полчаса бессмысленных плутаний Томаш понял, что дух карнавала пропитал всю Венецию, проник во все ее щели и закоулки – от него нельзя спрятаться или убежать. А потом ему стало казаться, что и его лицо превращается в какую-то маску, а модный плащ выглядит как вычурный карнавальный костюм. Он торопливо подошел к ближайшему магазину и взглянул в зеркало витрины. И что он увидел! За его спиной вился большой воздушный шар с нарисованной на нем смешной рожицей. Томаш повернулся, пытаясь увидеть в зеркале свою спину, и к ужасу своему понял, что кто-то умудрился незаметно привязать этот дурацкий шар к хлястику его плаща, и неизвестно, как долго смешил он людей, бродя в таком виде по городу.
Он увидел в стекле свое перекошенное лицо и с силой дернул за веревку: рожица смешно, будто дразня его, дернулась за спиной. Он разжал кулак и увидел, как шар с рожицей, подхваченный порывом холодного северного ветра, резко рванул в небо, унося на веревке хлястик от его плаща.
Чертыхнувшись, Томаш скинул плащ и обнаружил на том месте, где раньше был хлястик, большую безобразную дыру. Это было последней каплей… Не чувствуя холода от собственного гнева, хлынувшего почти приятной сейчас жаркой волной, Томаш решительно направился к ближайшему спуску к воде. Пожилой лодочник с красным добродушным лицом, коротавший время, потягивая что-то из своей фляжки, помог ему сойти в лодку и, подышав на замерзшие руки, завел сияющую лаком, любовно надраенную маленькую моторку, нахлобучил на лоб старую фетровую шляпу, и они поплыли – сначала медленно, под аккомпанемент чихающего, видимо, уже давно отслужившего свой век мотора; но потом мотор стал издавать механические хрипы, и скорость немного увеличилась.
Так они, хрипя и чихая, и подплыли к отелю. Когда лодка неуклюже причалила, Томаш, не торгуясь, отдал старику запрошенные тем три с половиной тысячи лир и, поеживаясь от леденящего ветра, поднялся по скользким ступенькам к гостиничным воротам.
Глава 22
На этаже к Томашу подошел коридорный и подал ему заклеенный конверт. Томаш распечатал его тут же, на глазах у искоса поглядывавшего на него итальянца в фирменной новенькой ливрее, – внутри лежал безликий на этот раз листок. Но писала ему снова Божена. Она извинялась за то, что так стремительно покинула его сегодня утром, но опять ничем не оправдывала свой поступок. Просто: «Извини, что я так неожиданно ушла». А дальше – слово в слово – было повторено вчерашнее приглашение надеть костюм и прибыть на площадь. Исчезло только упоминание об открытии карнавала и были изменены время и дата.
Томаш позеленел от злости. Но итальянец продолжал коситься на него с нескрываемым любопытством, и Томаш торопливо захлопнул за собой дверью и остановился в прихожей своего номера, наблюдая, как отражаются на потолке блики, пляшущие по воде канала.
Божена не оставляла ему ни малейшей лазейки. Надо было или принимать ее приглашение или, не надеясь больше объясниться с ней как-нибудь иначе, собираться и уезжать. Конечно, мужская гордость требовала немедленно покончить со всеми этими издевательствами и уехать, раз и навсегда отказавшись от мысли помириться с Боженой. Но он чувствовал, что в нем говорит и другой голос, предательски предлагающий закрыть глаза на глупость своего положения и поступить так, как хочет эта вздорная женщина. «А может быть, мне только кажется, что она издевается надо мной? И все, что происходит, не больше чем капризы ее разгулявшейся фантазии? Она решила, что мы должны встретиться обязательно на карнавале, – и предпринимает теперь все возможное, чтобы это осуществить. А я, как упрямый осел, не даю ей пошалить, и она, конечно, сердится». Пытаясь как-то примирить в себе эти два чувства, Томаш допил оставшееся с вечера вино и, повеселев, почувствовал, что, бесцельно шатаясь по городу, успел проголодаться. Надев свободного покроя пиджак, он решил спуститься в бар, чтобы пообедать.
Там уже было людно. И большая часть посетителей – конечно, в костюмах. Те, кто был одет обычно, выглядели как официанты: на фоне ярких карнавальных костюмов их одежда казалась серой и одинаковой, как униформа. Те же, кто был одет по-карнавальному, ходили по залу именинниками: они необычно громко разговаривали и смеялись, не стеснялись даже напевать что-то во весь голос. Некоторые столики на глазах у только что вошедшего Томаша спонтанно объединялись: знакомства завязывались быстро и легко.
«А может, в костюме и лучше? – подумал Томаш. – Вот сейчас пообедаю и тоже переоденусь, – решил он. – Хватит заводиться по пустякам и портить себе нервы. Веселиться так веселиться!» И он, победно неся эту мысль на своем лице, прошествовал по ярко освещенному залу в поисках свободного столика. Портьеры на окнах бара были плотно задвинуты, и электрический свет отражался в сияющих всеми цветами радуги хрустальных подвесках, усиливая праздничное настроение, которое читалось в глазах окружающих, блестевших сквозь прорези масок.
Все женщины стали казаться Томашу обворожительными, а сопровождавшие их мужчины – героическими. Словно бы сама жизнь лишилась присущей ей неоднозначности, когда он решил, что примет участие в карнавале.
«Как все понятно и просто! Хочешь смеяться – хохочи до упаду в костюме паяца, хочешь плакать – надевай одежду Пьеро. Желаешь покорять женские сердца – стань Казановой и покоряй! А тот восточного вида господин, видимо, хочет всех шокировать: его костюм, кажется, сооружен из страниц какого-то эротического журнала. А как разглядывает его увядающая красотка лет шестидесяти – не иначе, воображает себя одалиской!»
Свободных столиков не было.
«Не возвращаться же мне обратно в номер, когда вокруг такое веселье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68