Привычка к самоанализу придает поразительную ясность уму, однако поначалу от нее мало проку: первые женщины, которых ты желал, никогда не узнают, что когда-то в мечтах они принадлежали тебе.
С необычной для моего характера живостью я поспешил на кухню готовить омлет с укропом, для того чтобы поскорее прервать разговор писателя с секретаршей. Как только я сообщил Пако, что ужин готов, он неожиданно зазвонил в колокол, подвешенный к балке. Звон был таким гулким, что все мы почувствовали, как удары колокола отдались у нас в животах каким-то урчанием. Долорес недовольно вскрикнула. Даже Полин и Фабио, погруженные в свои излияния, встревоженно обернулись.
– Ужин подан, – сказал издатель, которого я впервые видел слишком увлекшимся своей игрой. – Этот колокол принадлежал трапезной монастыря, и мы будем использовать его здесь для той же цели. Наш повар будет звонить в него два раза в день. Это молодой маэстро. Конечно, не как звонарь – это искусство требует долгого обучения, – а как кулинар. Я прошу вас, слыша звон колокола, отрываться от всепоглощающего творческого процесса и приходить отведать приготовленные им блюда.
– Вот тебе раз, – сказала Исабель Тогорес, ставя свой бокал на стол и покосившись на порей, – ведь мы приехали сюда, чтобы отметить твой день рождения, а не работать.
Все сели за стол – при этом каждый сам выбрал себе место. Однако, как это часто случается, с того вечера все придерживались раз и навсегда заведенного порядка. Когда однажды Долорес села на место Умберто Арденио Росалеса, он с той же бесцеремонностью, с какой вырвал у меня зонтик под дождем, попросил ее пересесть. Мне кажется очень странным, что мы принимаем за обычай то, что было не более чем случайностью. Иногда у меня даже возникали подозрения, что ощущение порядка, а следовательно, и место каждого человека в мире, – всего-навсего условность. Как бы то ни было, в тот вечер я оказался сидящим рядом с издателем и, чувствуя себя очень неловко, поднялся, чтобы обслуживать гостей.
– Этот парень настоящий джентльмен, – сказал Пако, увидев, что я начал с дам. – Он учится кулинарному искусству, читает классиков, все замечает и воздерживается от комментариев. Он далеко пойдет.
– Не знаю почему, но мне кажется, что это упрек в адрес твоих авторов, – ответила ему Исабель, которая не могла оставить намек неразъясненным.
– Ты ошибаешься. Я вас упрекаю только за то, что вы так дорого мне обходитесь. Для того чтобы заплатить вам, мне пришлось продать половину моей маленькой империи. Сейчас вы зарабатываете больше, но все же вы менее значительны, чем хотелось бы.
– Как вкусно! – с восторгом сказала Полин, которой дела не было до критики издателя и высокой стоимости всего в этой жизни.
Я хотел поймать ее взгляд, но она смотрела на издателя. Умберто Арденио Росалес и Фабио Комалада тоже высказали свое одобрение. Только последний одарил меня улыбкой, но я отвел глаза, охваченный смущением и беспричинной обидой. Антон Аррьяга еще не попробовал кушанье. Он нервно курил, а свободной рукой придерживал стоявший на столе стакан виски, как будто боясь, что кто-нибудь его отнимет.
– Я думаю, что Пако собрал нас здесь не только для того, чтобы отметить свой день рождения, – веско изрек Умберто Арденио Росалес.
Издатель кивнул с довольным видом, налил себе еще вина и подождал несколько секунд, оглядывая присутствующих.
– Мне исполняется семьдесят лет, в течение которых я с упоением наслаждался литературой. Я хочу попросить вас об услуге. В определенном возрасте склоняешься к мысли, что твоя жизнь была большим недоразумением. Мне кажется, что я должен был быть русским князем, сатрапом в древней Персии или парижской проституткой. Не знаю, почему мне это пришло в голову. Короче говоря: вы мои лучшие авторы, и мне бы хотелось, чтобы каждый из вас написал за эти выходные рассказ на тему «Недоразумение». Я хорошо бы вам заплатил, а потом выпустил бы эти рассказы небольшим сборником и подарил бы его своим немногочисленным друзьям.
– Это заказ? – немного обиженно спросил Умберто Арденио Росалес.
– Это был бы не первый твой заказ, – ответила ему Исабель. – Про тебя говорят, что у тебя есть целая команда, которая пишет тебе статьи о винах Мадейры и чудовищах Бомарцо.
– В редакции журнала все были в истерике, – подтвердила Полин под устрашающим взглядом своего шефа. – У них были уже готовы фотографии, но они не могли найти никого, кто бы знал, что Бомарцо – это место, а не только роман.
– Сарамаго говорит, что романы – литературные пространства, – заметил Антон, не выпуская из рук стакана с виски.
– В общем, – пояснила Полин, пожимая плечами, – я имею в виду тот парк в Италии, который разбил горбун, сошедший с ума от любви. По крайней мере так мне рассказывал Умберто. И обещал свозить меня туда… когда-нибудь.
Постепенно на улице все затихло. Казалось, что гости Пако разговаривают в глубине пещеры. Я заметил, что капли уже перестали стучать в оконные стекла. Значит, дождь закончился. Я подумал о своем велосипеде, брошенном где-то возле дороги. Представив его лежащим там, в наступившей после бури тишине, я испытал щемящее чувство тоски. Как ни странно, но я, сам любивший бывать один, не мог выносить чужого одиночества. В то время я испытывал сильные угрызения совести из-за заброшенности других – старичка на тротуаре, собаки, обнюхивающей мусор, даже фонаря, стоящего возле поля, – как будто я был единственным, кто мог составить им компанию.
– Можешь взять любой из моих рассказов, – предложила Исабель Тогорес. – У меня уже есть семь законченных. И все прекрасно тебе подойдут. Я назову книгу «Воображаемые жизни», но она ничего общего не имеет с Марселем Швабом или Андре Жидом. Это реальные истории людей, которые на самом деле были не тем, чем казались: двойной шпион во время «холодной войны», низенький кинолюбовник, вынужденный всегда ходить на каблуках, отец семейства, ходивший по ночам искать мальчиков на проспекте Лус, красотка, жившая в 50-е годы в Барселоне…
– Это мне не подходит, – поспешно ответил Пако. – Это должны быть неизданные рассказы, написанные или по крайней мере начатые в моем Доме в эти выходные.
– Ты требуешь от нас, чтобы мы были лучше, чем мы есть на самом деле, – сказала Долорес с грустной улыбкой. – Но я принимаю предложение.
– Я тоже, – подал голос Фабио Комалада. – Эта идея мне нравится. Должен признаться, как это сделал в свое время Вольтер, что я своего рода Дон Кихот, выдумывающий страсти для того, чтобы поупражняться.
Он бросил на Полин выразительный взгляд, который она восприняла как любезность, но мне этот намек показался скорее оскорбительным. Женщины всегда легче поддаются влиянию чар, чем доводам логики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52