— Эспозито был единственным сыном у матери-вдовы, так что вы представляете, каково ей... Я не должен вам ничего такого рассказывать, и поэтому, ради бога, никому не говорите, что узнали об этом от меня, потому что я стану все отрицать. Договорились?
Критический момент миновал, и они вскоре опять начали спорить, перекрикивая друг друга, кто видел Эспозито, а кто нет.
— Нет-нет-нет! Спроси Перуцци. У него были черные волосы.
— Говорят тебе, я видел, как он ждет ее у мастерской.
— Ничего подобного ты не видел. Он приходил сюда всего-то раз, да и то когда ее уже не было. Правильно я говорю, Перуцци?
— Да. За день до инспектора и задавал те же вопросы.
— В тот самый день я его и приметил.
— Но тогда он не мог ждать Акико, раз ее уже тут не было!
— А я почем знал, кого он дожидается? Я просто говорю то, что видел, вот и все. Просто говорю. Кажется, он был в кожаном пальто.
— В каком кожаном пальто? В каком еще пальто? В мае! Он был в форме, как сказал Перуцци. Ты несешь чушь! Заткнись, ради бога!
Всегда найдутся желающие убедить себя, что они видели то, что следовало видеть, особенно если представляется шанс рассказать об этом в новостях по телевизору. У самозваного свидетеля был грубый хриплый голос, но зато остальные выступали хором, чтобы перекричать его, и маленькая комната гудела от их голосов. Жена Лапо удалилась обратно в кухню. Инспектор не делал попыток восстановить тишину и порядок. Он пригнулся, и теперь кричащие рты и жестикулирующие руки оказались над его головой. Гварначче надо было привлечь внимание Сантини, молча сидевшего справа от него за столом.
Инспектор обратился к нему почти шепотом, чтобы тот услышал его за криками:
— Вы ведь видели его, не правда ли?
Услышал ли его Сантини или прочел по губам? Так или иначе, он кивнул.
— Он был в форме?
Подав ему знак, инспектор тронул за рукав Перуцци. Они прошли в переднюю комнату, которая была не больше, но зато светлее, благодаря проникавшему в нее дневному свету, и где они могли укрыться от жарких споров.
— Значит, только вы двое видели Эспозито за день до того, как я пришел и стал расспрашивать об Акико. Это правда? И вы сказали мне вчера утром, не так ли, Сантини, что он был одет в форму.
— Да, но мы с ним не разговаривали. Я лишь видел, как он зашел к Перуцци.
— А вы, Перуцци, вы так разозлились на меня в первый раз, потому что я задавал вам те же вопросы, что и он. «Я не знаю, где она! Сколько вас еще сюда придет и спросит?» Не так ли вы мне кричали?
— Я не помню. Она исчезла, и я был зол.
— Но вы сказали ему, что она может быть в Риме или даже в Токио, как и мне?
— Я не помню! Я был расстроен!
— Постарайтесь не расстраиваться сейчас. Сядьте. Вот так лучше. Попробуйте вспомнить. Он спрашивал у вас, не знаете ли вы, куда она могла подеваться?
— Нет!
— А что он у вас спрашивал?
— Ничего! Он ничего у меня не спрашивал. Я знал наверняка, что он ищет ее. Зачем еще ему ко мне приходить? Я сказал ему, так же как и вам, что кроме Рима ей, по-моему, деться некуда. И если ее там нет, то она уехала туда, откуда приехала. Больше я ничем не мог ему помочь. А он просто стоял с таким видом, будто его кирпичом по голове треснули. Стоял, и все!
— И ничего не спрашивал? И ничего не говорил?
— Я вам отвечаю! Стоял как истукан!
— Хорошо. Успокойтесь. Пожалуйста, успокойтесь. Но он, наверное, представился, хоть имя свое назвал, если вы никогда раньше не встречались?
— Я знал, кто он такой! Я видел не меньше дюжины его фотографий, хотя в тот день он был вовсе на них не похож. Он был похож на мертвеца. Неудивительно, что он... Он ни слова не произнес. Его глаза... Она все о нем да о нем... Какой он заботливый, нежный, добрый, и она была не такая дура, чтобы обмануться на его счет, ей-богу.
— Перуцци, послушайте. Я должен у вас спросить об одной детали, особенно важной теперь, когда я узнал об Эспозито: вы помните, в котором часу она ушла из мастерской в тот день, когда вы видели ее в последний раз? Было ли это как обычно перед закрытием?
— Перед закрытием? Нет, нет конечно, время было полдвенадцатого утра.
— Одиннадцать тридцать утра? Куда она пошла? Куда она отправилась в этот утренний час?
— В банк.
— Сама по себе или для вас?
— Для меня, разумеется. Была пятница. Она всегда относила наличные и чеки в пятницу утром. После моего инфаркта она...
— Перуцци, это важно. Я пытаюсь точно установить, когда это произошло. Мне нужно восстановить порядок их с Эспозито передвижений.
— Они, бывало, встречались, чтобы вместе наскоро выпить кофе, если он был свободен. Она всегда ходила в банк в одно и то же время. Я не наврежу ему, сказав вам об этом?
— Вы не можете ему навредить, Перуцци.
— Ах да. Нет, конечно. Но в тот день она вроде и не собиралась с ним встречаться. Мне она ничего не говорила.
— А она бы сказала?
— Я... может, да, а может, и нет, но это было уже после, после их ссоры... — Перуцци замолчал.
— Ладно. Но она все-таки попала туда? Она пришла в банк и внесла деньги на ваш счет?
— Я не знаю.
— Вы не знаете? Как вы можете не знать? Вы бы, наверное, заметили, если бы там не хватало денег за целую неделю, не правда ли?
— Нет! Но мой сын заметил бы, если не сразу, то в конце месяца точно, когда стал бы проверять мои счета. Если вы обвиняете Акико в...
— Я ни в чем Акико не обвиняю. Разве вы не понимаете, что если кому-то было известно, что по пятницам она относит деньги, то ее могли ограбить? В ее сумке не нашлось ничего, подтверждающего, что она шла в банк или возвращалась оттуда. Ни денег, ни чеков, ни банковских квитанций. Я полагаю, она отдавала вам квитанции?
— Да... То есть она хранила их, пока они мне не требовались для заполнения налоговой декларации. Да вы вообще о чем? Ее могли ограбить на улице, но она... — Он осекся, столкнувшись с очевидным выводом, который инспектору тоже был не по душе.
А Сантини проговорил:
— Кто бы это ни был, она, наверное, встретила его там, наверху.
— Она не говорила мне, что собирается с ним встречаться. Она не говорила. Я бы запомнил, обязательно запомнил бы. А когда она не вернулась, я подумал...
— Правильно я понимаю, что вы ходите в банк на площади Питти, как и все ваши соседи?
— Да. Я не поверю! Что бы вы там ни нашли, я не поверю, что это сделал Эспозито. Она знала его лучше всех, и, извините, конечно, лучше, чем вы. И она ему доверяла. Для меня этого достаточно. — Он побледнел и держался за грудь.
Рука инспектора твердо легла ему на плечо.
— Подумайте о своем здоровье.
— Если он убил ее, я никогда больше не поверю ничему и никому, особенно себе. Если он убил ее...
Сантини посмотрел на инспектора.
— Это ведь не он, правда?
— Я не знаю. Возвращайтесь обратно, и пусть они там заканчивают. Мне нужно идти.
И он ушел.
Деньги. И Эспозито? Неубедительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47