Он улыбался как новообращенный, который только что узнал главный секрет и никак не может поверить, что все так просто. На этой фотографии он выглядел красивым и значительным, и, глядя сейчас на него, большого, неподвижного, многое претерпевшего, я впервые распознал то, что, должно быть, угадали Артур и Джейн: спад в развитии, утрату через рост и расширение, трансформацию желтой звезды в красного гиганта. Может быть, я слишком многое усмотрел в этой фотографии, но реакция на нее самого Кливленда вскоре подкрепила мои впечатления. Я не удержался и заметил:
– Боже, Кливленд, ты просто роскошно выглядишь на этой фотографии!
– Да, – отозвался он. – Тогда я был счастлив.
– Это было летом?
– Ага. Снимок сделали здесь, на озере.
– Разве лето не возвращает тебе это ощущение счастья каждый год?
– Да, конечно, – буркнул он, и я понял: это сказано, чтобы отделаться от меня. Интонации его были куда честнее, признавая: «Нет, того счастья больше нет».
Он постучал пальцем по стеклу рамки, потом повернулся ко мне.
– Пойдем, я покажу тебе твою спальню, – проговорил он, избегая моего взгляда. Он двинулся было в глубь дома, но потом вернулся и снова постучал пальцем по фотографии.
Моя спальня располагалась ближе к задней части веранды, которая во время прилива нависала над озером Эри. Я медленно натянул плавки, потом, неуклюжий после долгого сидения в машине, побежал на пляж. Там я нашел Артура и Кливленда, которые уже растянулись на полотенцах и ржали. Банки с пивом были прикопаны в песке. С воды дул легкий бриз, и они не стали снимать рубашек. На Артуровой было написано: «Последний заказ». Мы пили, плавали, валялись на грязном песке и смотрели на лодки, скользящие по озеру. Кливленд исчез в доме и вернулся с помповым ружьем и мусорной корзиной, полной жестянок. Сидя на своем полотенце, я наблюдал, как он водружает банки на ограду в ряд, прицеливается и сбивает их, не промазав ни разу.
– Как ему это удается, ведь он же пьян? – спросил я Артура.
– Он не пьян, – ответил тот. – Он никогда не бывает пьяным. Просто пьет и пьет, пока не валится без сознания, но никогда не напивается допьяна.
Я снова вспомнил о фотографии на каминной полке и банке пива в руках Кливленда.
– А что он раньше писал?
– Ну, ты бы назвал это эссе, довольно странные рассказы. Я как-то говорил тебе об одном, про тараканов. У нас в школе была одна учительница, прекрасная женщина. Он начал писать благодаря ей.
– И что дальше? – заинтересовался я.
– А дальше, разумеется, с ней случилось несчастье.
– Какое несчастье?
– Смерть. – Он откатился в сторону и отвернулся от меня, так что я видел только его затылок и слышал лишь те слова, которые до меня доносил ветер. – Поэтому будто бы он и бросил писать. Но это обычная Кливлендова чепуха. Он находит идеальное оправдание каждой своей неудаче. Обычно это какое-нибудь несчастье.
– Например?
– Например, его мать покончила с собой, а отец стал едва ли не самым жутким гомиком из всех, кого я видел, – а видел я их, поверь, немало, и довольно жутких. Так что у Кливленда есть оправдание для того, чтобы больше никогда не делать ничего хорошего или благоразумного. – Он стянул с себя рубашку и обмотал ею голову, обнажив худую розовую спину.
– Разве он не хотел стать писателем? – допытывался я, пытаясь сдернуть рубашку с его головы. Но Артур вцепился в нее, предпочитая оставаться под ее укрытием.
– Ну конечно, ему хотелось бы стать писателем, но теперь у него появились такие удобные отговорки. Ведь надираться до потери сознания каждый вечер гораздо проще!
– Ты и сам много пьешь.
– Это другое.
– Посмотри на меня.
– Нет. Послушай, он извлек немалую выгоду из этих «потерянных уикендов». Я не меньше остальных виноват в том, что смеялся над ним и уважал его за раздолбайство. Он знает пропасть людей, и почти все они хотят стать ему друзьями. Во всяком случае, поначалу. Потом их намерения меняются.
Это было правдой. Порастеряв свое обаяние и пьяную живость, Кливленд подошел к той точке, когда люди, знавшие его, при упоминании его имени говорили: «Этот урод?»
– Я рассказывал тебе, что он унаследовал от матери около двадцати тысяч долларов. И спустил их все, до единого цента. В основном на наркотики, пиво, музыкальные записи и поездки на концерты «Грейтфул дед» в Чарльстон, Бостон или Окленд, штат Калифорния. На всякую ерунду. Знаешь, чем он занимается сейчас?
– Да, – ответил я.
Он скинул с головы рубашку и резко развернулся ко мне, хотя на его лице не было и тени удивления.
– Он тебе рассказал?
Я встал.
– Ну вот, нагрузился, – заметил я. – Как думаешь, сколько банок я собью?
Я задремал на занавешенной веранде, над подступающим приливом, и сквозь сон почувствовал запах чили. Лежа на койке, я медленно просыпался. Теплый пряный запах постепенно проникал в мой мозг, пока не открылись глаза. Я пошел на кухню и встал рядом с Кливлендом, который открывал консервные банки одну за другой, пока не набралось две дюжины мишеней для будущих стрельб, почти четыре литра чили. Кливленд был без рубашки, и я заметил поставленные по пьянке синяки у него на левом плече, голени и предплечье.
– Да я смотрю, у тебя хороший аппетит! – сказал я.
Он перестал помешивать ароматную густую массу в супнице и гордо похлопал себя по животу.
– Разумеется, – похвастал он. – Я как раз занимаюсь тем, что пожираю мир. На прошлой неделе я расправился с Бахрейном и Ботсваной. И с Белизом.
Мы сели за старый, поцарапанный замечательный дубовый стол, поставили на него тарелки с чили, и я снова принялся пить пиво. Оно было холодным и быстро прояснило мне голову. После ужина мы пошли на улицу. Было все еще светло, но уже начинало смеркаться. Артур нашел маленький мяч и бейсбольную биту, и мы вошли в воду. Он мастерски бил длинные удары, и нам приходилось плыть десятки метров, чтобы поймать мяч. Выбравшись на берег, мы продрогли на ветру и надели трикотажные рубашки. Кливленд научил меня зажигать спичку, прикрывая ее сложенными ковшиком ладонями, как «ковбой Мальборо», и щелчком отбрасывать окурок метров на семь. Солнце село, но мы все еще оставались на пляже, наблюдая за полетом светляков и промельками летучих мышей. В лесу было множество сверчков, и звуки музыки, слышавшиеся из приемника на веранде, смешивались с цвирканьем насекомых. Сидя на песке, я неожиданно для себя подумал о Флокс. Кливленд и Артур отошли к кромке воды, слишком далеко, чтобы я слышал, о чем они говорят, и курили большие сигары «Антоний и Клеопатра», потом выбросили окурки на песок. Они сняли рубашки и бросились в воду там, где несколько лет назад Кливленд так грубо обошелся со своей младшей сестрой.
Я испытал счастье – или иное слабое, приятное чувство, которое угнездилось в моем желудке благодаря выпитому пиву, – при виде угасающего, измученного голубого неба, донимаемого по краям зарницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Боже, Кливленд, ты просто роскошно выглядишь на этой фотографии!
– Да, – отозвался он. – Тогда я был счастлив.
– Это было летом?
– Ага. Снимок сделали здесь, на озере.
– Разве лето не возвращает тебе это ощущение счастья каждый год?
– Да, конечно, – буркнул он, и я понял: это сказано, чтобы отделаться от меня. Интонации его были куда честнее, признавая: «Нет, того счастья больше нет».
Он постучал пальцем по стеклу рамки, потом повернулся ко мне.
– Пойдем, я покажу тебе твою спальню, – проговорил он, избегая моего взгляда. Он двинулся было в глубь дома, но потом вернулся и снова постучал пальцем по фотографии.
Моя спальня располагалась ближе к задней части веранды, которая во время прилива нависала над озером Эри. Я медленно натянул плавки, потом, неуклюжий после долгого сидения в машине, побежал на пляж. Там я нашел Артура и Кливленда, которые уже растянулись на полотенцах и ржали. Банки с пивом были прикопаны в песке. С воды дул легкий бриз, и они не стали снимать рубашек. На Артуровой было написано: «Последний заказ». Мы пили, плавали, валялись на грязном песке и смотрели на лодки, скользящие по озеру. Кливленд исчез в доме и вернулся с помповым ружьем и мусорной корзиной, полной жестянок. Сидя на своем полотенце, я наблюдал, как он водружает банки на ограду в ряд, прицеливается и сбивает их, не промазав ни разу.
– Как ему это удается, ведь он же пьян? – спросил я Артура.
– Он не пьян, – ответил тот. – Он никогда не бывает пьяным. Просто пьет и пьет, пока не валится без сознания, но никогда не напивается допьяна.
Я снова вспомнил о фотографии на каминной полке и банке пива в руках Кливленда.
– А что он раньше писал?
– Ну, ты бы назвал это эссе, довольно странные рассказы. Я как-то говорил тебе об одном, про тараканов. У нас в школе была одна учительница, прекрасная женщина. Он начал писать благодаря ей.
– И что дальше? – заинтересовался я.
– А дальше, разумеется, с ней случилось несчастье.
– Какое несчастье?
– Смерть. – Он откатился в сторону и отвернулся от меня, так что я видел только его затылок и слышал лишь те слова, которые до меня доносил ветер. – Поэтому будто бы он и бросил писать. Но это обычная Кливлендова чепуха. Он находит идеальное оправдание каждой своей неудаче. Обычно это какое-нибудь несчастье.
– Например?
– Например, его мать покончила с собой, а отец стал едва ли не самым жутким гомиком из всех, кого я видел, – а видел я их, поверь, немало, и довольно жутких. Так что у Кливленда есть оправдание для того, чтобы больше никогда не делать ничего хорошего или благоразумного. – Он стянул с себя рубашку и обмотал ею голову, обнажив худую розовую спину.
– Разве он не хотел стать писателем? – допытывался я, пытаясь сдернуть рубашку с его головы. Но Артур вцепился в нее, предпочитая оставаться под ее укрытием.
– Ну конечно, ему хотелось бы стать писателем, но теперь у него появились такие удобные отговорки. Ведь надираться до потери сознания каждый вечер гораздо проще!
– Ты и сам много пьешь.
– Это другое.
– Посмотри на меня.
– Нет. Послушай, он извлек немалую выгоду из этих «потерянных уикендов». Я не меньше остальных виноват в том, что смеялся над ним и уважал его за раздолбайство. Он знает пропасть людей, и почти все они хотят стать ему друзьями. Во всяком случае, поначалу. Потом их намерения меняются.
Это было правдой. Порастеряв свое обаяние и пьяную живость, Кливленд подошел к той точке, когда люди, знавшие его, при упоминании его имени говорили: «Этот урод?»
– Я рассказывал тебе, что он унаследовал от матери около двадцати тысяч долларов. И спустил их все, до единого цента. В основном на наркотики, пиво, музыкальные записи и поездки на концерты «Грейтфул дед» в Чарльстон, Бостон или Окленд, штат Калифорния. На всякую ерунду. Знаешь, чем он занимается сейчас?
– Да, – ответил я.
Он скинул с головы рубашку и резко развернулся ко мне, хотя на его лице не было и тени удивления.
– Он тебе рассказал?
Я встал.
– Ну вот, нагрузился, – заметил я. – Как думаешь, сколько банок я собью?
Я задремал на занавешенной веранде, над подступающим приливом, и сквозь сон почувствовал запах чили. Лежа на койке, я медленно просыпался. Теплый пряный запах постепенно проникал в мой мозг, пока не открылись глаза. Я пошел на кухню и встал рядом с Кливлендом, который открывал консервные банки одну за другой, пока не набралось две дюжины мишеней для будущих стрельб, почти четыре литра чили. Кливленд был без рубашки, и я заметил поставленные по пьянке синяки у него на левом плече, голени и предплечье.
– Да я смотрю, у тебя хороший аппетит! – сказал я.
Он перестал помешивать ароматную густую массу в супнице и гордо похлопал себя по животу.
– Разумеется, – похвастал он. – Я как раз занимаюсь тем, что пожираю мир. На прошлой неделе я расправился с Бахрейном и Ботсваной. И с Белизом.
Мы сели за старый, поцарапанный замечательный дубовый стол, поставили на него тарелки с чили, и я снова принялся пить пиво. Оно было холодным и быстро прояснило мне голову. После ужина мы пошли на улицу. Было все еще светло, но уже начинало смеркаться. Артур нашел маленький мяч и бейсбольную биту, и мы вошли в воду. Он мастерски бил длинные удары, и нам приходилось плыть десятки метров, чтобы поймать мяч. Выбравшись на берег, мы продрогли на ветру и надели трикотажные рубашки. Кливленд научил меня зажигать спичку, прикрывая ее сложенными ковшиком ладонями, как «ковбой Мальборо», и щелчком отбрасывать окурок метров на семь. Солнце село, но мы все еще оставались на пляже, наблюдая за полетом светляков и промельками летучих мышей. В лесу было множество сверчков, и звуки музыки, слышавшиеся из приемника на веранде, смешивались с цвирканьем насекомых. Сидя на песке, я неожиданно для себя подумал о Флокс. Кливленд и Артур отошли к кромке воды, слишком далеко, чтобы я слышал, о чем они говорят, и курили большие сигары «Антоний и Клеопатра», потом выбросили окурки на песок. Они сняли рубашки и бросились в воду там, где несколько лет назад Кливленд так грубо обошелся со своей младшей сестрой.
Я испытал счастье – или иное слабое, приятное чувство, которое угнездилось в моем желудке благодаря выпитому пиву, – при виде угасающего, измученного голубого неба, донимаемого по краям зарницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64