– Мануэла – это я! – воскликнул он своим хриплым голосом. – Выпьем за свободу. Все. И ты тоже, Долорес.
Зазвенели бокалы. На несколько мгновений наступило молчание, пока все пили.
– А теперь, – заключил издатель, – добавим драматизма.
Исабель Тогорес сдержанно засмеялась. Она ласково и дружески похлопала издателя по спине.
– Вижу, ты хорошо меня знаешь, – добродушно сказал Фабио. – Однажды Мануэла поняла, что потеряла себя. Свобода – слишком необъятное пространство, как огромная и бесплодная пустыня. Мануэла поняла, что все это время чего-то искала. Она не знала, чего именно искала, но ее все больше и больше охватывало отчаяние, как будто силы, обретенные ею после бегства, стали постепенно угасать. Она стала чувствовать себя чужой повсюду. Ей стало противно разговаривать с незнакомцами, а тем более обнимать их. В это время она жила в Берлине. Стену разрушили, и жизнь в городе бурлила. Охваченная непонятной злобой, Мануэла стала искать одиночества в самых людных местах. Она становилась все более мрачной и нелюдимой. Однажды ночью в одном злачном месте – грязном, расположенном в подвале баре – она познакомилась с молодым поэтом. Сначала она хотела отделаться от него – провести с ним ночь и распрощаться. Но он был так целомудрен, с такой страстью отдавался этому абсурдному роману, что Мануэла стала чувствовать через этого человека. Он давал ей силы, уже не рождавшиеся в ней самой. В конце концов он стал частью Мануэлы – ее волей, жаждой, заставлявшей ее жить.
– Везет же некоторым, – прокомментировала Исабель тихим голосом.
– Все это вспоминает Мануэла, опершись на стену и наблюдая за пишущим поэтом. Она подходит к нему, бросает сигарету в камин и садится на корточки. «Ради тебя я готова на все», – говорит она ему. Он молча кивает, затем поворачивается к ней и смотрит на нее с раздражением. Мануэла мешает ему писать, из-за нее он не сможет закончить книгу, обещанную издателю. Он не знает, что этот издатель согласился, чтобы Мануэла заплатила за публикацию первого его произведения – книжонки под названием «Лед внутри». Он не подозревает, что у него нет таланта. Мануэле известно, что он встречается тайком с развратной девицей, пишущей любовные романы. Она выследила их. Они пьют кофе, шепча друг другу на ухо всякие непристойности. Потом они уединяются в какой-нибудь комнатушке, чтобы заняться извращенным сексом. Мануэла знает об этом, но ей все равно. Она понимает, что не может ничего изменить. Она дошла до точки. Ей незачем больше жить. Мануэла вырывает из рук поэта блокнот, где он упорно пишет свои жалкие стихи. Он смотрит на нее с раздражением. «Пойдем, – говорит ему Мануэла. – Я отдала тебе все. Сегодня я прошу у тебя лишь несколько минут». Она тащит его к кровати и спускает с него брюки. Он не испытывает к ней желания. Мануэла представляет себе, как та девица своим чувственным ртом удовлетворяет его. Она падает на спину и раздвигает ноги, отдаваясь в последний раз. Она берет руки поэта и кладет их на свою шею. «Сжимай, – говорит она ему, – сжимай изо всех сил». Он неохотно повинуется. Мануэла улыбается. Уже нет бриллиантовых колье, которыми можно заплатить за бегство, нет моторок, готовых отвезти ее на край света. Она хочет уйти по единственной оставшейся ей дороге. Любая другая привела бы ее обратно. Пальцы поэта дрожат. Он боится. Мануэла кладет свои руки поверх его. «Продолжай. Никто не знает, что ты здесь». Его пальцы с силой сжимают ее шею. Делая это, он чувствует отвращение, презрение и досаду. Рот Мануэлы приоткрылся, по ее телу пробегает судорога. Он вздрагивает, как дерево под ударом топора, и входит в нее. Он так внезапно захотел ее, что его член болит, как будто его укусили. Уже давно поэт не занимался с Мануэлой любовью. Для нее, как и для всех нас, смерть была единственным способом сохранить свободу и избавиться навсегда от бремени желания. Человек свободен только тогда, когда он один, и один – только тогда, когда мертв.
Наступило долгое молчание. Фабио положил в рот еще один кусочек барашка. Потом он пожал плечами.
– Я сказал вам, что не будет ничего неожиданного, – заключил он. – Я сделал уже много заметок. Думаю, что атмосфера рассказа создана. Она будет влажной и душной, как в этой комнате. Атмосфера из дыма, пота и обуглившихся в камине дров.
– Ну вот, – бросила Исабель, – что интересного в том, что тебя душит идиот, который спит с дурой-извращенкой? Неужели в той области Германии нет ни одного лесника с нормальными сексуальными инстинктами?
– Мне эта история кажется очень проницательной, – сказала Полин, едва слышным голосом. – Она даже вызывает во мне зависть. Я вовсе не мазохистка. Я терпеть не могу типов, которым для того, чтобы возбудиться, обязательно нужно надавать тебе пощечин. Но наверное, здорово, когда тебя убивает человек, которого ты любишь, – убивает по твоей просьбе, как будто делая подарок. Иногда, когда чувствуешь сильную усталость…
Взгляды Полин и Фабио встретились. Они искали друг друга глазами, неуверенно поблескивавшими, как пламя свечей. Им доставляло удовольствие то смущение, в котором уже не было необходимости. Однако было совершенно очевидно, что они вовсе не желают задушить друг друга. В то время я еще не знал, что любовная игра нуждается в фантазировании о смерти. Я почувствовал себя зрителем, наблюдающим за игрой в карты и видящим, что все игроки жульничают. Мануэла из рассказа не имела ничего общего с реальностью. Другая Мануэла, из плоти и крови, была девушкой, которую мы звали Полин, потому что она не брила подмышек. Это была девушка, не любившая, чтобы Умберто называл ее груди Ортега-и-Гасет, жаловавшаяся на то, что никогда не получала в подарок шляпу, а теперь имевшая целую коллекцию, девушка, зарабатывавшая на жизнь тем, чем умела. Люди выходили из ее комнаты тайком, а она чувствовала себя несказанно счастливой. Ее маленькие трагедии не имели никакого значения. Так же как и трагедии Умберто, отправившегося спьяну искать компанию в птичник, и трагедии всех нас, сидящих за столом в этом плывущем по волнам доме. Все эти мысли пронеслись у меня в голове, когда Фабио закончил свой рассказ, – я почувствовал, что поддался ложному величию литературных страстей. Жизнь была не менее ужасна, но намного более прозаична.
Долорес Мальном невольно подкрепила мою теорию. Прежде чем я подал десерт, она встала, взяла листы, оставленные на полке, и положила их рядом с тарелкой Пако:
– Вот твой подарок на день рождения. Я уже закончила его. Поздравляю, старина. Это мое последнее произведение. У меня рак желудка, и мне осталось два, в лучшем случае три месяца.
Пако осторожно положил вилку на обглоданные кости барашка. Его рука слегка дрожала. Но Долорес ответил не он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52