Они исполняли песню, которую я слышал даже среди звезд, маленькую приятную балладу под названием «Любовь поппита».
— Конечно, — отрезал я. Брат пожал плечами, на секунду отвел глаза в сторону, затем мы вошли.
Отец, превратившийся в глубокого старика, сидел в углу и смотрел уже ничего не видящими стеклянными глазами. У его локтя стояла бутылка без опознавательных знаков, цвета виски, к которой он периодически прикладывался. Оглянувшись, отец посмотрел на нас, затем отвернулся. Поднес стакан к губам, проглотил. Не понимаю, почему мужчина должен быть таким сентиментальным, храня и лелея в памяти умершую старушку, исходя тоской и слезами, заливая горечь вином. Мы любим играть свои маленькие роли, и нам наплевать, что порой они глупы.
За стойкой бара стоял Дэви. В руке у него был кувшин, глаза устремлены на нас. Он постарел, облысел, длинная тощая коса стала седой, морщины углубились. Маленькая азиатская женщина, похожая на мышь, стояла позади него. Наверно, это была жена. Ее лицо исказила гримаса гнева.
Дэви подошел к нам. Вид у него был изможденный и больной.
— Привет, Ати, добро пожаловать домой.
Я кивнул и уселся на стул у стойки.
— Привет, Дэви. — Последовало напряженное молчание, затем я продолжил: — Ты понимаешь, почему это должно было произойти?
Он протянул мне правую руку — указательный и средний пальцы были отрублены наполовину, от большого пальца осталась лишь одна фаланга, затянутая уродливым белым шрамом. Дэви взял со стойки бутылку, старую, со знакомой выцветшей красной этикеткой, следом за ней поставил два стакана, наполнил их и подтолкнул один из них ко мне.
— Понимаю. Черт, может, и понимаю. — Он поднял свой стакан. — Зиг хайль, старый друг!
Его прощение воспринималось тяжелее, чем ненависть.
Вечером я прогуливался по тому, что осталось от улицы Гринсборо. Трава и корни проросли через асфальт. Эту дорогу ремонтировали лет сорок назад.
Природа скоро делает свои дела.
Лэнк говорил мне, что в течение года власти соберут жителей Карборро и переместят их в поселение Чепел Хилл или же погрузят на корабль и отправят в новые сельскохозяйственный колонии в Луизиане. Здания разрушатся; на их месте вырастут деревья; в старых лесах возникнут заболоченные участки; осколки стекла и цемента исчезнут под слоем опавшей листвы.
Даже через тысячу лет здесь можно будет обнаружить следы пребывания людей. Возможно, они и будут представлять какую-то ценность для археологов и других любителей копаться в развалинах. Над головой высылали звезды, на горизонте показалась серебряная-луна, не вошедшая еще в полную силу и не способная как следует осветить мир. Было тихо, безветренно, и мои шаги громом раздавались в тишине. Вокруг слышались приглушенные голоса, виднелись смутные очертания группы людей, скрываемые старыми деревьями, прежде украшавшими городской парк.
Я чувствовал, что они наблюдают за мной. Мне вспомнился тот поздний вечер, когда передо мной встали тени, Алике, стоящая позади, потом эти же тени, лежащие на земле. Удаляющиеся шаги, принадлежавшие единственному оставшемуся в живых.
Может, он сейчас находился среди них и смотрел на меня. Люди перестали шептаться и только наблюдали.
Вот и дом Алике. Мрачный, неосвещенный, даже в темноте видна облупившаяся краска. Труба была сломана или снесена — обломок отчетливо вырисовывался на фоне звездного неба. Из окна гостиной лился тусклый свет. Задняя часть дома была освещена лучше. Ближайшие деревья были хорошо видны.
«Ну и что же ты будешь делать, риссальдар Атол Моррисон, командир шестнадцати тысяч бойцов третьей бригады, семнадцатого дивизиона IX Победоносного легиона? Может, подойдешь к двери, постучишь и посмотришь, кто ответит на стук? Или же ты немного постоишь здесь, под деревьями, мучаясь воспоминаниями, а потом уйдешь навсегда? Она, вероятно, знала, что ты вернулся. По крайней мере так сказал Лэнк. Наверно, Алике ждет, а может, и нет. Брэт не сказал напрямик, а обошелся полунамеками и полутонами: „Все зависит от твоего решения, Аш. Сделай то, что ты считаешь необходимым“.
Я тихо постучал.
Целую минуту никто не открывал, и за это время я принял решение повернуться и уйти, но изменил его.
В замке повернулся ключ, щелкнула задвижка.
Когда она открылась, я хотел посмотреть в лицо высокой женщины… Но передо мной стояла маленькая, тоненькая девчушка, прямые черные волосы были завязаны в хвостик, лицо широкоскулое, серьезные карие глаза. Она была одета в мальчишескую футболку с Т-образным вырезом, из-под которой виднелись длинные белые ноги. Сколько ей может быть? Лет восемь или меньше?
Девочка взглянула через плечо: — Мам?
Алике стояла у дальней стены, держа обрезанное ружье десятого калибра. Такие ружья, заряжаемые патронами „дум-дум“, существуют для того, чтобы ходить на медведя. Оно было направлено прямо мне в грудь. Поплясав в ее руках, ружье опустилось, и невнятный голос женщины произнес:
— Боже, ты совсем не изменился…
* * *
На ярко освещенной теплой кухне, на старом дубовом столе, стояла посуда с остатками ужина. В воздухе витал запах жареной курицы, металлические чайники и кастрюли стояли на плите рядом со сломанным комбайном. На столе также стояли чашки с дымящимся красным чаем и тарелка с рисовым пудингом.
Алике указала на стол: — Хочешь что-нибудь?
— Пожалуй, чаю.
Она налила мне чашку и, пока я садился, поставила ее передо мной. К чаю прилагался светло-коричневый гранулированный сахар.
— Боюсь, что последнее молоко мы пустили на десерт.
Вошла девочка, села на стул, отпила чай и вопросительно уставилась на меня. Глаза ее были широко открыты, она ждала, что я скажу для нее чтонибудь важное и интересное. Кажется, дитя было в курсе происходящего.
Алике продолжала стоять, наблюдая, как я кладу в чашку полную ложку сахара. Она немного поправилась, талия стала толще, волосы были завязаны сзади бантом. В них серебрились белые пряди, у глаз, и рта появились морщинки, рос второй подбородок.
В свои пятьдесят лет Александра Морено все еще была красива.
— Я надеялась, что ты зайдешь. Это моя дочь Кэй, — сказала она.
Я улыбнулся маленькой девочке.
— Привет, Кэй, меня зовут Ати.
Девочка посмотрела на мать, хотела было задать интересующий ее вопрос, но, увидя невысказанную боль в глазах матери, не смогла. Она лишь улыбнулась в ответ:
— Похоже на женское имя.
Я засмеялся:
— Конечно! Между прочим, когда я был в твоем возрасте, мне пришлось наставить немало синяков под глаза насмешникам. Сколько тебе лет, Кэй, восемь или девять? Ты уже большая девчушка.
Она взглянула на мать: — Мне только семь.
— Ее день рождения, — вмешалась Алике, — был две недели назад.
Итак, восемь лет минус девять месяцев и две недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Конечно, — отрезал я. Брат пожал плечами, на секунду отвел глаза в сторону, затем мы вошли.
Отец, превратившийся в глубокого старика, сидел в углу и смотрел уже ничего не видящими стеклянными глазами. У его локтя стояла бутылка без опознавательных знаков, цвета виски, к которой он периодически прикладывался. Оглянувшись, отец посмотрел на нас, затем отвернулся. Поднес стакан к губам, проглотил. Не понимаю, почему мужчина должен быть таким сентиментальным, храня и лелея в памяти умершую старушку, исходя тоской и слезами, заливая горечь вином. Мы любим играть свои маленькие роли, и нам наплевать, что порой они глупы.
За стойкой бара стоял Дэви. В руке у него был кувшин, глаза устремлены на нас. Он постарел, облысел, длинная тощая коса стала седой, морщины углубились. Маленькая азиатская женщина, похожая на мышь, стояла позади него. Наверно, это была жена. Ее лицо исказила гримаса гнева.
Дэви подошел к нам. Вид у него был изможденный и больной.
— Привет, Ати, добро пожаловать домой.
Я кивнул и уселся на стул у стойки.
— Привет, Дэви. — Последовало напряженное молчание, затем я продолжил: — Ты понимаешь, почему это должно было произойти?
Он протянул мне правую руку — указательный и средний пальцы были отрублены наполовину, от большого пальца осталась лишь одна фаланга, затянутая уродливым белым шрамом. Дэви взял со стойки бутылку, старую, со знакомой выцветшей красной этикеткой, следом за ней поставил два стакана, наполнил их и подтолкнул один из них ко мне.
— Понимаю. Черт, может, и понимаю. — Он поднял свой стакан. — Зиг хайль, старый друг!
Его прощение воспринималось тяжелее, чем ненависть.
Вечером я прогуливался по тому, что осталось от улицы Гринсборо. Трава и корни проросли через асфальт. Эту дорогу ремонтировали лет сорок назад.
Природа скоро делает свои дела.
Лэнк говорил мне, что в течение года власти соберут жителей Карборро и переместят их в поселение Чепел Хилл или же погрузят на корабль и отправят в новые сельскохозяйственный колонии в Луизиане. Здания разрушатся; на их месте вырастут деревья; в старых лесах возникнут заболоченные участки; осколки стекла и цемента исчезнут под слоем опавшей листвы.
Даже через тысячу лет здесь можно будет обнаружить следы пребывания людей. Возможно, они и будут представлять какую-то ценность для археологов и других любителей копаться в развалинах. Над головой высылали звезды, на горизонте показалась серебряная-луна, не вошедшая еще в полную силу и не способная как следует осветить мир. Было тихо, безветренно, и мои шаги громом раздавались в тишине. Вокруг слышались приглушенные голоса, виднелись смутные очертания группы людей, скрываемые старыми деревьями, прежде украшавшими городской парк.
Я чувствовал, что они наблюдают за мной. Мне вспомнился тот поздний вечер, когда передо мной встали тени, Алике, стоящая позади, потом эти же тени, лежащие на земле. Удаляющиеся шаги, принадлежавшие единственному оставшемуся в живых.
Может, он сейчас находился среди них и смотрел на меня. Люди перестали шептаться и только наблюдали.
Вот и дом Алике. Мрачный, неосвещенный, даже в темноте видна облупившаяся краска. Труба была сломана или снесена — обломок отчетливо вырисовывался на фоне звездного неба. Из окна гостиной лился тусклый свет. Задняя часть дома была освещена лучше. Ближайшие деревья были хорошо видны.
«Ну и что же ты будешь делать, риссальдар Атол Моррисон, командир шестнадцати тысяч бойцов третьей бригады, семнадцатого дивизиона IX Победоносного легиона? Может, подойдешь к двери, постучишь и посмотришь, кто ответит на стук? Или же ты немного постоишь здесь, под деревьями, мучаясь воспоминаниями, а потом уйдешь навсегда? Она, вероятно, знала, что ты вернулся. По крайней мере так сказал Лэнк. Наверно, Алике ждет, а может, и нет. Брэт не сказал напрямик, а обошелся полунамеками и полутонами: „Все зависит от твоего решения, Аш. Сделай то, что ты считаешь необходимым“.
Я тихо постучал.
Целую минуту никто не открывал, и за это время я принял решение повернуться и уйти, но изменил его.
В замке повернулся ключ, щелкнула задвижка.
Когда она открылась, я хотел посмотреть в лицо высокой женщины… Но передо мной стояла маленькая, тоненькая девчушка, прямые черные волосы были завязаны в хвостик, лицо широкоскулое, серьезные карие глаза. Она была одета в мальчишескую футболку с Т-образным вырезом, из-под которой виднелись длинные белые ноги. Сколько ей может быть? Лет восемь или меньше?
Девочка взглянула через плечо: — Мам?
Алике стояла у дальней стены, держа обрезанное ружье десятого калибра. Такие ружья, заряжаемые патронами „дум-дум“, существуют для того, чтобы ходить на медведя. Оно было направлено прямо мне в грудь. Поплясав в ее руках, ружье опустилось, и невнятный голос женщины произнес:
— Боже, ты совсем не изменился…
* * *
На ярко освещенной теплой кухне, на старом дубовом столе, стояла посуда с остатками ужина. В воздухе витал запах жареной курицы, металлические чайники и кастрюли стояли на плите рядом со сломанным комбайном. На столе также стояли чашки с дымящимся красным чаем и тарелка с рисовым пудингом.
Алике указала на стол: — Хочешь что-нибудь?
— Пожалуй, чаю.
Она налила мне чашку и, пока я садился, поставила ее передо мной. К чаю прилагался светло-коричневый гранулированный сахар.
— Боюсь, что последнее молоко мы пустили на десерт.
Вошла девочка, села на стул, отпила чай и вопросительно уставилась на меня. Глаза ее были широко открыты, она ждала, что я скажу для нее чтонибудь важное и интересное. Кажется, дитя было в курсе происходящего.
Алике продолжала стоять, наблюдая, как я кладу в чашку полную ложку сахара. Она немного поправилась, талия стала толще, волосы были завязаны сзади бантом. В них серебрились белые пряди, у глаз, и рта появились морщинки, рос второй подбородок.
В свои пятьдесят лет Александра Морено все еще была красива.
— Я надеялась, что ты зайдешь. Это моя дочь Кэй, — сказала она.
Я улыбнулся маленькой девочке.
— Привет, Кэй, меня зовут Ати.
Девочка посмотрела на мать, хотела было задать интересующий ее вопрос, но, увидя невысказанную боль в глазах матери, не смогла. Она лишь улыбнулась в ответ:
— Похоже на женское имя.
Я засмеялся:
— Конечно! Между прочим, когда я был в твоем возрасте, мне пришлось наставить немало синяков под глаза насмешникам. Сколько тебе лет, Кэй, восемь или девять? Ты уже большая девчушка.
Она взглянула на мать: — Мне только семь.
— Ее день рождения, — вмешалась Алике, — был две недели назад.
Итак, восемь лет минус девять месяцев и две недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101