Состоящая из фрагментов, путаная и безжизненная, история не может привнести в текст ток живой крови. И все-таки этот рассказ неотделим от обаяния кортасаровской прозы. Кокаро ставит его в один ряд с рассказом Борхеса «Круги руин» и определяет как «фантастический, полный утонченной жестокости, с включением малоупотребительных нынче элементов волшебства, что делает его необычайно искусно выполненным» (15, 68). Позволим себе не согласиться ни с автором этих строк, ни с автором рассказа, который в 1944 году написал Мече Ариас, что рассказ «напечатан ужасно, в гранках полно ошибок, знаки препинания стоят где попало… but it's still a good story». Однако, будучи уже зрелым писателем, Кортасар редко включал его в переиздания.
Кроме этих двух рассказов, тогда же был создан еще один, который автор назвал «Положение руки». Написанный в 1943 году, он был опубликован в руководимом Америко Кали журнале «Эклога», который выходил в Мендосе, когда писатель жил в этом городе. Рассказ весьма любопытный и, возможно, оцененный самим писателем выше других рассказов того времени, о которых идет речь, во всяком случае у автора, вероятно, были веские причины на то, чтобы включить его в сборник «Бестиарий».
Элемент фантастики состоит в том, что из окна, которое выходит в сад, то появляется, то исчезает, то снова появляется некая рука, которая разгуливает по письменному столу, по роялю, – рука, которую рассказчик называет Дг., приближается к перочинному ножику, в чем рассказчику видится скрытая опасность, потому что эта рука влюблена в левую руку рассказчика, причем все это не является нарушением привычного хода вещей, поскольку рассматривается как одно из запредельных проявлений реальности, а не как противопоставление последней, в отличие от двух рассказов, созданных автором ранее. Кроме того, рассказ отличается мягкой структурой и написан обычным разговорным языком, свободным от всякого формализма: «Я любил эту руку, ведь, в сущности, она не была навязчивой, скорее в ней было что-то от птицы или опавшего листа». Таков был путь, а говоря языком Кортасара, «переход», по которому совсем скоро пойдет писатель, и результатом выбора этого пути станет собрание рассказов для книги «Бестиарий», опубликованной в 1951 году.
Однако закроем скобки и вернемся в Боливар.
Марсела вспоминает один забавный случай, касающийся живописи: «Однажды мы сидели у нас дома и говорили о романе Франсуа Мориака „Клубок змей"; каждую главу книги предварял графический рисунок. Кортасару пришло в голову устроить между нами конкурс: каждый должен был выбрать рисунок по своему усмотрению и раскрасить его в те цвета, которые соответствовали бы данному художнику. Мама выбрала Сезанна, Кортасар – Писарро, сеньорита Ариас – Матисса, а я – Ван Гога. Мне так понравились результаты нашего конкурса, что я отнесла книгу с рисунками в колледж. Она таинственным образом исчезла, и Кортасар в письме от 22 октября 1941 года, вспоминая об этом случае, высказывает мнение, что это было делом рук „влюбленного в наши шедевры". Добавим, что среди его любимых французских авторов был Ален Фурнье и его роман «Большой Мольн», привлекавший его поэтичностью своей фантастики. Он читал нам отдельные страницы, комментировал их, и мы тоже начинали любить этого писателя. Я же внушила ему любовь к стихам Клоделя, которого он не выносил» (15, 23).
Здесь правомерно снова поставить вопрос, который мы задавали за несколько параграфов до этого. Оставили ли какой-нибудь след в памяти Кортасара его дружеские связи в Боливаре? Он забыл о них в силу добровольной амнезии, забыл о нескончаемых разговорах по вечерам за чашкой чая, когда они часами напролет говорили о реальном и ирреальном, о культурном пространстве художника и его связи с историческим моментом, в котором тот живет, и стремлении понять эту связь, оттолкнувшись от собственных эстетических позиций в оценке того, что есть человеческое и что есть божественное? Было ли это забвение результатом действия защитного механизма, с помощью которого писатель хотел освободить память и сознание от нескольких не слишком счастливых лет его жизни, в течение которых к недостатку личностного опыта прибавились еще и три потери: смерть троих близких ему людей. В апреле 1941 года умирает его друг Альфредо Марискаль; в начале 1942 года – его зять, Сади Перейра, муж его сестры Офелии; и в конце 1942 года умирает еще один его друг, Франсиско Клаудио Рета по прозвищу Монито, – «три пары глаз, смотреть в которые было всегда для меня радостью».
Судя по письмам, которые сохранились с тех времен (после того как в июле 1939 года Кортасар сменил кафедру в Боливаре на кафедру в Чивилкое, он послал своим приятельницам более дюжины писем: мадам Дюпрат и ее дочери; и в два раза больше писем своей бывшей преподавательнице английского Мерседес Ариас), общение с ними заполняло его время в Боливаре, в этих письмах видна горячая привязанность писателя ко всем трем женщинам, скрасившим его двухлетнее пребывание в отдаленном городке посреди пампы. В одном из таких писем, датированном декабрем 1939 года, он пишет: «Но существует нечто такое, что время не в силах уничтожить, несмотря на все свое разрушительное действие; это добрые воспоминания, лица прошлого, мгновения, когда ты чувствовал себя таким счастливым». Однако трудно определить, насколько глубоко Кортасар ценил это общение, считая его таким чудесным, и как долго хранил он воспоминания о нем. Кортасар, который всегда отличался любезностью и доброжелательностью, в какой-то момент забыл не только о периоде жизни в Боливаре и Чивилкое, но и о тех, с которыми в те годы его связывали дружеские отношения, что следует из его статьи в журнале «Кавалькада»: «Закончив обучение, я уехал вглубь страны, где жил совершенно замкнуто и одиноко. Я жил в маленьких городках, где почти не было людей интересных, практически никого».
В любом случае, говоря о том, какие теплые письма он посылал, мы можем утверждать, что он высоко ценил дружбу тех немногих, с кем делил свое время и которым читал свои стихи: «В ваших пейзажах (речь идет об одной из акварелей Дюпрат, висевшей на стене у него в комнате, в Чивилкое) есть что-то, что меня глубоко трогает, но что именно? Мне трудно это определить, потому что это скорее лежит в области ощущений, а не в области беспристрастного интеллекта. Ваши картины напоминают мне одну фразу Коро, вычитанную мной в книге бедняги Кокто, которого так презирает Марсела. Вот что говорил великий пейзажист: „Сегодня утром я испытал невероятное наслаждение, увидев свою картину по-новому. В ней не было ничего особенного; но она была прелестна, и, казалось, она написана птицей"».
В 1940 году он пишет еще одно письмо в той же тональности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86