Многолетние и
многоразовые усилия по налаживанию пути "сквозь вятичей" эпос представил
как однократное деяние, все заслуги, по законам жанра, приписаны богатырю
из народа, да и вообще инициатива тут, как уверяет былина, принадлежала не
"центру", а "провинции". Так что стать главным действующим лицом тех
событий Илья мог лишь в народной фантазии. Но предпосылки к зарождению этой
выдумки, в том числе хронологические, имелись. Поскольку фольклорная
биография Ильи Муромца начинала складываться именно в то время, когда все
препоны на пути через леса вятичей были наконец-то ликвидированы, это
достижение оказывалось благодатным материалом для создания былины о первом
подвиге богатыря, которому для поступления на службу к киевскому князю как
раз требовалось проехать теми лесами...
Получается, застава Соловья символизировала собой непокорное племя вятичей?
Если исходить из приведенных фактов - эта трактовка очевидна, и ее уверенно
предлагали еще ученые прошлого века. Дополнительным аргументом в ее пользу
является известное сходство образа жизни Соловья-разбойника с бытом
вятичей. Последние, согласно "Повести временных лет", "жи-вяху в лесех,
якоже и всякий зверь, ядуще все нечисто..." Пусть даже киевский летописец
преувеличил дикость вятичей, нет сомнения, что он опирался на расхожие
представления о них, сложившиеся на Руси, и образ вятича, сидящего на
дереве, с этими представлениями, надо думать, вполне гармонировал. Кроме
того, среди обитателей лесной глуши медленнее устанавливались феодальные
отношения, в былине же настойчиво подчеркивается: Соловей живет в тесном
родственном кругу. Легко предположить здесь намек на патриархально-родовой
уклад жизни вятичей, который людям из "более цивилизованных" русских
земель, например, тому же Илье Муромцу, казался уже архаичным.
Ясно, что гипотеза о Соловье-вятиче предполагает отход от тривиального
понимания этого персонажа как разбойничьего атамана. Оправдан ли такой шаг?
Г.Пясецкий и В.Никольский в "Исторических очерках города Караче-ва"
приводили следующий резон: "Победа над простым атаманом шайки не подняла бы
так Ильи Муромца в глазах могучих богатырей князя Владимира и не снискала
бы ему столько почета и удивления в первопрестольном Киеве. Другое дело,
когда Илье Муромцу удалось доставить пленником на великокняжеский двор
племенного князя вятичей, обладавшего недоступными лесами! Тогда вполне
понятными становятся заслуги богатыря и восторги киевского князя,
пожелавшего потешиться над униженным соперником своего могущества".
Соображения, в общем-то, разумные; однако следует учесть, что "мера вещей"
в эпосе не всегда совпадает с реальной историей, а Соловей-разбойник как
раз и наделен эпической, немыслимой для реального человека мощью.
Куда более существенно в данном случае другое обстоятельство, также
отмеченное исследователями. Дело в том, что типичных для разбойника
действий Соловей не совершает. Говоря словами академика Б.А.Рыбакова,
"Соловей - не обычный разбойник на большой дороге, который живет за счет
проезжих торговых караванов, наоборот, он - жестокий и неразумный домосед,
владелец земли, не позволяющий ездить через его леса". Специфичность
поведения Соловья-разбойника ярче всего проступает на фоне другого
былинного сюжета - о встрече Ильи Муромца с шайкой разбойников-станичников,
которые, как и положено "настоящим" разбойникам, хотели его ограбить, но
получили надлежащий отпор. Деятельность Соловья являлась разбоем скорее в
общегосударственном, нежели криминальном смысле, так что искать в ней
отголоски политических баталий Древней Руси вполне оправданно.
Вместе с тем сказанное не означает, что можно опять свести фигуру
Соловья-разбойника к исторической конк-ретике и видеть в нем "племенного
князя вятичей" или какое-то другое, столь же определенное лицо. Оговорка,
что это образ собирательный, символический, тоже будет недостаточной. Надо
трезво оценивать пределы, до которых вообще возможно его постижение с
помощью реально-исторического анализа. Этот анализ позволяет нам понять
лесной образ жизни Соловья, реальную мотивацию его разбоя, привязанность
его действий к определенному региону - вот, пожалуй, и все. Образ же как
целое, его яркая необычность остаются при этом неразъясненными, и даже
добавление в будущем новых штрихов к исторической характеристике
Соловья-разбойника вряд ли кардинально изменит ситуацию.
Давно пора уже признать, что стремление "видеть в нем только человека"
(тезис А.А.Потебни) по сути своей ошибочно, ибо человек, конечно, может и
залезать на деревья, и сильно свистеть, и носить прозвище Соловей, но чтобы
все это случайно совпало в одном человеческом образе - маловероятно. В
фигуре Соловья-разбойника подобные черты объединила глубокая внутренняя
связь, идущая от представления о его птичьей натуре. Недаром же некоторые
исполнители былины добавляли к традиционным атрибутам Соловья то крылья, то
способность летать, а иные прямо называли его птицей.
Не случайны и соответствующие деформации образа в прозаических пересказах
сюжета.
Существует, правда, еще одна точка зрения: во всем "виновато" имя
персонажа. Дескать, изначально в былине шла речь о человеке по прозвищу
Соловей, но потом его имя было воспринято как нарицательное, и постепенно
народная фантазия приписала разбойнику смертоносный свист и другие свойства
чудовищной птицы. Это мнение кочует по страницам научных работ давно,
однако так и не обросло аргументами и наблюдениями, которые бы
подтверждали, что нечто подобное действительно могло иметь место.
Напротив., легко привести факт, ставящий эту гипотезу под сомнение. В эпосе
ведь у Соловья-разбойника есть тезка - заморский жених Соловей Будимирович,
которому посвящена отдельная былина. И он, несмотря на имя, никаких птичьих
черт не приобрел, хотя времени у него для этого тоже было предостаточно
(сложение былины о Соловье Будимировиче относят обычно к середине XI века).
Нет, не удается "растворить" фантастику образа Соловья-разбойника в реалиях
древнерусской жизни. Исторический комментарий помог нам вскрыть только
верхние, самые близкие к нам по времени слои этого образа, а под ними
обнаруживаются более древние и куда менее ясные.
МИФ?
Как много значит в науке обыкновенная наблюдательность!.. В конце XIX
века В.Ф.Миллер, будущий академик, обратил внимание на деталь, мимо которой
проходили ученые как до, так и после него. Курьезно, но и сам Миллер,
увлекшись позднее изучением исторической основы былин, в том числе и былины
о Соловье-разбойнике, к своему наблюдению уже не возвращался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
многоразовые усилия по налаживанию пути "сквозь вятичей" эпос представил
как однократное деяние, все заслуги, по законам жанра, приписаны богатырю
из народа, да и вообще инициатива тут, как уверяет былина, принадлежала не
"центру", а "провинции". Так что стать главным действующим лицом тех
событий Илья мог лишь в народной фантазии. Но предпосылки к зарождению этой
выдумки, в том числе хронологические, имелись. Поскольку фольклорная
биография Ильи Муромца начинала складываться именно в то время, когда все
препоны на пути через леса вятичей были наконец-то ликвидированы, это
достижение оказывалось благодатным материалом для создания былины о первом
подвиге богатыря, которому для поступления на службу к киевскому князю как
раз требовалось проехать теми лесами...
Получается, застава Соловья символизировала собой непокорное племя вятичей?
Если исходить из приведенных фактов - эта трактовка очевидна, и ее уверенно
предлагали еще ученые прошлого века. Дополнительным аргументом в ее пользу
является известное сходство образа жизни Соловья-разбойника с бытом
вятичей. Последние, согласно "Повести временных лет", "жи-вяху в лесех,
якоже и всякий зверь, ядуще все нечисто..." Пусть даже киевский летописец
преувеличил дикость вятичей, нет сомнения, что он опирался на расхожие
представления о них, сложившиеся на Руси, и образ вятича, сидящего на
дереве, с этими представлениями, надо думать, вполне гармонировал. Кроме
того, среди обитателей лесной глуши медленнее устанавливались феодальные
отношения, в былине же настойчиво подчеркивается: Соловей живет в тесном
родственном кругу. Легко предположить здесь намек на патриархально-родовой
уклад жизни вятичей, который людям из "более цивилизованных" русских
земель, например, тому же Илье Муромцу, казался уже архаичным.
Ясно, что гипотеза о Соловье-вятиче предполагает отход от тривиального
понимания этого персонажа как разбойничьего атамана. Оправдан ли такой шаг?
Г.Пясецкий и В.Никольский в "Исторических очерках города Караче-ва"
приводили следующий резон: "Победа над простым атаманом шайки не подняла бы
так Ильи Муромца в глазах могучих богатырей князя Владимира и не снискала
бы ему столько почета и удивления в первопрестольном Киеве. Другое дело,
когда Илье Муромцу удалось доставить пленником на великокняжеский двор
племенного князя вятичей, обладавшего недоступными лесами! Тогда вполне
понятными становятся заслуги богатыря и восторги киевского князя,
пожелавшего потешиться над униженным соперником своего могущества".
Соображения, в общем-то, разумные; однако следует учесть, что "мера вещей"
в эпосе не всегда совпадает с реальной историей, а Соловей-разбойник как
раз и наделен эпической, немыслимой для реального человека мощью.
Куда более существенно в данном случае другое обстоятельство, также
отмеченное исследователями. Дело в том, что типичных для разбойника
действий Соловей не совершает. Говоря словами академика Б.А.Рыбакова,
"Соловей - не обычный разбойник на большой дороге, который живет за счет
проезжих торговых караванов, наоборот, он - жестокий и неразумный домосед,
владелец земли, не позволяющий ездить через его леса". Специфичность
поведения Соловья-разбойника ярче всего проступает на фоне другого
былинного сюжета - о встрече Ильи Муромца с шайкой разбойников-станичников,
которые, как и положено "настоящим" разбойникам, хотели его ограбить, но
получили надлежащий отпор. Деятельность Соловья являлась разбоем скорее в
общегосударственном, нежели криминальном смысле, так что искать в ней
отголоски политических баталий Древней Руси вполне оправданно.
Вместе с тем сказанное не означает, что можно опять свести фигуру
Соловья-разбойника к исторической конк-ретике и видеть в нем "племенного
князя вятичей" или какое-то другое, столь же определенное лицо. Оговорка,
что это образ собирательный, символический, тоже будет недостаточной. Надо
трезво оценивать пределы, до которых вообще возможно его постижение с
помощью реально-исторического анализа. Этот анализ позволяет нам понять
лесной образ жизни Соловья, реальную мотивацию его разбоя, привязанность
его действий к определенному региону - вот, пожалуй, и все. Образ же как
целое, его яркая необычность остаются при этом неразъясненными, и даже
добавление в будущем новых штрихов к исторической характеристике
Соловья-разбойника вряд ли кардинально изменит ситуацию.
Давно пора уже признать, что стремление "видеть в нем только человека"
(тезис А.А.Потебни) по сути своей ошибочно, ибо человек, конечно, может и
залезать на деревья, и сильно свистеть, и носить прозвище Соловей, но чтобы
все это случайно совпало в одном человеческом образе - маловероятно. В
фигуре Соловья-разбойника подобные черты объединила глубокая внутренняя
связь, идущая от представления о его птичьей натуре. Недаром же некоторые
исполнители былины добавляли к традиционным атрибутам Соловья то крылья, то
способность летать, а иные прямо называли его птицей.
Не случайны и соответствующие деформации образа в прозаических пересказах
сюжета.
Существует, правда, еще одна точка зрения: во всем "виновато" имя
персонажа. Дескать, изначально в былине шла речь о человеке по прозвищу
Соловей, но потом его имя было воспринято как нарицательное, и постепенно
народная фантазия приписала разбойнику смертоносный свист и другие свойства
чудовищной птицы. Это мнение кочует по страницам научных работ давно,
однако так и не обросло аргументами и наблюдениями, которые бы
подтверждали, что нечто подобное действительно могло иметь место.
Напротив., легко привести факт, ставящий эту гипотезу под сомнение. В эпосе
ведь у Соловья-разбойника есть тезка - заморский жених Соловей Будимирович,
которому посвящена отдельная былина. И он, несмотря на имя, никаких птичьих
черт не приобрел, хотя времени у него для этого тоже было предостаточно
(сложение былины о Соловье Будимировиче относят обычно к середине XI века).
Нет, не удается "растворить" фантастику образа Соловья-разбойника в реалиях
древнерусской жизни. Исторический комментарий помог нам вскрыть только
верхние, самые близкие к нам по времени слои этого образа, а под ними
обнаруживаются более древние и куда менее ясные.
МИФ?
Как много значит в науке обыкновенная наблюдательность!.. В конце XIX
века В.Ф.Миллер, будущий академик, обратил внимание на деталь, мимо которой
проходили ученые как до, так и после него. Курьезно, но и сам Миллер,
увлекшись позднее изучением исторической основы былин, в том числе и былины
о Соловье-разбойнике, к своему наблюдению уже не возвращался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21