Да, видно, досталось ему… Болеет, решила Вера, вручая старику букет палевых роз и торт.
Он помог ей раздеться, провел в комнату, усадил.
– Я попросил вас приехать так спешно вовсе не из пустого каприза, – начал Даровацкий, пристально глядя ей в глаза. – Понимаете, сударыня, я беспокоюсь не за себя – за вас!
– За меня? Бога ради, Владимир Андреевич… Самое страшное, что мне грозит из-за моей оплошности, – конфликт в редакции… Но поверьте… как-нибудь…
– Я совсем не об этом. – Он помолчал, откинувшись в кресле. – Своей публикацией вы выпустили из бутылки джинна.
– ???
– Вы, не ведая того, вызвали огонь на себя: теперь вы оказались причастны к тайне этого клада, к тайне рода, которому принадлежит клад… Вы как бы вписали свою судьбу в историю этого рода, а она страшноватая – да! На ней – родовое заклятье…
– Но почему?..
– Вы предали огласке одну из тайн этого рода, через вас информация стала доступной многим. Она вышла в мир! А это совсем не случайно – ничего случайного нет и быть не может… Значит, именно вас избрали и ваша судьба теперь сомкнута с длинной цепью загадочных событий…
Даровацкий сидел неподвижно, а она ерзала в своем кресле под его застывшим взглядом. Видя, что гостье не по себе, старик поднялся и, извинившись, исчез в коридоре.
– Сейчас мы с вами чайку попьем! – донеслось из кухоньки. – А вы пока отдохните – разговор у нас с вами нелегкий.
Вера огляделась – в комнате как будто ничего не переменилось, только на столе, у которого она сидела, не было скатерти – на нем лежала небольшая стопка акварелей. Вера стала рассматривать ту, что лежала сверху: на ней был изображен старинный парк, справа вдалеке виднелся едва намеченный силуэт усадьбы, а на переднем плане – скамейка, на ней… Где она видела это лицо? Женщина с задумчивым грустным лицом. Где же? Знакомых с такими лицами у нее нет. В галерее на одном из портретов? Похоже… Но в какой галерее?..
Верины раздумья прервал Даровацкий, появившийся в дверях с подносом, на котором дымился чай.
– Я расскажу вам одну легенду, связанную с этим кладом, а вы уж сами решайте, как быть… Нужно вам все это или нет… Впрочем, что это я – тут уже не до выбора, вы, как сейчас говорят, влипли, сударыня! И мы подумаем, как лучше в этой ситуации поступить… Выпейте-ка чайку, и лучше всего – со сливками. – Он расставил на столе чашки, чайник, молочник и блюдо с аккуратно нарезанными кусочками ее торта.
– Спасибо. – У Веры пересохло в горле, и чай сейчас был очень кстати. Она почему-то нервничала.
– Понимаете, моя милая, жизнь так устроена: один неверный шаг – и вы вовлечены в совершенно иное пространство, где все непривычно и невозможно предугадать, что станется завтра… Впрочем, вы, журналисты, презираете мистику…
– Нет, отчего же… – пролепетала Вера. Чашка застыла у ее губ. – Раньше, может быть, это так и было, но после встречи с вами… Знаете, Владимир Андреич, я тогда как будто дышать по-новому начала…
– О-о-о, какой комплимент, сударыня… – Старик после этих слов начал будто оживать – даже восковые щеки слабо порозовели.
– Нет, это не комплимент – это правда. И роман мой тоже будто задышал – он как бы ожил… он сам теперь меня в жизни ведет!
– Вот-вот, я именно об этом и хотел вам сказать. Простите мою резкость, но вы не допускаете, что роман может… сломать вас, завести в такие дебри, из которых вам не выбраться? Знаете, творчество – не самое простое испытание!
– Но ведь только теперь, когда я почувствовала, что это – мое, когда поняла, что могу писать, что нашла то, что искала… Только теперь в моей жизни появился какой-то смысл.
– Да, все так. Но, видите ли, творчество – это пространство магическое! И вы вступили на магическую территорию, а там другие законы. Вернее, их вообще нет! Только один – тот, который дан свыше… – Старик указал высохшим своим пальцем в лепной потолок. И продолжал, склонив голову набок и испытующе глядя на Веру: – Для творчества нужны особые силы. Есть они у вас?
– Мне кажется, есть, – очень тихо ответила Вера, робея, словно ученица на экзамене.
– Ну, я несколько отвлекся. Да. Так вот, рассказываю легенду. Это даже не легенда – все произошло на самом деле, только очень давно. Героиню этой истории звали Софья, и она принадлежала к очень старинному роду, владевшему несколькими поместьями в разных губерниях, в том числе и под Москвой… Она была молода, хороша собой, счастлива в браке, у нее была полугодовалая дочь Елизавета, и Софья души в ней не чаяла…
Старик продолжал, будто читая выученный урок:
– Как-то майским вечером, помолившись на ночь, она поцеловала свою девочку, спавшую тут же, в ее спальне, и легла с книгой в постель. Часы пробили двенадцать. Софья приподнялась, чтобы задуть свечку, и услышала в коридоре медленные, тяжелые мужские шаги. Они приближались к ее комнате. Софья подумала, что это, верно, камердинер, и подивилась, что ему понадобилось возле ее покоев в столь поздний час.
«Николай, – окликнула она, – что нужно?» Ответа не последовало. А шаги все приближались. Вот они уже за стеклянными ширмами, стоявшими за ее кроватью… Охваченная неясным страхом, Софья откинулась на подушки.
Комната была освещена свечой и горящей перед киотом лампадой, и в этом неверном свете Софья разглядела черты вошедшего и вставшего у ее постели человека – своего дядю, брата отца, жившего в родовом имении в Ярославской губернии. Дядю она недолюбливала, чувствуя его тайную страсть к ней, вопреки божескому и человеческому закону…
Вошедший был в черной монашеской рясе до пола, с длинными до плеч волосами и с большой окладистой бородой, которой тот никогда не носил. Встав вплотную к кровати, он положил левую, мертвенно-холодную руку на губы Софьи со словами: «Целуй мою руку!»
При этих словах Даровацкого Верина рука, подносящая к губам чашку с чаем, дернулась, и чай выплеснулся, залив лежавшую рядом акварель.
– Боже, какая я неловкая, извините! – Вера вскочила, не зная, что делать, – краска на рисунке медленно поплыла под чайной лужицей.
– Ничего страшного, – невозмутимо ответил старик, отряхнул рисунок и положил его к печке – сушиться. – Итак, продолжим…
Софья при появлении дяди, принявшего такое странное обличье, почувствовала, что не может двинуться с места, пошевелиться – все тело ее оцепенело. Она не могла произнести ни звука – и только воля, рассудок, зрение и слух сохранялись в ней… Всеми силами духа, всем сознанием своим противилась она повелению вошедшего.
Тогда он крепче нажал рукой на ее рот и еще более повелительно повторил: «Целуй мою руку!» Она еще сильнее воспротивилась страшному приказу. Тогда в третий раз повторились те же слова. Софья поняла, что задыхается, тяжесть и холод сдавившей ей рот руки душили ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49