Если вам придет в голову что-нибудь еще, пожалуйста…
Кендалл неожиданно вытягивает руку и хватает меня за рукав пиджака.
– Что-нибудь еще? Да я ни о чем другом и думать не могу.
Я отстраняюсь.
– Позвоните нам.
– Будьте осторожны, сержант. Это ведь с каждым может случиться. В любой момент.
Я иду по узкому коридору, на секунду приостанавливаясь у двери рядом с лестницей. Там холодно, туда не попадает солнечный свет.
Колин Минтон поднимает на меня глаза и начинает извиняться.
– Особая полиция? А дальше полный бред, а? – смеется инспектор Радкин.
Мы идем по Черч-стрит в сторону гаражей.
– Все-таки люди – скоты. Никогда не признаются, что дерьмо, в котором плещутся, они замесили своими руками. Алкоголики и наркоманы вечно ищут виноватых.
Фрэнки тоже смеется:
– Этот мудак ослеп, потому что глотнул неразбавленного ацетона.
– Вот видишь? – говорит Радкин.
– Ага, – ржет Эллис. – Не то, что приятель Боба.
– Умник хренов, – говорит Радкин, качая головой.
Мы поворачиваем на Френчвуд-стрит.
По левой стороне тянутся гаражи и склады.
Престон внезапно кажется очень тихим.
Опять эта тишина.
– Это было здесь, – шепчет Фрэнки, указывая на самый дальний гараж в конце улицы, рядом с многоэтажной автостоянкой.
– Он заперт? – спрашивает Эллис.
– Сомневаюсь.
Мы идем по направлению к гаражу.
Мне сдавило грудь. Боль.
Радкин молчит.
Впереди нас три пакистанки в черном.
Солнце заходит за облако, и я чувствую ночь, бесконечную жуткую ночь, которая преследует меня неотступно.
– Записывай, – говорю я Эллису.
– Что?
– Впечатления. Ощущения.
– К черту, – ноет он. – Уже два года прошло.
– Делай, как тебе говорят, – поддакивает Радкин.
Я ничего не могу поделать:
Я поднимаюсь в гору, качаясь. В руках у меня пакеты. Полиэтиленовые пакеты из универсама «Теско».
Мы подходим к гаражу, и Фрэнки толкает дверь.
Она открывается.
Я дрожу от холода.
Фрэнки закуривает и остается снаружи.
Я захожу внутрь.
Чертова чернота, мрак.
Мухи, мерзкие жирные мухи.
Эллис и Радкин идут за мной.
Такое ощущение, что мы на дне океана, я чувствую давление отвратительной воды, застывшей над нашими головами.
Радкин судорожно глотает.
Мне тяжело.
Все время смотрела в окно и гавкала на поезда.
Мне и раньше приходилось это чувствовать, но нечасто:
Уэйкфилд, декабрь семьдесят четвертого.
Тереза Кэмпбелл, Джоан Ричардс и Мари Уоттс.
Сегодня – среди вересковых пустошей.
Слишком часто.
На улице пахло душистым мылом, сидром и презервативами.
От головной боли темнеет в глазах.
В помещении – лавка, стол, деревянные ящики, бутылки, тысячи бутылок, газеты, одеяла, ветошь.
– Они ведь тут все уже обыскали? – спрашивает Эллис.
– М-м, – бормочет Радкин.
Проходящие поезда, собачий лай.
У меня во рту вкус крови.
Я опустилась на колени, и он выскользнул из меня. Его это разозлило. Я пытаюсь повернуться, но он держит меня за волосы, бьет меня раз, другой, а я говорю ему, что не надо, пытаюсь отдать ему обратно деньги, но он вставляет свой член мне в зад, и я думаю: ничего, по крайней мере, так все скорее закончится, а он снова целует мои плечи, стягивает с меня черный лифчик, улыбается, глядя на мои толстые дряблые руки, и вдруг откусывает большой-пребольшой кусок моей левой груди, а я не могу сдержать крик, я знаю, что и не надо, потому что теперь ему все равно придется меня заткнуть, я плачу, потому что знаю, что все кончено, что они меня нашли, что вот такой он – конец, что я никогда больше не увижу своих дочек – ни сейчас, ни потом.
Я поднимаю глаза. Эллис пялится на меня.
Вот такой он – конец.
Радкин, в целлофановых перчатках, вытаскивает из-под лавки заляпанный грязью мешок.
«Теско».
Он смотрит на меня.
Я присаживаюсь рядом с ним на корточки.
Он открывает его.
Порножурналы, новые и зачитанные.
Он закрывает мешок и швыряет его обратно под лавку.
– Ну что, хватит? – спрашивает он.
Ни сейчас, ни потом.
Я киваю, и мы снова выходим на свет.
Фрэнки закуривает очередную сигарету и спрашивает:
– Обед?
Заглядывая в темные кружки, думая тяжелые думы, если от меня хоть что-то зависит, мне – конец.
Фрэнки приносит совсем не аппетитный на вид «обед пахаря».
– Это еще что за дерьмо? – спрашивает Радкин, вставая со стула и направляясь к барной стойке.
Эллис поднимает бокал:
– На здоровье.
Радкин возвращается к столу, доливает себе в пиво виски до самых краев кружки и садится.
– Впечатления? – с улыбкой спрашивает он Эллиса.
Эллис отвечает ему улыбкой. Он не понимает вопроса:
– Я тебе что, турбюро, на хрен?
– Ага, и пользы, бля, от тебя столько же.
Инспектор Радкин больше не улыбается. Он поворачивается ко мне.
– Ты что, Боб, ничему его не научил?
– Я тебя понимаю. Мужик не тот.
– Почему?
– Нападение совершено в закрытом помещении. Она была изнасилована, в том числе и в задний проход. Ей были нанесены серьезные черепно-мозговые травмы тупым предметом, но ни одна из них не стала причиной ее смерти и даже не привела к потере сознания.
Фрэнки склонил голову набок:
– Значит?
– Убийца или убийцы Терезы Кэмпбелл и Джоан Ричардс напали на своих жертв на улице, нанеся им сзади один сильный удар по затылку. Они были мертвы или без сознания еще до того, как упали на землю. Предварительное заключение показывает, что то же самое произошло и с последней жертвой, Мари Уоттс.
– А может, это был тот же самый, просто в этот раз он действовал по-другому?
– Тут что-то не сходится. Если здесь и есть какое-то сходство, то оно заключается в том, что жертвы сопротивлялись, боролись, и это еще больше его возбуждало.
– Возбуждало? – переспрашивает Эллис.
– Да. Он явно насиловал и до этого. И, вероятно, после.
– Так зачем же ему было ее убивать?
У меня на это только один ответ:
– Просто так.
Радкин вытирает пиво с губ.
– А как насчет местоположения обуви и плаща?
– Похоже.
– Как это? – спрашивает Фрэнки.
Эллис уже готов встрять, но Радкин не дает ему открыть рот:
– Похоже.
Фрэнки улыбается и смотрит на часы:
– Ну, нам пора.
– Не обижайся, дружище, – говорит Радкин, похлопывая его по спине.
– Да я не обижаюсь.
Мы допиваем и грузимся в машину.
Времени почти три, я пьян, к тому же устал как сволочь.
Мы собираемся отвезти Фрэнки обратно в участок, попрощаться и ехать домой.
Задремывая, я думаю о Дженис.
Эллис рассказывает Фрэнки о Кенни Д.
– Тупая, бля, обезьяна, – смеется он.
У меня перед глазами раскинутые ноги Кенни, дешевые трусы и съежившийся хрен, в его глазах – мольба.
Радкин распространяется о том, что мы будем держать его под арестом, пока не найдем Бартона.
Я представляю Кенни в его клетке, употевшего и обосравшегося от страха.
Все смеются. Мы въезжаем на автостоянку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Кендалл неожиданно вытягивает руку и хватает меня за рукав пиджака.
– Что-нибудь еще? Да я ни о чем другом и думать не могу.
Я отстраняюсь.
– Позвоните нам.
– Будьте осторожны, сержант. Это ведь с каждым может случиться. В любой момент.
Я иду по узкому коридору, на секунду приостанавливаясь у двери рядом с лестницей. Там холодно, туда не попадает солнечный свет.
Колин Минтон поднимает на меня глаза и начинает извиняться.
– Особая полиция? А дальше полный бред, а? – смеется инспектор Радкин.
Мы идем по Черч-стрит в сторону гаражей.
– Все-таки люди – скоты. Никогда не признаются, что дерьмо, в котором плещутся, они замесили своими руками. Алкоголики и наркоманы вечно ищут виноватых.
Фрэнки тоже смеется:
– Этот мудак ослеп, потому что глотнул неразбавленного ацетона.
– Вот видишь? – говорит Радкин.
– Ага, – ржет Эллис. – Не то, что приятель Боба.
– Умник хренов, – говорит Радкин, качая головой.
Мы поворачиваем на Френчвуд-стрит.
По левой стороне тянутся гаражи и склады.
Престон внезапно кажется очень тихим.
Опять эта тишина.
– Это было здесь, – шепчет Фрэнки, указывая на самый дальний гараж в конце улицы, рядом с многоэтажной автостоянкой.
– Он заперт? – спрашивает Эллис.
– Сомневаюсь.
Мы идем по направлению к гаражу.
Мне сдавило грудь. Боль.
Радкин молчит.
Впереди нас три пакистанки в черном.
Солнце заходит за облако, и я чувствую ночь, бесконечную жуткую ночь, которая преследует меня неотступно.
– Записывай, – говорю я Эллису.
– Что?
– Впечатления. Ощущения.
– К черту, – ноет он. – Уже два года прошло.
– Делай, как тебе говорят, – поддакивает Радкин.
Я ничего не могу поделать:
Я поднимаюсь в гору, качаясь. В руках у меня пакеты. Полиэтиленовые пакеты из универсама «Теско».
Мы подходим к гаражу, и Фрэнки толкает дверь.
Она открывается.
Я дрожу от холода.
Фрэнки закуривает и остается снаружи.
Я захожу внутрь.
Чертова чернота, мрак.
Мухи, мерзкие жирные мухи.
Эллис и Радкин идут за мной.
Такое ощущение, что мы на дне океана, я чувствую давление отвратительной воды, застывшей над нашими головами.
Радкин судорожно глотает.
Мне тяжело.
Все время смотрела в окно и гавкала на поезда.
Мне и раньше приходилось это чувствовать, но нечасто:
Уэйкфилд, декабрь семьдесят четвертого.
Тереза Кэмпбелл, Джоан Ричардс и Мари Уоттс.
Сегодня – среди вересковых пустошей.
Слишком часто.
На улице пахло душистым мылом, сидром и презервативами.
От головной боли темнеет в глазах.
В помещении – лавка, стол, деревянные ящики, бутылки, тысячи бутылок, газеты, одеяла, ветошь.
– Они ведь тут все уже обыскали? – спрашивает Эллис.
– М-м, – бормочет Радкин.
Проходящие поезда, собачий лай.
У меня во рту вкус крови.
Я опустилась на колени, и он выскользнул из меня. Его это разозлило. Я пытаюсь повернуться, но он держит меня за волосы, бьет меня раз, другой, а я говорю ему, что не надо, пытаюсь отдать ему обратно деньги, но он вставляет свой член мне в зад, и я думаю: ничего, по крайней мере, так все скорее закончится, а он снова целует мои плечи, стягивает с меня черный лифчик, улыбается, глядя на мои толстые дряблые руки, и вдруг откусывает большой-пребольшой кусок моей левой груди, а я не могу сдержать крик, я знаю, что и не надо, потому что теперь ему все равно придется меня заткнуть, я плачу, потому что знаю, что все кончено, что они меня нашли, что вот такой он – конец, что я никогда больше не увижу своих дочек – ни сейчас, ни потом.
Я поднимаю глаза. Эллис пялится на меня.
Вот такой он – конец.
Радкин, в целлофановых перчатках, вытаскивает из-под лавки заляпанный грязью мешок.
«Теско».
Он смотрит на меня.
Я присаживаюсь рядом с ним на корточки.
Он открывает его.
Порножурналы, новые и зачитанные.
Он закрывает мешок и швыряет его обратно под лавку.
– Ну что, хватит? – спрашивает он.
Ни сейчас, ни потом.
Я киваю, и мы снова выходим на свет.
Фрэнки закуривает очередную сигарету и спрашивает:
– Обед?
Заглядывая в темные кружки, думая тяжелые думы, если от меня хоть что-то зависит, мне – конец.
Фрэнки приносит совсем не аппетитный на вид «обед пахаря».
– Это еще что за дерьмо? – спрашивает Радкин, вставая со стула и направляясь к барной стойке.
Эллис поднимает бокал:
– На здоровье.
Радкин возвращается к столу, доливает себе в пиво виски до самых краев кружки и садится.
– Впечатления? – с улыбкой спрашивает он Эллиса.
Эллис отвечает ему улыбкой. Он не понимает вопроса:
– Я тебе что, турбюро, на хрен?
– Ага, и пользы, бля, от тебя столько же.
Инспектор Радкин больше не улыбается. Он поворачивается ко мне.
– Ты что, Боб, ничему его не научил?
– Я тебя понимаю. Мужик не тот.
– Почему?
– Нападение совершено в закрытом помещении. Она была изнасилована, в том числе и в задний проход. Ей были нанесены серьезные черепно-мозговые травмы тупым предметом, но ни одна из них не стала причиной ее смерти и даже не привела к потере сознания.
Фрэнки склонил голову набок:
– Значит?
– Убийца или убийцы Терезы Кэмпбелл и Джоан Ричардс напали на своих жертв на улице, нанеся им сзади один сильный удар по затылку. Они были мертвы или без сознания еще до того, как упали на землю. Предварительное заключение показывает, что то же самое произошло и с последней жертвой, Мари Уоттс.
– А может, это был тот же самый, просто в этот раз он действовал по-другому?
– Тут что-то не сходится. Если здесь и есть какое-то сходство, то оно заключается в том, что жертвы сопротивлялись, боролись, и это еще больше его возбуждало.
– Возбуждало? – переспрашивает Эллис.
– Да. Он явно насиловал и до этого. И, вероятно, после.
– Так зачем же ему было ее убивать?
У меня на это только один ответ:
– Просто так.
Радкин вытирает пиво с губ.
– А как насчет местоположения обуви и плаща?
– Похоже.
– Как это? – спрашивает Фрэнки.
Эллис уже готов встрять, но Радкин не дает ему открыть рот:
– Похоже.
Фрэнки улыбается и смотрит на часы:
– Ну, нам пора.
– Не обижайся, дружище, – говорит Радкин, похлопывая его по спине.
– Да я не обижаюсь.
Мы допиваем и грузимся в машину.
Времени почти три, я пьян, к тому же устал как сволочь.
Мы собираемся отвезти Фрэнки обратно в участок, попрощаться и ехать домой.
Задремывая, я думаю о Дженис.
Эллис рассказывает Фрэнки о Кенни Д.
– Тупая, бля, обезьяна, – смеется он.
У меня перед глазами раскинутые ноги Кенни, дешевые трусы и съежившийся хрен, в его глазах – мольба.
Радкин распространяется о том, что мы будем держать его под арестом, пока не найдем Бартона.
Я представляю Кенни в его клетке, употевшего и обосравшегося от страха.
Все смеются. Мы въезжаем на автостоянку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69