Очистки падали в фартук ей на колени, а клубни она роняла в корзину у своих ног. Даже в этот ранний час аромат жаркого, приправленного розмарином, вызвал у него острый приступ голода.
— Нет-нет. Просто попросите его позвонить мне сегодня днем и передайте ему...
Задержавшись в дверях, глядя, как серый дождь хлещет по голым пластиковым столам, он не без удовольствия подумал: теперь, когда он с ними поговорил, ситуация должна проясниться.
Ему еще предстоит беседовать с Перуцци. Ну как подготовишься к такому разговору? Это все равно, что готовиться к переходу через минное поле. Надо просто соблюдать осторожность, вот и все. И какое это теперь имеет значение? Подумать только, позавчера он сидел здесь на солнышке с бокалом вина и забот не ведал! Ну убита какая-то иностранка, ну и что? Ни тебе политических и дипломатических осложнений, ни сраженных горем родителей, ни газетчиков, ни прокурорского гнева, а один лишь злонравный обувщик.
Ссутулив плечи под тяжелыми плетьми дождя, он направился к мастерской. Над его опущенной головой прогремел гром, предваряя его встречу с пылающим гневом Перуцци.
Смерть Акико стала тяжелым ударом для Перуцци. Его острый взгляд блуждал теперь бесцельно, будто заплутавшись в лабиринте. Инспектору самому пришлось пробираться к обувщику через лабиринт, потому что того не оказалось в мастерской. Если он так похваляется своим сыном, который за всем тут у него успевает проследить, он ведь мог бы и не ходить в банк, как остальные? Разве что пойти поболтать и посидеть в баре?
Но Иссино объяснил ему:
— Он магазине. Синьора ушла кофе. Сюда, пожалуста.
И вместо того чтобы выходить в непогоду, плестись сначала вдоль по улице и поворачивать обратно на Сан-Джакопо, он, следуя наставлениям Иссино, был вынужден пройти по сумрачной лестнице прямо и налево, потом направо, еще раз направо и до конца, протиснуться за шкафами, открыть дверь справа и подняться наверх. Верхний коридор был лучше освещен, чем лестница, и в прежнее время он бы заинтересовался идущими по стенам полками, уставленными коробками, колодками и свертками кожи. Но теперь все было по-иному, и он брел, не задерживаясь, едва повернув голову, когда по ошибке чуть не попал в каморку Иссино, а после чуть не вошел в шкаф. В конце концов он все-таки нашел нужную дверь и выбрался наружу.
Женщина, работавшая в магазине, уже вернулась с перерыва, очевидно, раньше обычного, потому что непогода все усиливалась. Когда он вошел, она стояла на коленях среди развала туфель у ног покупательницы и бормотала нечто утешительное. Перуцци держал в руках штабель обувных коробок и смотрел на дождь за окном, не замечая появления инспектора, пока тот не шагнул к нему и не тронул за локоть.
— Нам нужно поговорить.
Перуцци обернулся и взглянул на него рассеянным взглядом. Десятью минутами спустя покупательница ушла, так ничего и не купив, обувщик отпустил в ее адрес несколько резких замечаний, но инспектора он все еще будто не видел.
В этом элегантном магазине, на голубом ковре, Перуцци, долговязый, громоздкий, в длинном фартуке и с руками рабочего, выглядел еще более неуместно, чем инспектор. Этот другой мир весь состоял из матовых огней и пастельных тонов и тонко пах духами, как новые туфли.
— Нужно поговорить, Перуцци. Идемте обратно в мастерскую.
Не успел Перуцци ответить, как в магазин вошла молодая светловолосая женщина. Она, улыбаясь, складывала зонт, с которого текла вода. Продавщица поспешила к ней, чтобы взять у нее зонт. Но блондинка смотрела на Перуцци.
— Меня послал сюда ваш подмастерье. Вы сшили мне мокасины?
— Да. Светло-коричневые или темно-коричневые.
— Но я хотела пару красных и пару голубых, как в прошлом году! Разве вы не помните? Я приходила в конце апреля, и вы сказали, что в начале июня они будут готовы.
— Что ж, они готовы. Они на витрине.
— Но они же коричневые!
— В этом году я шью только коричневые. Зачем вам мокасины ярких цветов?
— Но, Перуцци, в прошлом году вы их шили!
— А в этом году не шью.
— Вы мне обещали. Вы сказали: в июне. — Она посмотрела на продавщицу, взывая о помощи.
— Я с ним поговорю, — пробормотала та, — зайдите на следующей неделе. — Она подала знак инспектору увести Перуцци в мастерскую: именно там ему было самое место.
Движимый мыслью о полках внизу, инспектор предложил:
— Давайте я помогу вам отнести коробки вниз. Вы, наверное, не хотите, чтобы они тут мешали в магазине.
— В этом магазине мешает не обувь.
Без всякого сомнения, мешали покупатели. Наконец они сдвинулись с места, и инспектор проследовал за Перуцци, помогая ему нести коробки, которые предстояло разместить на полках в длинном коридоре. Вывести Перуцци из рассеянности и обратить на себя внимание можно было только говоря об обуви. Затем он легко мог перейти к Акико, а потом к Эспозито и скандалу.
— Не сюда. — Перуцци отобрал у него коробки. — У меня новая система. Там, где не хватает размера, я оставляю пустое место. Вот так... Это Акико придумала. — Он остановился, забыв, о чем говорил и что делал.
— Вам ее очень недостает.
— Понимаете, у нас были планы. Я предлагал купить им дом, он вам рассказывал?
— Перуцци, я ничего не знал об Эспозито. Я понятия не имел. Хотя он служит у нас семь или восемь месяцев, но я не пользуюсь его доверием. Мне очень жаль, мне следовало быть к нему внимательнее, но всё так, как есть. А теперь он исчез, и мне нужна ваша помощь.
— Нет. Если вы станете обвинять его в том, что случилось с Акико, то нет.
— Я никого не обвиняю, я хочу понять, что произошло.
— Кто угодно мог это сделать. Тем более в общественном парке. Какой-нибудь наркоман, вор какой-нибудь... А вдруг это вообще был несчастный случай?
— Не волнуйтесь, помните о своем сердце. Если это был несчастный случай, то мы должны это установить. Нам необходимо расспросить Эспозито, а мы не знаем, где он.
— Он ее любил. Она была от него беременна, и он хотел на ней жениться.
— Но она не соглашалась, верно? Они поссорились, я это знаю. Почему вы его защищаете? Сантини сказал, что вы во всем обвиняли его. Вы сами мне рассказывали, как она плакала за работой.
— Она его любила.
— Но почему она не хотела выходить за него замуж?
— Потому что она только что получила свободу! Вы не знаете, чего ей это стоило. Труднее всего ей было оставить сестру, но она от всего отказалась: от денег, стабильности, от своей родины, от всего — ради того, чтобы жить так, как ей хотелось, и думать, что хотелось.
— Но почему она отказывалась от Эспозито? Если она его, как вы говорите, любила.
— Да, она его любила. И пошла бы за него, она мне сама сказала. Но когда они поехали в Неаполь, то она поняла, что выходит замуж не за Энцо, а за всю его семью. По ее словам, она вырвалась из клетки и пролетела полмира только для того, чтобы угодить в другую такую же клетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Нет-нет. Просто попросите его позвонить мне сегодня днем и передайте ему...
Задержавшись в дверях, глядя, как серый дождь хлещет по голым пластиковым столам, он не без удовольствия подумал: теперь, когда он с ними поговорил, ситуация должна проясниться.
Ему еще предстоит беседовать с Перуцци. Ну как подготовишься к такому разговору? Это все равно, что готовиться к переходу через минное поле. Надо просто соблюдать осторожность, вот и все. И какое это теперь имеет значение? Подумать только, позавчера он сидел здесь на солнышке с бокалом вина и забот не ведал! Ну убита какая-то иностранка, ну и что? Ни тебе политических и дипломатических осложнений, ни сраженных горем родителей, ни газетчиков, ни прокурорского гнева, а один лишь злонравный обувщик.
Ссутулив плечи под тяжелыми плетьми дождя, он направился к мастерской. Над его опущенной головой прогремел гром, предваряя его встречу с пылающим гневом Перуцци.
Смерть Акико стала тяжелым ударом для Перуцци. Его острый взгляд блуждал теперь бесцельно, будто заплутавшись в лабиринте. Инспектору самому пришлось пробираться к обувщику через лабиринт, потому что того не оказалось в мастерской. Если он так похваляется своим сыном, который за всем тут у него успевает проследить, он ведь мог бы и не ходить в банк, как остальные? Разве что пойти поболтать и посидеть в баре?
Но Иссино объяснил ему:
— Он магазине. Синьора ушла кофе. Сюда, пожалуста.
И вместо того чтобы выходить в непогоду, плестись сначала вдоль по улице и поворачивать обратно на Сан-Джакопо, он, следуя наставлениям Иссино, был вынужден пройти по сумрачной лестнице прямо и налево, потом направо, еще раз направо и до конца, протиснуться за шкафами, открыть дверь справа и подняться наверх. Верхний коридор был лучше освещен, чем лестница, и в прежнее время он бы заинтересовался идущими по стенам полками, уставленными коробками, колодками и свертками кожи. Но теперь все было по-иному, и он брел, не задерживаясь, едва повернув голову, когда по ошибке чуть не попал в каморку Иссино, а после чуть не вошел в шкаф. В конце концов он все-таки нашел нужную дверь и выбрался наружу.
Женщина, работавшая в магазине, уже вернулась с перерыва, очевидно, раньше обычного, потому что непогода все усиливалась. Когда он вошел, она стояла на коленях среди развала туфель у ног покупательницы и бормотала нечто утешительное. Перуцци держал в руках штабель обувных коробок и смотрел на дождь за окном, не замечая появления инспектора, пока тот не шагнул к нему и не тронул за локоть.
— Нам нужно поговорить.
Перуцци обернулся и взглянул на него рассеянным взглядом. Десятью минутами спустя покупательница ушла, так ничего и не купив, обувщик отпустил в ее адрес несколько резких замечаний, но инспектора он все еще будто не видел.
В этом элегантном магазине, на голубом ковре, Перуцци, долговязый, громоздкий, в длинном фартуке и с руками рабочего, выглядел еще более неуместно, чем инспектор. Этот другой мир весь состоял из матовых огней и пастельных тонов и тонко пах духами, как новые туфли.
— Нужно поговорить, Перуцци. Идемте обратно в мастерскую.
Не успел Перуцци ответить, как в магазин вошла молодая светловолосая женщина. Она, улыбаясь, складывала зонт, с которого текла вода. Продавщица поспешила к ней, чтобы взять у нее зонт. Но блондинка смотрела на Перуцци.
— Меня послал сюда ваш подмастерье. Вы сшили мне мокасины?
— Да. Светло-коричневые или темно-коричневые.
— Но я хотела пару красных и пару голубых, как в прошлом году! Разве вы не помните? Я приходила в конце апреля, и вы сказали, что в начале июня они будут готовы.
— Что ж, они готовы. Они на витрине.
— Но они же коричневые!
— В этом году я шью только коричневые. Зачем вам мокасины ярких цветов?
— Но, Перуцци, в прошлом году вы их шили!
— А в этом году не шью.
— Вы мне обещали. Вы сказали: в июне. — Она посмотрела на продавщицу, взывая о помощи.
— Я с ним поговорю, — пробормотала та, — зайдите на следующей неделе. — Она подала знак инспектору увести Перуцци в мастерскую: именно там ему было самое место.
Движимый мыслью о полках внизу, инспектор предложил:
— Давайте я помогу вам отнести коробки вниз. Вы, наверное, не хотите, чтобы они тут мешали в магазине.
— В этом магазине мешает не обувь.
Без всякого сомнения, мешали покупатели. Наконец они сдвинулись с места, и инспектор проследовал за Перуцци, помогая ему нести коробки, которые предстояло разместить на полках в длинном коридоре. Вывести Перуцци из рассеянности и обратить на себя внимание можно было только говоря об обуви. Затем он легко мог перейти к Акико, а потом к Эспозито и скандалу.
— Не сюда. — Перуцци отобрал у него коробки. — У меня новая система. Там, где не хватает размера, я оставляю пустое место. Вот так... Это Акико придумала. — Он остановился, забыв, о чем говорил и что делал.
— Вам ее очень недостает.
— Понимаете, у нас были планы. Я предлагал купить им дом, он вам рассказывал?
— Перуцци, я ничего не знал об Эспозито. Я понятия не имел. Хотя он служит у нас семь или восемь месяцев, но я не пользуюсь его доверием. Мне очень жаль, мне следовало быть к нему внимательнее, но всё так, как есть. А теперь он исчез, и мне нужна ваша помощь.
— Нет. Если вы станете обвинять его в том, что случилось с Акико, то нет.
— Я никого не обвиняю, я хочу понять, что произошло.
— Кто угодно мог это сделать. Тем более в общественном парке. Какой-нибудь наркоман, вор какой-нибудь... А вдруг это вообще был несчастный случай?
— Не волнуйтесь, помните о своем сердце. Если это был несчастный случай, то мы должны это установить. Нам необходимо расспросить Эспозито, а мы не знаем, где он.
— Он ее любил. Она была от него беременна, и он хотел на ней жениться.
— Но она не соглашалась, верно? Они поссорились, я это знаю. Почему вы его защищаете? Сантини сказал, что вы во всем обвиняли его. Вы сами мне рассказывали, как она плакала за работой.
— Она его любила.
— Но почему она не хотела выходить за него замуж?
— Потому что она только что получила свободу! Вы не знаете, чего ей это стоило. Труднее всего ей было оставить сестру, но она от всего отказалась: от денег, стабильности, от своей родины, от всего — ради того, чтобы жить так, как ей хотелось, и думать, что хотелось.
— Но почему она отказывалась от Эспозито? Если она его, как вы говорите, любила.
— Да, она его любила. И пошла бы за него, она мне сама сказала. Но когда они поехали в Неаполь, то она поняла, что выходит замуж не за Энцо, а за всю его семью. По ее словам, она вырвалась из клетки и пролетела полмира только для того, чтобы угодить в другую такую же клетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47