Увидев Фабио с его невинным лицом, я почувствовал себя оскорбленным за Полин, за ее достоинство и гордость.
Фабио, улыбаясь, уселся за стол, излучая весеннюю жизнерадостность. Он высказал удовольствие по поводу того, что не отключилось электричество, несмотря на такую ужасную погоду. В этот момент свет стал медленно слабеть, на мгновение ярко вспыхнул и окончательно погас.
– Ну и ну, – сказала Исабель, находившаяся у камина, где она вела яростную республиканскую борьбу против закоренелого монархиста Антона. – В следующий раз лучше прикуси себе язык, дорогой Фабио.
Я вынул из кармана спички и стал зажигать свечи. В комнате установился столь нравившийся мне полумрак, мягко колеблющееся и отбрасывающее тени мерцание. Как призрак, повинующийся звуку колокола, Пако наконец вышел из своего логова. Как казалось, это недолгое одиночество пошло ему на пользу. Он упрекнул Фабио за то, что тот до сих пор не рассказал нам свою историю, и начальственным тоном спросил, где все остальные. Тем временем уже совсем стемнело. Было почти одиннадцать. Антон Аррьяга, обрадовавшись возможности прервать наконец эту сюрреалистическую шахматную партию, попросил фонарь и зонт, для того чтобы сходить за Долорес.
В этот момент на кухне появилась Полин. Она направлялась в нашу общую ванную, и для этого ей нужно было пройти мимо плиты. Я стоял согнувшись, вынимая из духовки блюдо с барашком. Я не взглянул на нее, и она мне тоже ничего не сказала. Поставив блюдо на стол, я стал его рассматривать при свете свечи. Не знаю, почему я остался там ждать. Вскоре дверь ванной снова открылась. В то же мгновение руки Полин легли на мои плечи. Она опять приблизила свои губы к моему уху, так же как сегодня утром, – только на этот раз со спины как будто пряча глаза, чтобы скрыть секрет или сделать признание. Я почувствовал на своей щеке ее горячее дыхание, напоминавшее пар ароматической ванны. Я собирался снова сказать Полин, чтобы она не позволяла плохо с собой обращаться, но она опередила меня.
– Я так счастлива, – прошептала она.
Я не пошевелился и не ответил ей, так как решительно ничего не понимал. Мне оставалось только спрашивать себя, как могла сделать кого-нибудь счастливым такая унизительная ситуация. Тогда я понял, охваченный ядовитым раздражением, что не такого сообщничества желал от женщины. Я не хотел быть свидетелем ничьей жизни. Мне больше ни к чему становиться невидимым или чувствовать себя не собой. Я был сыт по горло своей ролью покорного зрителя, готового выслушивать доверительные признания. Я неистово желал стать захватчиком, как Фабио: актерствовать и делать женщин счастливыми самым постыдным образом.
Полин, как всегда, не подозревая о том смятении, в которое она меня приводила, погладила меня по затылку и направилась в столовую. Мне хотелось ударить по столу ногой барашка, чтобы она разлетелась на куски, но вместо этого я, нахмурившись, пошел за Полин, держа блюдо в руках.
Долорес уже была в столовой; она надела черный свитер с высоким горлом, а под глазами у нее были большие и глубокие, как вдавленные вены, круги. Она курила, молча глядя на бокал вина, налитый ей Фабио. В руке Долорес держала стопку листов, исписанных размашистым и нервным почерком – тем самым, который я видел на листах в ее комнате. Это был рассказ о Кларе. Фабио тоже сидел молча. Он выжидающе смотрел на Долорес, как будто она оборвала свою фразу на полуслове. На языке этого любителя театральности такой взгляд должен был означать проявление внимания. Полин положила конец этой молчаливой беседе. Она попросила бокал вина и поклялась, что больше не выпьет за этот вечер ни капли спиртного.
Только когда все сели за стол, обнаружилось отсутствие Умберто. Пако встревоженно посмотрел на меня. Я пожал плечами и неопределенно махнул рукой в сторону кухни, указав на выходящую в сад дверь.
– Он прошел там уже давно, – сказал я. – В руке у него была бутылка арманьяка. Вряд ли он ушел далеко.
Я беззастенчиво наблюдал за реакцией Фабио и Полин. Они обменялись встревоженными взглядами. Она закрыла глаза и, приоткрыв губы, прошептала что-то, чего я не смог понять.
– Нужно идти искать его, – решил издатель. – Барашек подождет. Педро, пойдем вместе.
Пако надел резиновые сапоги и взял зонтик. Я ограничился тем, что накинул на себя непромокаемый плащ. Мы вышли из дома и направились к калитке. Пако освещал фонарем то одну, то другую сторону дороги. Наверное, под влиянием «Барона на ветвях», проходя мимо плакучей ивы, он осветил ее. Убедившись, что Умберто там не было, Пако пошел дальше. Тонкий луч света настойчиво прорывался сквозь дождь, рассеиваясь в глубине ночи или освещая какое-нибудь растение. Тяжелый и неуклюжий, как бык, издатель шел вперед, с силой шлепая по лужам, как будто желая своими шагами осушить землю.
Калитка была закрыта. Пако нетерпеливо повернулся к особняку. Оттуда дом, со своим мерцающим светом, казался кораблем, плывущим по воле волн в невидимом океане. Свет фонаря медленно описал широкий полукруг.
– Куда же, черт возьми, подевался этот кретин? – проворчал издатель.
Пако решил, что будет лучше, если мы обойдем сад по отдельности. Сам он отправился вдоль забора к тому месту, где прошел Умберто со своей бутылкой. Я же, без фонаря, должен был обойти дом в противоположном направлении. Почти ничего не видя, я шел, спотыкаясь и повторяя имя Умберто. Проходя мимо птичника, я услышал донесшийся изнутри стон. Дверца ограды была открыта, но птицы сидели в своем домике. Я заглянул внутрь. Там стоял удушающий запах. В темноте притаилась многочисленная, настороженная и недоверчивая масса пернатых. Достаточно было одного крика, для того чтобы устроить хаос. Я хотел осторожно двинуться вперед, но наткнулся на что-то большое и мягкое. Снова послышался стон. Я нагнулся и погладил по спине собаку издателя. «Что ты здесь делаешь? – сказал я ей. – Ты же не птица». Животное ответило мне сопением и долгим горловым звуком, как будто с трудом заглатывало целую змею.
Нужно было поскорее вывести собаку оттуда, пока она не перепугала всех птиц. Я потянул ее за ошейник, но она даже не пошевелилась. Я присел, чтобы, опершись о пол, вытащить собаку, и в этот момент моя рука наткнулась на ботинок. Я повернулся и с опаской ощупал мокрую ногу. Умберто нашелся. Я позвал его, но не получил ответа. Несчастный сидел, прислонившись к стене птичника. Нащупав грудь Умберто, я взял его за отвороты пиджака и слегка встряхнул. Я положил ему руку на лоб: он был такой холодный, что на мгновение я подумал, что Умберто умер. Я снова стал трясти его, до тех пор пока он не заворчал. Потом он издал хрип, задушенный слюной или рвотой. Я взял его под мышки и выволок из птичника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Фабио, улыбаясь, уселся за стол, излучая весеннюю жизнерадостность. Он высказал удовольствие по поводу того, что не отключилось электричество, несмотря на такую ужасную погоду. В этот момент свет стал медленно слабеть, на мгновение ярко вспыхнул и окончательно погас.
– Ну и ну, – сказала Исабель, находившаяся у камина, где она вела яростную республиканскую борьбу против закоренелого монархиста Антона. – В следующий раз лучше прикуси себе язык, дорогой Фабио.
Я вынул из кармана спички и стал зажигать свечи. В комнате установился столь нравившийся мне полумрак, мягко колеблющееся и отбрасывающее тени мерцание. Как призрак, повинующийся звуку колокола, Пако наконец вышел из своего логова. Как казалось, это недолгое одиночество пошло ему на пользу. Он упрекнул Фабио за то, что тот до сих пор не рассказал нам свою историю, и начальственным тоном спросил, где все остальные. Тем временем уже совсем стемнело. Было почти одиннадцать. Антон Аррьяга, обрадовавшись возможности прервать наконец эту сюрреалистическую шахматную партию, попросил фонарь и зонт, для того чтобы сходить за Долорес.
В этот момент на кухне появилась Полин. Она направлялась в нашу общую ванную, и для этого ей нужно было пройти мимо плиты. Я стоял согнувшись, вынимая из духовки блюдо с барашком. Я не взглянул на нее, и она мне тоже ничего не сказала. Поставив блюдо на стол, я стал его рассматривать при свете свечи. Не знаю, почему я остался там ждать. Вскоре дверь ванной снова открылась. В то же мгновение руки Полин легли на мои плечи. Она опять приблизила свои губы к моему уху, так же как сегодня утром, – только на этот раз со спины как будто пряча глаза, чтобы скрыть секрет или сделать признание. Я почувствовал на своей щеке ее горячее дыхание, напоминавшее пар ароматической ванны. Я собирался снова сказать Полин, чтобы она не позволяла плохо с собой обращаться, но она опередила меня.
– Я так счастлива, – прошептала она.
Я не пошевелился и не ответил ей, так как решительно ничего не понимал. Мне оставалось только спрашивать себя, как могла сделать кого-нибудь счастливым такая унизительная ситуация. Тогда я понял, охваченный ядовитым раздражением, что не такого сообщничества желал от женщины. Я не хотел быть свидетелем ничьей жизни. Мне больше ни к чему становиться невидимым или чувствовать себя не собой. Я был сыт по горло своей ролью покорного зрителя, готового выслушивать доверительные признания. Я неистово желал стать захватчиком, как Фабио: актерствовать и делать женщин счастливыми самым постыдным образом.
Полин, как всегда, не подозревая о том смятении, в которое она меня приводила, погладила меня по затылку и направилась в столовую. Мне хотелось ударить по столу ногой барашка, чтобы она разлетелась на куски, но вместо этого я, нахмурившись, пошел за Полин, держа блюдо в руках.
Долорес уже была в столовой; она надела черный свитер с высоким горлом, а под глазами у нее были большие и глубокие, как вдавленные вены, круги. Она курила, молча глядя на бокал вина, налитый ей Фабио. В руке Долорес держала стопку листов, исписанных размашистым и нервным почерком – тем самым, который я видел на листах в ее комнате. Это был рассказ о Кларе. Фабио тоже сидел молча. Он выжидающе смотрел на Долорес, как будто она оборвала свою фразу на полуслове. На языке этого любителя театральности такой взгляд должен был означать проявление внимания. Полин положила конец этой молчаливой беседе. Она попросила бокал вина и поклялась, что больше не выпьет за этот вечер ни капли спиртного.
Только когда все сели за стол, обнаружилось отсутствие Умберто. Пако встревоженно посмотрел на меня. Я пожал плечами и неопределенно махнул рукой в сторону кухни, указав на выходящую в сад дверь.
– Он прошел там уже давно, – сказал я. – В руке у него была бутылка арманьяка. Вряд ли он ушел далеко.
Я беззастенчиво наблюдал за реакцией Фабио и Полин. Они обменялись встревоженными взглядами. Она закрыла глаза и, приоткрыв губы, прошептала что-то, чего я не смог понять.
– Нужно идти искать его, – решил издатель. – Барашек подождет. Педро, пойдем вместе.
Пако надел резиновые сапоги и взял зонтик. Я ограничился тем, что накинул на себя непромокаемый плащ. Мы вышли из дома и направились к калитке. Пако освещал фонарем то одну, то другую сторону дороги. Наверное, под влиянием «Барона на ветвях», проходя мимо плакучей ивы, он осветил ее. Убедившись, что Умберто там не было, Пако пошел дальше. Тонкий луч света настойчиво прорывался сквозь дождь, рассеиваясь в глубине ночи или освещая какое-нибудь растение. Тяжелый и неуклюжий, как бык, издатель шел вперед, с силой шлепая по лужам, как будто желая своими шагами осушить землю.
Калитка была закрыта. Пако нетерпеливо повернулся к особняку. Оттуда дом, со своим мерцающим светом, казался кораблем, плывущим по воле волн в невидимом океане. Свет фонаря медленно описал широкий полукруг.
– Куда же, черт возьми, подевался этот кретин? – проворчал издатель.
Пако решил, что будет лучше, если мы обойдем сад по отдельности. Сам он отправился вдоль забора к тому месту, где прошел Умберто со своей бутылкой. Я же, без фонаря, должен был обойти дом в противоположном направлении. Почти ничего не видя, я шел, спотыкаясь и повторяя имя Умберто. Проходя мимо птичника, я услышал донесшийся изнутри стон. Дверца ограды была открыта, но птицы сидели в своем домике. Я заглянул внутрь. Там стоял удушающий запах. В темноте притаилась многочисленная, настороженная и недоверчивая масса пернатых. Достаточно было одного крика, для того чтобы устроить хаос. Я хотел осторожно двинуться вперед, но наткнулся на что-то большое и мягкое. Снова послышался стон. Я нагнулся и погладил по спине собаку издателя. «Что ты здесь делаешь? – сказал я ей. – Ты же не птица». Животное ответило мне сопением и долгим горловым звуком, как будто с трудом заглатывало целую змею.
Нужно было поскорее вывести собаку оттуда, пока она не перепугала всех птиц. Я потянул ее за ошейник, но она даже не пошевелилась. Я присел, чтобы, опершись о пол, вытащить собаку, и в этот момент моя рука наткнулась на ботинок. Я повернулся и с опаской ощупал мокрую ногу. Умберто нашелся. Я позвал его, но не получил ответа. Несчастный сидел, прислонившись к стене птичника. Нащупав грудь Умберто, я взял его за отвороты пиджака и слегка встряхнул. Я положил ему руку на лоб: он был такой холодный, что на мгновение я подумал, что Умберто умер. Я снова стал трясти его, до тех пор пока он не заворчал. Потом он издал хрип, задушенный слюной или рвотой. Я взял его под мышки и выволок из птичника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52