Уже не первый год радовал внук бабушку успехами в письме - писал, как самый искусный писец.
- Письму его азербайджанец учил, который новым почерком пишет, этот самый Мир-Али, которого вы привезли из Тебриза. Он тут вроде падишаха среди писцов. Я ему и приказала учить мальчика почерку. А теперь учителя хвалят его любознательность в науках.
- Улугбеку муллой не быть! - сказал Тимур.
- Лошадей любит, - подтвердила она.
- Надо его к охоте приохочивать.
- Его Халиль завтра звал на охоту. Да не знаю, соберутся ли?
- А почему бы не собраться?
- Мы ведь гостью ждем.
Тимур промолчал, чтобы не выдать своей досады: гостья едет, а ему еще ничего не донесли о том. Теперь, хмурясь, он не знал, о ком говорит жена. Чтобы скрыть свою неосведомленность, снова взял ломтик лепешки и, макая ее в сливки, ел.
Но и Сарай-Мульк-ханым замолчала, ожидая, как отнесется он к известию о приезде снохи.
- Думаешь, гостья охоте помешает?
- Да ведь - мать; как уедешь?
"Мать? Чья? Гаухар-Шад, мать Улугбека, находилась при Шахрухе на юге; Севин-бей, мать Халиль-Султана, находилась при Мираншахе, на западе. Какая из них прибывает? Что случилось? Зачем?"
- Гостья? - переспросил он.
- Хан-заде едет; ночью от нее гонец прибыл.
"Обе они ханские дочери, обе - хан-заде..."
То, что об этом приезде жена узнала раньше, чем он сам, рассердило его. Новая досада крепко приросла к прежней досаде: эта старуха никак не угомонится, везде у нее - нюх и слух. Ее, пожалуй, во дворцах больше опасаются, чем его самого: он ведь не может всех мелочей знать, а она знает все и все помнит. И знает, какую новость как повернуть для своей выгоды. При дворе его боятся, а ее опасаются; ей спешат угодить прежде, чем ему!
"Хан-заде? - думал он, снова и снова макая лепешку в сливки. - Что могло случиться? Где? На юге, на западе?"
Он поднял голову и взглянул на старуху. Он встретил приветливый, без обычного лукавства, ее темный взор.
- А что у вас толкуют об этом?
- Скачет сама по себе, - видно, не с доброй вестью. Никто ее не звал. Зачем? Гадать гадаем, а разгадки нет!
- Где она?
- Ночует в караван-сарае Кутлук-бобо. Днем тут будет.
Он оживился:
"В Кутлук-бобо! Значит, гостья едет с запада. Значит, едет Севин-бей. Значит, что-то случилось у Мираншаха!"
Этого сына Тимур не любил, всегда держал от себя подальше. Но его жену считал старшей и первой среди своих снох: внучка ордынского Узбек-хана, племянница хорезмийского хана, дочь Ак-Суфи, она была взята в жены старшему сыну Тимура - Джахангиру, по ней Джахангир звался Гураганом, как теперь, по ней же, Гураганом зовется Мираншах. Она родила Тимуру двоих внуков, самых милых ему, если не считать Улугбека. Ее старшего сына Тимур давно объявил своим наследником. Она тогда станет матерью повелителя, матерью-царицей, когда Тимура не будет среди живых царей.
- Да, - сказал Тимур, - Халилю не до охоты будет. А Улугбека отправь: пускай он сам охоту ведет. Пускай привыкает. Не всегда ж ему за старших братьев хорониться. Распорядись, чтоб хороших охотников ему дали. А я с ним пошлю Мурат-хана, он ведь дядя ему. Пускай проедутся.
- Не молод ли Улугбек для таких...
- Нам некогда ждать, пока ему годы выйдут. Мы с тобой...
- О том и я, государь, хотела поговорить.
- О чем?
- Годы наши... Мне уже за шестьдесят.
- И что же?
- Хотелось по себе память оставить, да и себе место подготовить.
- Твое право, царица.
Она задумалась. Он ждал.
- Затеяла я могилку себе сложить. Детей мне бог не послал; кто обо мне похлопочет, как сама не похлопочу? Средства у вас не прошу, - своими обойдусь. На то и прошу вашего дозволенья.
Опять досадно.
"Рассчитывает пережить мужа: мужа, мол, уже не будет, а детей нет, некому об ее могилке похлопотать будет. Старуха соображает, что мне уже шестьдесят пять, что уже недолго..."
Но он не мог отказать ей в просьбе: она старшая жена, дочь хана Казана. Ради ее родословной он и взял ее себе из многих красавиц, доставшихся ему из гарема амира Хусейна, когда тридцать лет назад разрешил убить этого Хусейна, долголетнего друга, соправителя, соратника, брата некогда любимой Ульджай. Когда амир Кейхосров убил Хусейна, Тимур раздал его вдов, а эту поставил над всеми своими женами, приучил почитать ее как царицу, по ней назвался Гураганом, ее брал с собой в страны, по которым проходил как ураган.
- Воля твоя, царица.
- А около могилки пристрою я мадрасу. Чтоб тихо было вокруг: пускай там сидят мальчики, книги читают, писать учатся. Будто я, как нынче, опять их ращу.
Еще ни одной мадрасы для обучения юношей не построил Тимур. Он считал, что дело воина и государя - радеть о славе, о чести, о вере. А царицам или купцам приличествует строить ханаки - обители для благочестивых паломников и дервишей, мадрасы - школы для обучения жаждущих знания.
- Строй, царица, строй. А где?
- Да ведь сколько уж из нашей семьи погребено у Шахи-Зинды...
- Какая ж мадраса за городской стеной?
- Нет, за городской стеной не годится... А хотелось поближе. Может, около вашей мечети, на Рисовом базаре... А?
- А почему там?
- Меньше ломать придется. Каменных строений там мало. А гнилые бревна с навесами недорого снести.
Тимур одобрил:
- Хозяйственно рассудила!
Но опять его взяла досада: затеяла строиться рядом с его большой мечетью; не уступает, за ним за самим тянется!
Тимур мрачнел, пережевывая с чесноком сухой ломтик печеной косули.
Он протянул руку к пустой чаше, и жена налила ему пенистого кумысу из глиняного кувшина.
Он повторил:
- Хозяйственно рассудила!..
Она уловила не только досаду, а и гнев в его голосе. Но гнев повелителя не встревожил ее: свой гнев он на других сорвет, а его согласие при ней останется.
Ханаку для дервишей, чтоб молились богу, другая жена Тимура - Туркан-ага - уже построила возле могилы Живого Царя, на Афрасиабе. Внук и наследник Тимура Мухаммед-Султан начал строить ханаку около мавзолея Рухабад, а мадрасу - рядом со своим жилым домом. Но мадрасу около своей гробницы еще никто не строил, это Сарай-Мульк-ханым придумала.
"Какая радетельница о просвещенье!" - с досадой покосился Тимур на старуху.
Но она усердно занималась куропаткой, ловко разламывая ее белыми сильными пальцами.
"Сколько колец!" - щурясь, присмотрелся он к ее сокровищам.
Кольца были редкостные. Среди них - древнейшие; может, с пальцев самого Чингиза; может, иные блистали на руках хорезмийских ханов, шахов иранских, китайских императоров, раджей Индии. Золото иных было темно или красно; на камнях темнели странные надписи, чьи-то головы или магические знаки.
Какие-то из них подарил Тимур. Иные сохранились от девических лет, пришли из ее монгольского рода;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364