Неужели только потому, что Милош чем-то напоминал ей сына? Но ведь они совершенно разные. Пат чувствовала, что здесь кроется еще какая-то тайна. И может быть, если она разгадает ее, то вернет Милоша?
Она судорожно сжала листок в кармане. Стив! Вот кто нужен ей сейчас. Нужен не меньше, чем тогда, четырнадцать лет назад! Но Стив в Ирландии и… ворошить перед ним его прошлое сейчас, когда он так поглощен наконец-то обретенным счастьем и ожиданием малыша… Ах, если б он знал, что у него уже есть сын… и какой сын! И тогда все было бы по-иному? Но как? Неужели ей остается только одно: поехать в Женеву и самой все узнать у Руфи?
И Пат медленно опустилась на колени, кладя цветы и благодарно склоняясь перед той, кого, вероятно, когда-то любил Стив, и той, что родила для нее, Патриции Фоулбарт, божественного мальчика, подарившего любовь… И тут Пат увидела, что трава возле плиты в двух местах примята. Значит, она была права: Милош приходил прощаться с матерью, и она разминулась с ним, может быть, всего на полчаса. И так же благоговейно Пат поцеловала следы узких юношеских коленей.
Солнце уже довольно высоко стояло на начинающем выцветать августовском небе, и Пат заторопилась на вокзал. В последний раз сверкнула ей серебряная роза на обелиске Мэтью и протяжно-жалобно скрипнули старинные ворота. Обратная дорога оказалась так же тиха и безлюдна. Пат забрала покрывшуюся каплями осевшего тумана сумку и через полчаса уже входила в роскошное, отделанное по последней моде двухместное купе женевского поезда. Бросив вещи на синюю шелковую сетку, она привычно подошла к зеркалу – метнувшийся солнечный зайчик высветил на отросших каштановых волосах тонкую белую прядь.
«Я тоже повзрослела, – улыбнулась она себе одними глазами. – И это еще не самая дорогая цена. А как переживет все это мальчик, оставшийся один, с распаленной плотью, с растревоженной душой, которые, как ему кажется, равно осквернены теперь этой связью?.. Связь! – Пат брезгливо поморщилась. – Какое циничное, бездушное слово. Разве их слияние, не оставлявшее места ни для каких иных мыслей и чувств, кроме щедрой радости, было связью?!» – И она осторожно погладила то, что осталось у нее от Милоша: вздувшийся, саднящий укус под тонкой рубашкой на левом плече, а потом нащупала в кармане куртки смятый тетрадный лист с ребяческим почерком.
Через два дня ей надо было быть в Америке.
* * *
Прямо с вокзала, оставив вещи в камере хранения, Пат заказала билет до Нью-Йорка и, минуя все красоты Женевы или, как чаще здесь называли этот город, Генфа, отправилась искать какую-нибудь клинику нервных болезней. Но ни один прохожий не мог ответить на ее вопрос, а некоторые даже смотрели на Пат с подозрением. Тогда она стала спрашивать телецентр, и уже через час, в соответствии с неписанными правилами телевизионщиков всего мира, у нее в кармане рядом с прощальной запиской Милоша лежала карточка из дорогого бристольского картона, на которой не менее дорогим пером редакторши женевских новостей было выведено: «Профессор Руфь М. Вирц. Кафедра психоанализа и бихевиористской терапии. Факультет психологии. Университет Женевы».
Было около двух часов дня, и Пат решила сначала пообедать в известном кафе «Ландольт», расположенном напротив университета и манившем своими широкими зеркальными рамами, врезанными в темно-золотистую оправу стен.
Что скажет она Руфи сегодня, снова придя просить? И просить уже не о мертвом – о живом. А старуха может ревниво хранить секрет… Впрочем, ее может вообще не быть в данный момент на месте. В конце концов, все это может оказаться какой-нибудь врачебной тайной, раскрывать которую ей, приезжей американке, никто не станет. Для храбрости Пат заказала себе двойной дайкири и, выпив его залпом под удивленные взгляды церемонной пожилой пары за соседним столиком, решительным шагом вышла из кафе.
Но профессор Руфь Вирц находилась здесь, в университете. Сейчас она вела заседание ученого совета, и Пат попросили подождать в приемной. Сев в низкое кресло, отчего колени ее ушли высоко вверх, она порадовалась, что сообразила надеть в дорогу не любимые ею джинсы, а дорогую обувь и строгий костюм. Маленькая приемная, несмотря на свои размеры, поразила Пат неким аристократизмом, причем аристократизмом старинным и женским, тем, который дается с рождения, а не прививается образованием и деньгами: никаких украшательств, темная, тисненая кожа, махогани и светлым акцентом – старое мейсенское блюдо для визиток. Пат машинально перебирала твердые глянцевитые карточки, как вдруг среди них мелькнула четвертушка все того же листочка в клетку. И она не смогла удержаться при виде этих наивных округлых букв…
«Руфь, я приехал, мне очень надо тебя увидеть. Милош».
В глазах Пат потемнело. Он здесь, он, может быть, совсем рядом, в каком-нибудь университетском садике или бистро… Возможно, через несколько минут она снова увидит его и, наплевав на все и всех, обовьет руками его руки, прижмется ногами к его длинным мускулистым ногам… Тягучая истома стала медленно подниматься в ней, причиняя почти физическую боль…
– Вы ко мне? – Густой, богатый голос возвращал ее к реальности.
Пат вскинула голову и, пожалуй, первый раз в жизни поразилась красоте старости. Руфь стояла на пороге приемной в длинном, но открывавшем сухие породистые лодыжки, платье, которое разрезала сверху вниз, как зияющая рана, узкая серебристо-пурпурная полоса. Почти совсем седые тонкие волосы пышной короной обрамляли узкое лицо цвета старого пергамента с полуприкрытыми тяжелыми глазами. Лишь на мгновение блеснули они сталью при виде Пат, и темные губы раздвинулись в холодной улыбке.
– Я ждала вас. – Улыбка стала явственней. – Пройдемте.
Руфь пропустила Пат перед собой и беззвучно закрыла двери кабинета, обставленного с тем же изяществом и простотой.
– Не предлагаю вам сесть, ибо не вижу в этом необходимости. Я знала, что вы придете, правда, полагала, что это случится немного раньше. Это мой просчет: я недооценила силу вашего увлечения и, честно признаться, физические способности Милоша тоже.
Пат стояла, бледнея, снова чувствуя себя той, двадцатидвухлетней… Но, на сей раз, она решила дослушать до конца все, что бы ей ни предстояло услышать.
– Ведь я предупреждала вас, милая девочка, предупреждала уже во второй раз. Но вы снова возомнили себя свободной хозяйкой своей души и тела. А самонадеянность – опасная черта. Что ж, сегодня я скажу вам больше. Я уже давно видела, что мальчик тяготится своей невинностью. Если бы мне было лет на десять поменьше, я, не задумываясь, сама открыла бы ему мир подлинно свободного тела, но, увы. И когда я увидела на кладбище вас, то подумала: почему бы и нет? Вы прекрасно подходили для этой роли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Она судорожно сжала листок в кармане. Стив! Вот кто нужен ей сейчас. Нужен не меньше, чем тогда, четырнадцать лет назад! Но Стив в Ирландии и… ворошить перед ним его прошлое сейчас, когда он так поглощен наконец-то обретенным счастьем и ожиданием малыша… Ах, если б он знал, что у него уже есть сын… и какой сын! И тогда все было бы по-иному? Но как? Неужели ей остается только одно: поехать в Женеву и самой все узнать у Руфи?
И Пат медленно опустилась на колени, кладя цветы и благодарно склоняясь перед той, кого, вероятно, когда-то любил Стив, и той, что родила для нее, Патриции Фоулбарт, божественного мальчика, подарившего любовь… И тут Пат увидела, что трава возле плиты в двух местах примята. Значит, она была права: Милош приходил прощаться с матерью, и она разминулась с ним, может быть, всего на полчаса. И так же благоговейно Пат поцеловала следы узких юношеских коленей.
Солнце уже довольно высоко стояло на начинающем выцветать августовском небе, и Пат заторопилась на вокзал. В последний раз сверкнула ей серебряная роза на обелиске Мэтью и протяжно-жалобно скрипнули старинные ворота. Обратная дорога оказалась так же тиха и безлюдна. Пат забрала покрывшуюся каплями осевшего тумана сумку и через полчаса уже входила в роскошное, отделанное по последней моде двухместное купе женевского поезда. Бросив вещи на синюю шелковую сетку, она привычно подошла к зеркалу – метнувшийся солнечный зайчик высветил на отросших каштановых волосах тонкую белую прядь.
«Я тоже повзрослела, – улыбнулась она себе одними глазами. – И это еще не самая дорогая цена. А как переживет все это мальчик, оставшийся один, с распаленной плотью, с растревоженной душой, которые, как ему кажется, равно осквернены теперь этой связью?.. Связь! – Пат брезгливо поморщилась. – Какое циничное, бездушное слово. Разве их слияние, не оставлявшее места ни для каких иных мыслей и чувств, кроме щедрой радости, было связью?!» – И она осторожно погладила то, что осталось у нее от Милоша: вздувшийся, саднящий укус под тонкой рубашкой на левом плече, а потом нащупала в кармане куртки смятый тетрадный лист с ребяческим почерком.
Через два дня ей надо было быть в Америке.
* * *
Прямо с вокзала, оставив вещи в камере хранения, Пат заказала билет до Нью-Йорка и, минуя все красоты Женевы или, как чаще здесь называли этот город, Генфа, отправилась искать какую-нибудь клинику нервных болезней. Но ни один прохожий не мог ответить на ее вопрос, а некоторые даже смотрели на Пат с подозрением. Тогда она стала спрашивать телецентр, и уже через час, в соответствии с неписанными правилами телевизионщиков всего мира, у нее в кармане рядом с прощальной запиской Милоша лежала карточка из дорогого бристольского картона, на которой не менее дорогим пером редакторши женевских новостей было выведено: «Профессор Руфь М. Вирц. Кафедра психоанализа и бихевиористской терапии. Факультет психологии. Университет Женевы».
Было около двух часов дня, и Пат решила сначала пообедать в известном кафе «Ландольт», расположенном напротив университета и манившем своими широкими зеркальными рамами, врезанными в темно-золотистую оправу стен.
Что скажет она Руфи сегодня, снова придя просить? И просить уже не о мертвом – о живом. А старуха может ревниво хранить секрет… Впрочем, ее может вообще не быть в данный момент на месте. В конце концов, все это может оказаться какой-нибудь врачебной тайной, раскрывать которую ей, приезжей американке, никто не станет. Для храбрости Пат заказала себе двойной дайкири и, выпив его залпом под удивленные взгляды церемонной пожилой пары за соседним столиком, решительным шагом вышла из кафе.
Но профессор Руфь Вирц находилась здесь, в университете. Сейчас она вела заседание ученого совета, и Пат попросили подождать в приемной. Сев в низкое кресло, отчего колени ее ушли высоко вверх, она порадовалась, что сообразила надеть в дорогу не любимые ею джинсы, а дорогую обувь и строгий костюм. Маленькая приемная, несмотря на свои размеры, поразила Пат неким аристократизмом, причем аристократизмом старинным и женским, тем, который дается с рождения, а не прививается образованием и деньгами: никаких украшательств, темная, тисненая кожа, махогани и светлым акцентом – старое мейсенское блюдо для визиток. Пат машинально перебирала твердые глянцевитые карточки, как вдруг среди них мелькнула четвертушка все того же листочка в клетку. И она не смогла удержаться при виде этих наивных округлых букв…
«Руфь, я приехал, мне очень надо тебя увидеть. Милош».
В глазах Пат потемнело. Он здесь, он, может быть, совсем рядом, в каком-нибудь университетском садике или бистро… Возможно, через несколько минут она снова увидит его и, наплевав на все и всех, обовьет руками его руки, прижмется ногами к его длинным мускулистым ногам… Тягучая истома стала медленно подниматься в ней, причиняя почти физическую боль…
– Вы ко мне? – Густой, богатый голос возвращал ее к реальности.
Пат вскинула голову и, пожалуй, первый раз в жизни поразилась красоте старости. Руфь стояла на пороге приемной в длинном, но открывавшем сухие породистые лодыжки, платье, которое разрезала сверху вниз, как зияющая рана, узкая серебристо-пурпурная полоса. Почти совсем седые тонкие волосы пышной короной обрамляли узкое лицо цвета старого пергамента с полуприкрытыми тяжелыми глазами. Лишь на мгновение блеснули они сталью при виде Пат, и темные губы раздвинулись в холодной улыбке.
– Я ждала вас. – Улыбка стала явственней. – Пройдемте.
Руфь пропустила Пат перед собой и беззвучно закрыла двери кабинета, обставленного с тем же изяществом и простотой.
– Не предлагаю вам сесть, ибо не вижу в этом необходимости. Я знала, что вы придете, правда, полагала, что это случится немного раньше. Это мой просчет: я недооценила силу вашего увлечения и, честно признаться, физические способности Милоша тоже.
Пат стояла, бледнея, снова чувствуя себя той, двадцатидвухлетней… Но, на сей раз, она решила дослушать до конца все, что бы ей ни предстояло услышать.
– Ведь я предупреждала вас, милая девочка, предупреждала уже во второй раз. Но вы снова возомнили себя свободной хозяйкой своей души и тела. А самонадеянность – опасная черта. Что ж, сегодня я скажу вам больше. Я уже давно видела, что мальчик тяготится своей невинностью. Если бы мне было лет на десять поменьше, я, не задумываясь, сама открыла бы ему мир подлинно свободного тела, но, увы. И когда я увидела на кладбище вас, то подумала: почему бы и нет? Вы прекрасно подходили для этой роли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70