- Это из Корана? - спросил Халиль-Султан, чтобы сказать что-нибудь.
- Нет! - ответил мастер. - Это стихи Маджнуна. Был такой арабский поэт. Сошел с ума от безответной любви. Может, слышали?
- Да.
- Вот, это один его стих.
- Странный поднос, на нем изображено святилище, а стихи - любовные.
- Этот поднос у меня от деда. Дед захотел стать мусульманином и начал с того, что пошел в Мекку. Там добрые люди подарили ему этот поднос в знак поощрения раскаявшемуся язычнику. А что удивляет вас? Это святилище священно. И любовь тоже священна.
Халиль впервые взглянул на мастера радостным, благодарным, удивленным взглядом:
- Вы сказали: любовь священна!
- Потому я и не мешаю моей дочери. А почему бы еще я не стал удерживать ее?
Радость вскипела в Халиле с такой силой, что разорвала бы ему грудь, если б он не распахнул порывистыми руками свои халаты, не открыл бы грудь свежим благоуханиям этого прекрасного сада.
- Замечательный поднос, - восхитился он, осторожно опуская его между собой и мастером, опуская так осторожно, словно медь могла рассыпаться мелкими черепками от удара о ковер.
Мастер придвинул поднос к себе, взял нож и, постукивая лезвием по отогнутому краю подноса, ждал, пока Шад-Мульк доставала из холодного ручья продолговатую зеленую дыню, обмывала ее чистой водой и несла к отцу.
- Садись с нами! - сказал ей мастер.
Она села на край тахты, не поднимая ног на ковер, словно готовая каждую минуту уйти прочь.
Она не взглянула на Халиля.
Она смотрела, как мастер умело вспарывал дыню, срезав ее концы; как он резал ее вдоль, сперва пополам, точным, сильным взмахом ножа; как вывалил семена, а потом половинку снова вдоль разрезал на две длинные четверти и потом, сеча их поперек, быстро нарезал толстые ломтики, заполнившие весь поднос.
- Это из Черной степи дыня. Кушайте! - говорил хозяин, разламывая лепешку и раскладывая ее ломти вокруг подноса.
- До Черной степи три дня пути! - удивился Халиль-Султан.
- Вам, на арабском коне, - три дня. А земледелец на осле везет эти дыни оттуда сюда неделю. Потому они и редки у нас. Наши самаркандские тоже хороши, да не столь. Эти рассыпчаты во рту, сладостны, душисты. Такие сочные плоды любят сухую степь, где даже и трава до корня иссыхает. И чем суше степь, тем сочнее в ней дыни; чем жарче зной, тем они слаще...
- Да, Да... - соглашался с хозяином Халиль-Султан, снова задумываясь о чем-то своем.
- Ну вот... Вы сидите, кушайте. А мне надо пойти докончить работу. Вечером заказчик придет. Я ему делаю бумажник. Он ждет богатой работы. Тиснить велел золотом, вытиснить арабские стихи из книги Абу-Теммама; а книга эта стара, неразборчива, ей лет двести. Но - воля заказчика; он мне и эту книгу принес. Неживые стихи.
- А вы знаете по-арабски? - рассеянно спросил Халиль.
- Наше ремесло требует. Разные бывают заказчики. Мой отец учился арабскому у деда, а я - у отца.
- Да... - рассеянно соглашался Халиль.
- Вы кушайте. Я пойду, а не то к вечеру не кончу.
И они остались вдвоем.
- Я беспокоился, хорошо ли ты провела эту ночь.
- Обидно было, - ответила Шад-Мульк.
- В Синем Дворце?
- Ваш дед глянул на меня так, будто я потерянная подкова.
- Не понимаю: как?
- Валяюсь на дороге в пыли, и всякий проходит мимо.
Халиль-Султан несмело улыбнулся:
- Дорогая моя, мимо подков не проходят: они приносят счастье тому, кто их найдет; их поднимают и уносят домой.
- Не знаю, принесу ли я счастье вашему дому.
- Конечно!
- Ваши бабки отнеслись ко мне, будто я индийская обезьяна.
- Опять не понимаю: как?
- У Тукель-ханым ручная обезьяна из Индия, Ее принесли к царице, и она сперва дала ей орехов, а когда обезьяна забила за обе щеки орехи, царица щелкнула ее по носу. Сперва ласкала, потом угощала, а под конец щелкнула по носу и велела убрать.
- Вот как?
- Я никогда не забуду, как они смотрели на меня. Как переглядывались между собой, если я брала их угощенья. А какие лакомства! Раньше я таких не видела. Я даже не знала, что такие есть. Но вино я не пила.
Он внимательно ловил и обдумывал каждое ее слово, с мучительной ясностью видя весь этот длительный пир, длительную казнь, устроенную ей надменными, самодовольными царицами в порицание за дерзостную любовь к царевичу.
- Не пила?
- Нет. Боялась захмелеть. А я хотела остаться трезвее их всех. Там только ваша мать не пила. Она одна меня не обижала. Я брала из ее рук все, чем она хотела меня угостить. Потому что она печальная и несчастная.
- Почему? - с горестью спросил Халиль-Султан, хотя уже подробно знал, почему на том пиру так печальна была Севин-бей.
- Не знаю, - ответила Шад-Мульк. - Но она лучше их всех, этих цариц, сколько б их там ни было... Не будет нам счастья, Халиль.
С болью он вскрикнул:
- Почему?
- Они не отдадут вас мне.
Он сердито ответил, с угрозой:
- Отдадут!
Его брови нахмурились. Глаза замерцали недобрым огнем и сузились; он стал очень похож и на брата своего Мухаммед-Султана, и на деда своего - Тимура Гурагана. Он повторил:
- Отдадут, Мы сильнее их!
- Мы?
- Дедушке шестьдесят пятый год, а мне восемнадцать. Если подождать...
Ее лицо посветлело. Она впервые за этот день взглянула ему в глаза.
- Я подожду. Успокойтесь, Халиль: я подожду.
- Мне, может быть, придется снова уйти в поход. Пройдет год; пройдет два года. Время идет, - тебе пора идти замуж. Для тебя два года - убыль. Мне старость дедушки - прибыль. Прибыль сил перед ним. А он один, остальные нам мешать не станут. Да и не смогут помешать.
- Я сказала: успокойтесь. Даже если на это уйдет вся моя жизнь, Халиль, я подожду.
Он ничего ей не смог сказать.
Он протянул к ней ладонь и посмотрел ей в глаза.
Она положила ему на ладонь свою маленькую, крепкую руку.
Не сжимая, бережно держа ее руку на ладони, он долго сидел молча, раздумывая, нет ли еще средств изменить решение деда и повернуть течение своей любви в благоприятное русло.
Она молчала, пока он не встал.
Он встал, вспомнив, что мог понадобиться деду.
Она шла, чуть отстав, но не отнимая у него свою руку, по всей длинной дорожке под виноградными лозами и гроздьями, мимо темных суковатых кольев, до калитки.
***
Возвращаясь к деду, счастливый Халиль-Султан ехал через базар, и конь его проталкивался через такую суету и оживление, какие в эти полуденные часы даже на самаркандском базаре случались редко.
Среди базарных завсегдатаев, купцов и покупателей, виднелись пешие и конные воины, военачальники, дворцовые старшины, - столько всюду толпилось людей и все были столь возбуждены, что даже проезд царевича не прервал их криков и говора. Даже перед ним расступались нехотя и, едва с надлежащими поклонами пропустив его, снова спешили друг к другу, продолжать свои дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364