Гин тоже так считала сначала. Они прожили вместе несколько лет, прежде чем она поняла, каков он на самом деле.
– Ну, и каков же он?
– Ревнивый. Собственник. Это была его идея, чтобы она завела любовника. Но когда она так и сделала, он не смог этого вынести. В конце концов Гин испугалась, что он убьет ее. Убьет обоих, вместе с ребенком.
Себастьян покачал головой.
– Для Англесси нет ничего важнее, чем лишить племянника наследства. Господи, да этот человек сам подтолкнул собственную жену к измене в надежде зачать наследника. С чего бы ему вдруг ополчаться на нее?
– Не знаю. Но ведь он раньше такое проделывал.
– О чем это вы?
– Именно так погибла его первая жена. Разве вы не знали? Она была беременна, а он столкнул ее с лестницы. Она погибла. Погибли оба – она и ребенок.
Себастьян пересекал Бонд-стрит, направляясь к дому маркиза Англесси на Маунт-стрит, когда его окликнул высокий взволнованный голос.
– Лорд Девлин. Послушайте, лорд Девлин!
Себастьян обернулся и увидел, что из старой побитой кареты ему машет сэр Генри Лавджой.
– Можно вас на два слова, милорд?
ГЛАВА 47
В Лондоне все происходило по-другому, чем в деревне, где выездные судебные заседания устраивались раз в квартал – если вообще устраивались. В дальних графствах человек томился в тюрьме, ожидая суда, самое меньшее три месяца, а то и целый год. В Лондоне преступника, даже малолетнего, ловили, судили и вешали менее чем за неделю.
Себастьян старался не думать об этом, когда следовал с Лавджоем за смотрителем по грязным тюремным коридорам, освещенным дымящимся камышом. В смрадном воздухе смешались запахи экскрементов, мочи и гнили – гниющей соломы, гниющих зубов, гниющей жизни.
Их провели в холодную, но относительно чистую комнату с голыми каменными полами и маленьким высоким окошком с решеткой, сквозь которое тусклый свет падал на простые деревянные стулья и старый потрескавшийся стол.
– Как вас сюда занесло? – поинтересовался Себастьян у Лавджоя, когда они с судьей остались вдвоем ждать.
– Караул задержал пару грабителей возле парка Сен-Джеймс в ту ночь, когда был убит сын сэра Хамфри Кармайкла. Я надеялся, вдруг они что-то видели.
– Ну и?
Лавджой скривил рот.
– Ничего.
Из коридора донеслось гулкое эхо: тяжелая мужская поступь и легкие шажки ребенка. Себастьян обернулся к двери.
В комнату, шаркая, вошел Том с поникшей головой. В грязной, порванной одежде, без шапки, бледный и измученный. За одну длинную, адски тяжелую ночь у мальчишки исчезла вся его дерзкая решительность и бойкость.
– Вот он, – нехотя буркнул тюремщик.
– Спасибо. – Голос Себастьяна слегка охрип, – Это пока все.
Том поднял голову и от изумления открыл рот.
– Милорд!
Лавджой выставил руку, чтобы остановить неуместный порыв мальчишки.
– Тихо, тихо, парень. Помни свое место.
– Оставьте его, – сказал Себастьян, а мальчик тем временем вывернулся из-под руки судьи и кинулся на грудь виконту.
– Я не делал этого! Клянусь, я не крал часов у того типа. – Тельце мальчика содрогнулось от рыданий. – Они все придумали, потому что я видел порох и слышал, о чем они разговаривали.
– Все в порядке, – сказал Себастьян, обхватив парнишку за плечи и переглянувшись над его головой с Лавджоем. «Порох»? – Я пришел забрать тебя домой.
– Меня собирались повесить, – срывающимся голосом добавил Том. – Повесить, как повесили Хьюи.
Себастьян посмотрел на измученную, зареванную мордашку.
– Кто такой Хьюи?
– Мой брат. Хьюи был моим братом.
Покинув тюрьму, Себастьян посадил Тома в карету и велел кучеру отвезти мальчика к Полу Гибсону.
– К Гибсону? – Ребенок вскочил. – Мне не нужен врач. Вы едете туда? В Смитфилд? Я с вами!
– Ты поступишь так, как тебе велят, – сказал Себастьян тем голосом, который усмирял воинственных солдат, не успевших смыть кровь после битвы.
Мальчик опустился на сиденье и поник головой.
– Есть, хозяин.
Себастьян кивнул кучеру, потом повернулся и подозвал наемный экипаж.
– Нравится вам это или нет, но я еду с вами, – объявил Лавджой, забираясь в экипаж за спиной Себастьянa, пока тот отдавал распоряжение кучеру ехать в Смитфилд. – Закон не благосклонен к тем, кто выдвигает ложные обвинения в воровстве.
Себастьян бросил на судью удивленный взгляд, но ничего не сказал.
Лавджой устроился в уголке экипажа и принялся задумчиво покусывать нижнюю губу. Через минуту он скакал:
– Все эти разговоры о бочонках с порохом и повторении Славной революции тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года… Вы думаете, что-то назревает? Революция?
Себастьян покачал головой. Том успел рассказать им в подробностях, что видел и слышал возле подвалов «Герба Норфолка». Рассказ заставлял задуматься, впрочем, вряд ли там было что-то криминальное.
– Больше похоже на дворцовый переворот, я бы сказал, а не на революцию. Но не известно, к чему все это может привести. Начнется заварушка – и ее трудно будет остановить. Французская революция началась, когда несколько вельмож захотели возродить прежнее Национальное собрание, не забыли? А в результате они получили гораздо больше того, чего добивались.
Облака становились все гуще, поглощая дневной свет, отчего стало казаться, что уже вечереет. Себастьян смотрел в окно на кирпичные дома с потеками сажи, на пивные заведения, откуда доносился пьяный хохот. В душном воздухе пахло вареной капустой, лошадиным навозом и горящим мусором. Мальчик лет десяти-двенадцати, с виду уборщик улиц, поспешил убраться с дороги. Экипаж прогрохотал мимо, а он уставился на него во все глаза, крепко сжимая в руках метлу. За его спиной стояла маленькая девочка, не старше восьми лет, в рваных обносках, бледненькая и хилая, она протянула грязную ручонку во всеобщем жесте всех попрошаек, клянчивших милостыню.
Экипаж унесся дальше, и дети потерялись среди толпы оборванцев.
Себастьян невольно подумал о двух других детях, одного звали Хьюи, а другого – Том. А еще он подумал об их матери, простой, но благочестивой вдове, которая, лишившись работы, оказалась на улице с двумя ребятишками. Для нее, как и для тысяч женщин в такой же ситуации, выбор был прост и жесток: голодная смерть, воровство или проституция. Мать Тома выбрала воровство, заработав тем самым себе на бесплатный проезд в один конец в ссылку. Проституция, которая могла принести к болезни и ранней смерти, не считалась серьезным преступлением. Зато воровство ради того, чтобы накормить голодных детей, – считалось.
Из рассказов Тома Себастьян понял, что мальчику было девять лет, когда он с братом стоял на пристани и смотрел, как их мать увозят на лодке к кораблю, бросившему якорь в Темзе. Старше своего брата на целых три года, Хьюи взял на себя заботы о младшем и выполнял свой долг, как умел, – пока его тоже не поймали на воровстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Ну, и каков же он?
– Ревнивый. Собственник. Это была его идея, чтобы она завела любовника. Но когда она так и сделала, он не смог этого вынести. В конце концов Гин испугалась, что он убьет ее. Убьет обоих, вместе с ребенком.
Себастьян покачал головой.
– Для Англесси нет ничего важнее, чем лишить племянника наследства. Господи, да этот человек сам подтолкнул собственную жену к измене в надежде зачать наследника. С чего бы ему вдруг ополчаться на нее?
– Не знаю. Но ведь он раньше такое проделывал.
– О чем это вы?
– Именно так погибла его первая жена. Разве вы не знали? Она была беременна, а он столкнул ее с лестницы. Она погибла. Погибли оба – она и ребенок.
Себастьян пересекал Бонд-стрит, направляясь к дому маркиза Англесси на Маунт-стрит, когда его окликнул высокий взволнованный голос.
– Лорд Девлин. Послушайте, лорд Девлин!
Себастьян обернулся и увидел, что из старой побитой кареты ему машет сэр Генри Лавджой.
– Можно вас на два слова, милорд?
ГЛАВА 47
В Лондоне все происходило по-другому, чем в деревне, где выездные судебные заседания устраивались раз в квартал – если вообще устраивались. В дальних графствах человек томился в тюрьме, ожидая суда, самое меньшее три месяца, а то и целый год. В Лондоне преступника, даже малолетнего, ловили, судили и вешали менее чем за неделю.
Себастьян старался не думать об этом, когда следовал с Лавджоем за смотрителем по грязным тюремным коридорам, освещенным дымящимся камышом. В смрадном воздухе смешались запахи экскрементов, мочи и гнили – гниющей соломы, гниющих зубов, гниющей жизни.
Их провели в холодную, но относительно чистую комнату с голыми каменными полами и маленьким высоким окошком с решеткой, сквозь которое тусклый свет падал на простые деревянные стулья и старый потрескавшийся стол.
– Как вас сюда занесло? – поинтересовался Себастьян у Лавджоя, когда они с судьей остались вдвоем ждать.
– Караул задержал пару грабителей возле парка Сен-Джеймс в ту ночь, когда был убит сын сэра Хамфри Кармайкла. Я надеялся, вдруг они что-то видели.
– Ну и?
Лавджой скривил рот.
– Ничего.
Из коридора донеслось гулкое эхо: тяжелая мужская поступь и легкие шажки ребенка. Себастьян обернулся к двери.
В комнату, шаркая, вошел Том с поникшей головой. В грязной, порванной одежде, без шапки, бледный и измученный. За одну длинную, адски тяжелую ночь у мальчишки исчезла вся его дерзкая решительность и бойкость.
– Вот он, – нехотя буркнул тюремщик.
– Спасибо. – Голос Себастьяна слегка охрип, – Это пока все.
Том поднял голову и от изумления открыл рот.
– Милорд!
Лавджой выставил руку, чтобы остановить неуместный порыв мальчишки.
– Тихо, тихо, парень. Помни свое место.
– Оставьте его, – сказал Себастьян, а мальчик тем временем вывернулся из-под руки судьи и кинулся на грудь виконту.
– Я не делал этого! Клянусь, я не крал часов у того типа. – Тельце мальчика содрогнулось от рыданий. – Они все придумали, потому что я видел порох и слышал, о чем они разговаривали.
– Все в порядке, – сказал Себастьян, обхватив парнишку за плечи и переглянувшись над его головой с Лавджоем. «Порох»? – Я пришел забрать тебя домой.
– Меня собирались повесить, – срывающимся голосом добавил Том. – Повесить, как повесили Хьюи.
Себастьян посмотрел на измученную, зареванную мордашку.
– Кто такой Хьюи?
– Мой брат. Хьюи был моим братом.
Покинув тюрьму, Себастьян посадил Тома в карету и велел кучеру отвезти мальчика к Полу Гибсону.
– К Гибсону? – Ребенок вскочил. – Мне не нужен врач. Вы едете туда? В Смитфилд? Я с вами!
– Ты поступишь так, как тебе велят, – сказал Себастьян тем голосом, который усмирял воинственных солдат, не успевших смыть кровь после битвы.
Мальчик опустился на сиденье и поник головой.
– Есть, хозяин.
Себастьян кивнул кучеру, потом повернулся и подозвал наемный экипаж.
– Нравится вам это или нет, но я еду с вами, – объявил Лавджой, забираясь в экипаж за спиной Себастьянa, пока тот отдавал распоряжение кучеру ехать в Смитфилд. – Закон не благосклонен к тем, кто выдвигает ложные обвинения в воровстве.
Себастьян бросил на судью удивленный взгляд, но ничего не сказал.
Лавджой устроился в уголке экипажа и принялся задумчиво покусывать нижнюю губу. Через минуту он скакал:
– Все эти разговоры о бочонках с порохом и повторении Славной революции тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года… Вы думаете, что-то назревает? Революция?
Себастьян покачал головой. Том успел рассказать им в подробностях, что видел и слышал возле подвалов «Герба Норфолка». Рассказ заставлял задуматься, впрочем, вряд ли там было что-то криминальное.
– Больше похоже на дворцовый переворот, я бы сказал, а не на революцию. Но не известно, к чему все это может привести. Начнется заварушка – и ее трудно будет остановить. Французская революция началась, когда несколько вельмож захотели возродить прежнее Национальное собрание, не забыли? А в результате они получили гораздо больше того, чего добивались.
Облака становились все гуще, поглощая дневной свет, отчего стало казаться, что уже вечереет. Себастьян смотрел в окно на кирпичные дома с потеками сажи, на пивные заведения, откуда доносился пьяный хохот. В душном воздухе пахло вареной капустой, лошадиным навозом и горящим мусором. Мальчик лет десяти-двенадцати, с виду уборщик улиц, поспешил убраться с дороги. Экипаж прогрохотал мимо, а он уставился на него во все глаза, крепко сжимая в руках метлу. За его спиной стояла маленькая девочка, не старше восьми лет, в рваных обносках, бледненькая и хилая, она протянула грязную ручонку во всеобщем жесте всех попрошаек, клянчивших милостыню.
Экипаж унесся дальше, и дети потерялись среди толпы оборванцев.
Себастьян невольно подумал о двух других детях, одного звали Хьюи, а другого – Том. А еще он подумал об их матери, простой, но благочестивой вдове, которая, лишившись работы, оказалась на улице с двумя ребятишками. Для нее, как и для тысяч женщин в такой же ситуации, выбор был прост и жесток: голодная смерть, воровство или проституция. Мать Тома выбрала воровство, заработав тем самым себе на бесплатный проезд в один конец в ссылку. Проституция, которая могла принести к болезни и ранней смерти, не считалась серьезным преступлением. Зато воровство ради того, чтобы накормить голодных детей, – считалось.
Из рассказов Тома Себастьян понял, что мальчику было девять лет, когда он с братом стоял на пристани и смотрел, как их мать увозят на лодке к кораблю, бросившему якорь в Темзе. Старше своего брата на целых три года, Хьюи взял на себя заботы о младшем и выполнял свой долг, как умел, – пока его тоже не поймали на воровстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76