Но хуже всего то, что я постепенно привыкаю. Да и ты со своим брюшком – просто ужас! На нас противно смотреть. Если нам сейчас же не принесут одежду, я упаду в обморок».
Я постучал в дверь. Мужчина тотчас же мне открыл. Вокруг его бедер было обернуто полотенце. Я не мог удержаться от того, чтобы не взглянуть на его «брюшко». Не слишком большое, оно все же подошло бы более крупному мужчине, чем он. Он внес чемоданы в комнату и отпустил меня, странно улыбнувшись. Я остался в коридоре один. Тогда, повернувшись к лестнице, я вновь обратил внимание на валявшиеся на полу туфли. Я осторожно поднял их, как будто это были маленькие зверьки. Они были все в грязи. Я провел пальцем по одному из каблуков, вернув ему красный цвет.
Я посмотрел по сторонам. Туфли казались в моих руках зевающими, непривычно пустыми. Мне ясно вспомнились ноги женщины, шлепавшие по лужам под дождем. Я сунул нос в одну из туфелек. Она пахла грязью, горячей сыростью и мокрой кожей с примесью легкого (возможно, воображаемого) женского аромата. Я почувствовал странное волнение, как будто ложился в постель, откуда только что встала разгоряченная и надушенная женщина. В этот момент я поднял глаза и увидел, что издатель наблюдает за мной с лестницы.
– Ты правильно делаешь, – сказал он мне. – Женщин не нужно слушать. Если хочешь узнать их секреты, ты должен их нюхать.
Он повернулся и стал спускаться вниз. Я поспешно последовал за ним, держа туфли в руках. Когда мы пришли на кухню, он оперся на стол и серьезно посмотрел на меня. Отблеск свечей придавал его лицу экспрессионистский вид. Я поставил туфли рядом с коробкой, где лежал лук порей.
– Это Антон Аррьяга. Он пишет детективы, которые продаются в дешевых сериях и приносят ему значительный доход, но они действительно хороши. Их бессчетное множество в киоске рядом с твоим домом. Ты наверняка читал какой-нибудь из них.
Я подтвердил это кивком. Мне прекрасно был известен его детектив Паломарес, угрюмый сыщик, считавший, что раскрытие правды – сомнительное и бесполезное дело. Каждая из его удач оставляла за собой невинную жертву и порождала мысль, что лучше было бы ни во что не вмешиваться. По своему нраву он был полной противоположностью Шерлока Холмса. Если бы у Паломареса был свой доктор Ватсон, восхищавшийся его гениальностью, он никогда бы не заявил ему, как сыщик Конан Дойла, что гений – это безграничная способность брать на себя чужие заботы. Эта фраза показалась бы ему возмутительно оптимистичной.
– Его жену зовут Долорес, – продолжал издатель, – она тоже писательница. Вместо своей фамилии Гарсия она взяла себе псевдоним Мальном, в честь одной барселонской улицы и своего неизменного состояния духа. Для того чтобы выжить, она притворяется нервной и светской. Недавно она получила значительную премию по женской литературе за «Слабые оправдания», свой последний роман, нигилистический и, следует признать, достаточно интересный.
– Она не нравится себе, – сказал я. – Она не выносит, чтобы ее видели раздетой.
Издатель взглянул на меня с удивлением. Затем, поддаваясь своей страсти к запахам, он внимательно посмотрел на грязные туфли и, вероятно, подумал, что я почерпнул эту информацию оттуда.
– Потом, – продолжил он, подавляя желание сунуть нос в одну из туфель, – мы переведем их в домик для гостей. Там есть двуспальная кровать, а все остальные гости – холостяки. Должны приехать еще трое писателей. Двое из них приехали на поезде в город, а сюда доберутся на такси, если водителю удастся их уговорить. А третий приедет сам по себе с намерением всадить мне кинжал в спину. Смотри – здесь порей для ужина.
Некоторое время спустя Пако и его друзья беседовали в гостиной. Антон Аррьяга, с робким и блуждающим взглядом, зашел на кухню в поисках льда для виски. Его жена появилась чуть позже с распущенными волосами, в брюках и толстом свитере с высоким горлом. Она была очень привлекательна. Следуя своей привычке мысленно переносить женщин в вымышленные и несуществующие места, я представил ее в бальном зале с люстрами и старинной мебелью – изысканную и слегка скучающую, с сердцем, жаждущим найти повод для волнения. С этими нелепыми фантазиями я решил освоиться на своем новом рабочем месте. Я порылся в шкафах, чтобы узнать, где Лурдес хранила необходимые вещи. Потом я заглянул в кладовку и холодильник, забитые до отказа, как будто приближались голодные времена. Холодильник еще морозил, но было бы лучше, чтобы электричество включили как можно скорее.
Разумнее всего было начать с чего-нибудь легкого и простого: я решил сделать блюдо из жареного лука порея, со сливочным маслом и рисом, и омлет со свежим укропом. А на следующий день, основательно изучив несметные съестные припасы Пако, можно было составить меню на все выходные. Я отделил несколько пучков порея и принялся их чистить. Как всегда, я поколебался перед первым из них, спрашивая себя, где заканчивалась мягкая часть и начиналась непригодная. В порее между белой и зеленой частью нет четкой границы. Резать его ножом означало выносить окончательный приговор, который, как и все приговоры вообще, казался мне слишком категоричным. Моего отца эти колебания выводили из себя. Он чистил латук, резал порей и лук батун без всяких колебаний, довольный тем, насколько тесно переплетены повсюду хорошее и плохое. Мне же необходимо было осмыслить это, как будто взвешивая слова для выражения слишком сложной идеи. Мой отец говорил, что я никогда не стану хорошим поваром, если не пойму, что все – абсолютно все – съедобно. Для него в том, что касалось мира вкусовых ощущений – иногда он с улыбкой добавлял, что то же самое относится и к женщинам, – не существовало совершенства. Поэтому я решил смириться с невозможностью разграничения и принялся резать порей с деланной решимостью.
В гостиной вино и виски разогрели атмосферу. Были слышны шаги издателя, имевшего обыкновение постоянно ходить по своему дому. Двое гостей сидели возле камина, разговаривая о рекламных поездках. Долорес отказывалась ездить в города с населением менее одного миллиона. В оправдание своего отказа она привела длинную историю:
– Было утро, но улицы были пустынны, а все магазины закрыты. К тому же было так холодно, что не хотелось даже никуда выходить. Так что мне пришлось остаться в отеле. Единственным клиентом в баре был толстый мужчина, потягивавший из кружки пиво. Официант время от времени появлялся и безмолвно исчезал. Над стойкой висели часы, издававшие монотонный шум, похожий не на тиканье, а на нечто вроде капания. Это был единственный звук, нарушавший тишину этого бара, затерявшегося у черта на рогах. Толстяк сопел, вытирал платком лоб и пытался встретиться со мной взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52