5
Мы работали в таком темпе и так удачно, что обогнали официальный съемочный план на полтора дня. На этот раз я поговорил с Косташем вовремя. Тот сказал:
– Если вы должны явиться в загс к двенадцати, вам придется уехать отсюда не позже одиннадцати. Что мы успеем с вами снять? Ничего. Так лучше уж мы снимем в субботу парочку сцен без вас, и вы свободны с самого утра. Выглядите вы препаршиво. Так что выходной пойдет вам на пользу!
– Но я сам хотел, чтобы все сцены с моим участием снимались в первую очередь. И я успею туда, если уеду в половине двенадцатого.
– Нет-нет. Весь день ваш. Мой вам подарок. Я уже как-то говорил с Торнтоном, что вам надо бы отдохнуть. Он тоже считает, что вы с каждым днем все больше хиреете. И мы не хотим, чтобы вы в последние две недели откинули копыта. Пьете много?
– Совсем не пью.
– Значит, с вами еще что-то творится. Не хочу вдаваться. Но заметили это уже все.
– Если моя работа…
– Я сказал «с вами». С работой все о'кей. Мы просто тревожимся за вас, Питер, мальчик мой. Не могу ли чем помочь?
– Я переутомился, только и всего. Но последние две недели уж как-нибудь выдержу, не беспокойтесь. И если вы в самом деле отпускаете меня на всю субботу…
– Я же сказал.
– Спасибо.
Они все заметили, что со мной что-то творится. Значит, такой у меня вид. Еще две недели. Еще две недели. Выдержать. Закончить фильм. Только бы закончить фильм, это было все, чего я хотел, – я уже говорил об этом, профессор Понтевиво.
В субботу, 12 декабря, в десять утра мадам Мизере давала один из своих знаменитых завтраков с шампанским. Персонал заведения она поделила надвое. Одиннадцать девиц оставались завтракать с гостями, остальным было разрешено ехать в загс.
Заведение нельзя было просто закрыть.
Пока «первая половина» завтракала, девицы из «второй половины» развлекали ранних гостей в своих комнатах над нашими головами; было слышно, как они смеются, вскрикивают и делают все, что захочет клиент.
Мадам Мизере, Шауберг и я явились все в черном. На Кэте был синий костюм с тремя орхидеями на отвороте жакета. Впервые за время нашего знакомства у нее был вид не девочки-полуребенка, а зрелой женщины. Грима на ее лице почти не было, и я с изумлением заметил, какая она хорошенькая. Белокурые волосы она зачесала назад, голубые глаза блестели, время от времени ей приходилось вытирать нос. Она сидела на торце длинного стола, и переполняющее ее счастье как бы окружало ее сиянием. Так счастлива была Кэте Мэдлер из Лейпцига, бывшая трамвайная кондукторша, сбежавшая на Запад из-за семи копченых угрей; так счастлива, после того как столько лет была так несчастна.
В одиннадцать мадам начала торопить нас с отъездом – прежде всего потому, что некоторые девицы уже были подшофе.
– Какое впечатление мы там произведем, – шепнула она мне. – Это всё на радостях, я понимаю, все рады за Кэте, и все-таки нехорошо.
Итак, «завтракавшая половина» сменила «вторую половину», трудившуюся до того момента на своем рабочем месте, и одиннадцать девушек, в том числе и Мышеловка, спустились к нам по скрипучей лестнице в своих лучших шубках, платьях, шляпках и туфлях, а те девицы, что только что завтракали с нами в нарядных туалетах, уже вновь носились по дому полуголыми.
Мы уже хотели было трогаться, как вдруг случилась весьма неприятная заминка: в заведение явились две американки, по которым сразу было видно, что они – миллионерши, и одна из них сразу заявила громко и четко, зачем они явились:
– We want two blondes with two big godemiches.
Мадам поспешила заверить богатых дам, что то и другое имеется во всех видах и размерах, и заокеанские дамы принялись выбирать высоких блондинок среди девиц «первой половины», в то время как мадам судорожно искала ключ от шкафа, в котором хранились искусственные члены и тому подобные вещи. Ключа нигде не было.
Мадам начала нервничать. Девицы начали нервничать. Было без двадцати пяти двенадцать. Белокурая Кэте (одна из американок нацелилась именно на нее и, когда ей объяснили, что эта блондинка, к сожалению, сейчас поедет в загс, заявила: "То marry a man? What a shame!"), белокурая Кэте вдруг расплакалась, и Шаубергу пришлось ее утешать.
Девицы бросились по всему дому искать ключ к шкафу, где хранились искусственные члены, а мадам уговаривала возмущенных задержкой американок:
– Еще минуточку! Мы непременно тотчас найдем ключ.
– Let's go some place else, – сказала более уродливая из них.
– Сударыни, уверяю вас, во всем Санкт-Паули вы не найдете такого богатого выбора!
Без четверти двенадцать Мышеловка обнаружила ключ в своей комнате и получила за это пощечину от мадам Мизере:
– Опять напилась и забыла его вернуть!
Мадам тотчас отперла большой шкаф, стоявший в ее бюро, и предъявила изумленным дамам поистине великолепный ассортимент.
– А теперь скажите, стоило ли ждать? Одно качество чего стоит! Наилучший материал! Абсолютно стерильно. У нас имеются собственные аппараты для стерилизации…
– Boy, о boy! – сказала менее уродливая американка. – I think, I'll take that one.
После этого процессия тронулась – несколько такси и моя машина.
В загсе нам пришлось подождать в вестибюле. Перед нами сочетались браком еще две пары, и они сами, и их родственники недоуменно косились в нашу сторону и перешептывались, хотя девицы вели себя отменно. Только Мышеловка то и дело принималась плакать. Кэте тихонько утешала ее:
– Не горюй, Ольга. Твой Шорш наверняка тоже на тебе женится.
– Этот стервец? Да никогда в жизни! – воскликнула Мышеловка, скинув туфлю и массируя перевязанные пальцы на ноге. – До самой смерти мучиться мне с этими мышами.
Дама, сидевшая рядом с ней, испуганно отодвинулась подальше.
Только около половины первого пригласили брачащихся Вальтера Шауберга и Кэте Мэдлер, и мы все потянулись в зал бракосочетаний, задрапированный красными полотнищами. Там была фисгармония, на которой играл древний старик, несколько рядов кресел, перед ними – стулья для новобрачных и свидетелей, а у торцовой стены – длинный стол, покрытый красной бархатной скатертью.
Служащий загса вышел к нам в мантии и был очень любезен, читая вслух наши персоналии, несколько раз мило пошутил, а дату рождения мадам пробормотал неразборчиво.
Для начала старик сыграл на фисгармонии «Верны его руке», потом – приглушенно – «Дай мне руку, жизнь моя», и все одиннадцать девиц одна за другой заплакали, хотя мадам несколько раз шикала на них и бросала грозные взгляды. Девицы ревели уже в три ручья. Под конец и сама мадам прослезилась.
– Вспомнился покойный супруг, – шепнула она мне. Служащий загса сказал короткую речь, в которой назвал семью основой государства, а брак – высшей формой объединения двух человеческих душ.
– Свету не требуется усилий, чтобы светить, и все же под его лучами играют все краски, пишет философ Ортега-и-Гассет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169