Истинную стоимость мебели вся семья узнала из передачи по телевизору, которая велась с аукционных торгов. Увидев на экране свое былое имущество, Нелл пришла в тупое недоумение, а когда до нее дошло, что мебель продали за четыреста тысяч долларов, ее чуть не хватил удар. Эта мебель – рухлядь, по мнению всей семьи, – досталась Нелл по наследству, но эта рухлядь действовала на нее угнетающе, тяготила, давила, а дети сначала просто опасались ее. Да и какие другие чувства мог испытать ребенок, глядя на темный комод на ножках, мрачные тяжелые стулья и огромный письменный стол, который Нелл, вероятно, из суеверного уважения называла лишь по-французски: secretaire l'abbatoir.
По словам Нелл – которая страдала психическими расстройствами, не раз приводившими ее на больничную койку и в конце концов доконавшими, – их далекие предки прибыли в Америку из Европы вместе с первыми колонистами на вошедшем в историю паруснике «Мэйфлауэр». Узнав об этом, Пейтон долго находилась в недоумении: с какой стати ее предков понесло на борт корабля, отправлявшегося в неведомое, когда они могли и дальше сидеть у растопленного камина в благополучной цивилизованной Англии? Возможно, они были еретиками и отправились на край света в поисках религиозной свободы, а может, были просто душевнобольными, чьи гены через несколько поколений передались ее матери.
На вопрос – любит ли она Барри, своего жениха – Пейтон вряд ли могла внятно ответить. Она не изводила себя любовным томлением, не сидела у телефона, ожидая звонка любимого, и не рыдала, если он не звонил в назначенный час или был невнимательным.
Впрочем, Барри не давал для этого повода. Он был заботливым, обязательным, заслуживавшим доверия – словом, Барри ей нравился, а любовь, о которой она прежде мечтала, теперь казалась необязательной – что с нее толку: она все равно пройдет, любовью сыта не будешь.
Кроме того, у Пейтон не было выбора: круг ее знакомых был ограничен – она проводила целый день на работе, уткнувшись в компьютер. Но она была привлекательна, пожалуй, даже красива, и не заметить ее было нельзя. «Вы не актриса?» – такой вопрос ей задавали не раз, но Пейтон, в отличие от немалого числа сверстниц, не тянуло на сцену; к тому же она понимала, что стать «звездой» нереально, а быть посредственностью не хотела.
Знакомству с Барри предшествовало немаловажное обстоятельство: Пейтон, устав от домашних дрязг, переселилась в городскую квартиру, которую снимала вместе с несколькими девицами того же достатка, что и она.
Одна из этих девиц, разбитная, с немыслимыми кудряшками, почти каждый вечер приводила с собой парня, всякий раз нового, и, никого не стесняясь, укладывалась с этим парнем в постель, чтобы предаться страстной любви с неизменными стонами. Другая – кожа да кости – беззастенчиво опустошала чужие кастрюли, видно, для того, чтобы не упасть на работе.
Да и сама квартира оказалась неважной: летом в ней было жарко, а зимой холодно. Раздражала Пейтон и квартирная плата; ей приходилось выкладывать те же деньги, что и соседкам, хотя ее кровать стояла в гостиной, проходной комнате. Ко всему прочему и дорога до работы стала занимать больше времени.
В конце концов Пейтон стада подумывать о возвращении к матери, надеясь, что, избавившись от платы за угол, она сумеет накопить деньги хотя бы на подержанную машину. На новом месте ее ничто не держало, а разговоры соседок, неизменно крутившиеся вокруг новых знакомств, начинали надоедать.
Парня не было лишь у Пейтон, и по вечерам она сидела обычно дома и лишь иногда – чтобы развеяться – встречалась со своей подругой Викторией, служившей няней в больнице. В свободную минуту Виктория бегала в бар напротив, и найти ее не составляло труда.
И вот однажды, уже после того как Пейтон вернулась к матери, она решила скоротать время с подругой. Она отправилась в бар, хотя в то время рано темнело, а на улице было холодно. Бар был полон народу, но Пейтон быстро нашла подругу.
Виктория была высокой девицей с бледно-розовой кожей и вялыми, хотя и тщательно причесанными длинными белокурыми волосами. Лучшим в ее внешности были глаза: большие и жизнерадостные, наглядно передававшие характер своей хозяйки. Жизнерадостность привлекает, и Виктория никогда не страдала от одиночества.
– Ты не представляешь, что сегодня случилось, – затараторила она, едва увидев подругу. – Жуть! Меня подозвал больной, наркоман паршивый. Он что-то пробормотал, да я не расслышала, ну и склонилась над ним. Так вот, представь: он схватил меня за руку и потянул ее к пенису, прямо под одеяло – для чего, объяснять не надо, ты понимаешь. Я, естественно, отдернула руку и неожиданно наткнулась на шприц, который этот паршивец прятал под одеялом. Я вскрикнула, а увидев на руке кровь, в сердцах схватила его за пенис, оказавшийся с гулькин нос, и дернула так, что этот дурень заорал во весь голос. Хорошо, что поблизости не оказалось старшей сестры – ну, грымзы, я тебе рассказывала о ней – а то бы мне точно не поздоровилось.
– Ты пьешь дорогой коктейль, – заметила Пейтон.
– Не на свои шиши. Покрути головой: большинство мужиков – приезжие. Дантисты. Приехали со всей страны на симпозиум. Видать, не жмоты. Всех девиц угощают.
Барри Эмберс произвел на Пейтон приятное впечатление, хотя он и не был похож на того красавца, о котором она когда-то мечтала. У него была заурядная внешность – с таким человеком поговоришь, а назавтра, встретив, не узнаешь в толпе. Но он был предупредителен, добр и производил впечатление человека, которому вполне можно довериться – не обидит. А вот на дантиста с суровым взглядом и безжалостными руками он не был похож ни капельки. Скорее он походил на трудолюбивого и аккуратного фермера, снимавшего сапоги, прежде чем войти в дом.
– А на дантиста вы совсем не похожи, – улыбнувшись, сказала Пейтон.
– А на кого же я похож? – спросил Барри.
– Скорее на фермера.
Барри беззаботно запел:
А мы, евреи, работаем в поле,
И каждый в кибуце судьбою доволен.
То бессовестно лгут,
То напрасно орут:
«Не для хитрых евреев фермерский труд».
Пейтон расхрабрилась и рассказала Барри о кошмарной истории, случившейся с ней, когда ей было четырнадцать. Тогда ее старший брат Донни взял ее с собой на каток, залитый на пустыре. Она каталась на коньках, а Донни, мечтавший стать хоккеистом, самозабвенно гонял шайбу. Дело кончилось тем, что он попал ей шайбой в лицо и выбил два зуба, и не каких-нибудь, а передних, после чего пришлось вставлять зубы.
– Разрешите, я посмотрю, – сказал Барри.
Он запрокинул ей голову и заглянул в рот. Его большие руки были мягки, как вымя коровы, решила Пейтон, все еще представлявшая Барри не дантистом, а фермером.
– Ну и ну! – Барри покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
По словам Нелл – которая страдала психическими расстройствами, не раз приводившими ее на больничную койку и в конце концов доконавшими, – их далекие предки прибыли в Америку из Европы вместе с первыми колонистами на вошедшем в историю паруснике «Мэйфлауэр». Узнав об этом, Пейтон долго находилась в недоумении: с какой стати ее предков понесло на борт корабля, отправлявшегося в неведомое, когда они могли и дальше сидеть у растопленного камина в благополучной цивилизованной Англии? Возможно, они были еретиками и отправились на край света в поисках религиозной свободы, а может, были просто душевнобольными, чьи гены через несколько поколений передались ее матери.
На вопрос – любит ли она Барри, своего жениха – Пейтон вряд ли могла внятно ответить. Она не изводила себя любовным томлением, не сидела у телефона, ожидая звонка любимого, и не рыдала, если он не звонил в назначенный час или был невнимательным.
Впрочем, Барри не давал для этого повода. Он был заботливым, обязательным, заслуживавшим доверия – словом, Барри ей нравился, а любовь, о которой она прежде мечтала, теперь казалась необязательной – что с нее толку: она все равно пройдет, любовью сыта не будешь.
Кроме того, у Пейтон не было выбора: круг ее знакомых был ограничен – она проводила целый день на работе, уткнувшись в компьютер. Но она была привлекательна, пожалуй, даже красива, и не заметить ее было нельзя. «Вы не актриса?» – такой вопрос ей задавали не раз, но Пейтон, в отличие от немалого числа сверстниц, не тянуло на сцену; к тому же она понимала, что стать «звездой» нереально, а быть посредственностью не хотела.
Знакомству с Барри предшествовало немаловажное обстоятельство: Пейтон, устав от домашних дрязг, переселилась в городскую квартиру, которую снимала вместе с несколькими девицами того же достатка, что и она.
Одна из этих девиц, разбитная, с немыслимыми кудряшками, почти каждый вечер приводила с собой парня, всякий раз нового, и, никого не стесняясь, укладывалась с этим парнем в постель, чтобы предаться страстной любви с неизменными стонами. Другая – кожа да кости – беззастенчиво опустошала чужие кастрюли, видно, для того, чтобы не упасть на работе.
Да и сама квартира оказалась неважной: летом в ней было жарко, а зимой холодно. Раздражала Пейтон и квартирная плата; ей приходилось выкладывать те же деньги, что и соседкам, хотя ее кровать стояла в гостиной, проходной комнате. Ко всему прочему и дорога до работы стала занимать больше времени.
В конце концов Пейтон стада подумывать о возвращении к матери, надеясь, что, избавившись от платы за угол, она сумеет накопить деньги хотя бы на подержанную машину. На новом месте ее ничто не держало, а разговоры соседок, неизменно крутившиеся вокруг новых знакомств, начинали надоедать.
Парня не было лишь у Пейтон, и по вечерам она сидела обычно дома и лишь иногда – чтобы развеяться – встречалась со своей подругой Викторией, служившей няней в больнице. В свободную минуту Виктория бегала в бар напротив, и найти ее не составляло труда.
И вот однажды, уже после того как Пейтон вернулась к матери, она решила скоротать время с подругой. Она отправилась в бар, хотя в то время рано темнело, а на улице было холодно. Бар был полон народу, но Пейтон быстро нашла подругу.
Виктория была высокой девицей с бледно-розовой кожей и вялыми, хотя и тщательно причесанными длинными белокурыми волосами. Лучшим в ее внешности были глаза: большие и жизнерадостные, наглядно передававшие характер своей хозяйки. Жизнерадостность привлекает, и Виктория никогда не страдала от одиночества.
– Ты не представляешь, что сегодня случилось, – затараторила она, едва увидев подругу. – Жуть! Меня подозвал больной, наркоман паршивый. Он что-то пробормотал, да я не расслышала, ну и склонилась над ним. Так вот, представь: он схватил меня за руку и потянул ее к пенису, прямо под одеяло – для чего, объяснять не надо, ты понимаешь. Я, естественно, отдернула руку и неожиданно наткнулась на шприц, который этот паршивец прятал под одеялом. Я вскрикнула, а увидев на руке кровь, в сердцах схватила его за пенис, оказавшийся с гулькин нос, и дернула так, что этот дурень заорал во весь голос. Хорошо, что поблизости не оказалось старшей сестры – ну, грымзы, я тебе рассказывала о ней – а то бы мне точно не поздоровилось.
– Ты пьешь дорогой коктейль, – заметила Пейтон.
– Не на свои шиши. Покрути головой: большинство мужиков – приезжие. Дантисты. Приехали со всей страны на симпозиум. Видать, не жмоты. Всех девиц угощают.
Барри Эмберс произвел на Пейтон приятное впечатление, хотя он и не был похож на того красавца, о котором она когда-то мечтала. У него была заурядная внешность – с таким человеком поговоришь, а назавтра, встретив, не узнаешь в толпе. Но он был предупредителен, добр и производил впечатление человека, которому вполне можно довериться – не обидит. А вот на дантиста с суровым взглядом и безжалостными руками он не был похож ни капельки. Скорее он походил на трудолюбивого и аккуратного фермера, снимавшего сапоги, прежде чем войти в дом.
– А на дантиста вы совсем не похожи, – улыбнувшись, сказала Пейтон.
– А на кого же я похож? – спросил Барри.
– Скорее на фермера.
Барри беззаботно запел:
А мы, евреи, работаем в поле,
И каждый в кибуце судьбою доволен.
То бессовестно лгут,
То напрасно орут:
«Не для хитрых евреев фермерский труд».
Пейтон расхрабрилась и рассказала Барри о кошмарной истории, случившейся с ней, когда ей было четырнадцать. Тогда ее старший брат Донни взял ее с собой на каток, залитый на пустыре. Она каталась на коньках, а Донни, мечтавший стать хоккеистом, самозабвенно гонял шайбу. Дело кончилось тем, что он попал ей шайбой в лицо и выбил два зуба, и не каких-нибудь, а передних, после чего пришлось вставлять зубы.
– Разрешите, я посмотрю, – сказал Барри.
Он запрокинул ей голову и заглянул в рот. Его большие руки были мягки, как вымя коровы, решила Пейтон, все еще представлявшая Барри не дантистом, а фермером.
– Ну и ну! – Барри покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81