Это было чрезвычайно важно, поскольку время определялось только по солнечным часам, и конечно же по ночам от них не было никакой пользы.
– Во время бдения, – продолжил Рабан, – постоянно молись, стоя коленями на крапивном снопе. Он будет напоминать тебе о твоей лености и предостережет от греховной сонливости.
– Да, отец. – Брат Хунрик покорно принял приговор. За такой тяжкий проступок наказание могло быть хуже.
По очереди вставали еще несколько монахов и каялись в таких мелких грехах, как разбитая посуда в трапезной, ошибки в чистописании, риторике и принимали наказание со всей кротостью. Когда они закончили, аббат Рабан помолчал, убедившись, что желающих больше нет. Потом спросил:
– Есть ли другие грехи? Теперь пусть выскажутся те, кто обеспокоен спасением душ своих братьев.
Этого Джоанна боялась всегда. Внимательно глядя на ряды монахов, она остановилась на брате Томасе. Его глаза с тяжелыми веками, смотрели на нее с нескрываемой враждебностью. Джоанна поежилась. Не собирается ли он в чем-то обвинить меня?
Но Томас так и не встал. Поднялся брат Одило, сидевший в следующем ряду.
– В постную Пятницу я видел, как брат Хуг взял в саду яблоко и съел его.
Брат Хуг нервно вскочил.
– Отец, это верно, я сорвал яблоко. Было очень трудно полоть сорняки, и я сильно ослаб. Но, святейший отец, я не съел яблоко, а откусил от него лишь маленький кусочек, чтобы набраться сил для работы.
– Слабость плоти не оправдывает нарушения правил, – резко ответил аббат Рабан. – Это испытание ниспослано Богом, чтобы проверить силу веры. Подобно Еве, матери греха, ты не выдержал этого испытания, брат. Серьезное прегрешение, особенно потому, что ты не отважился признаться сам. В наказание ты будешь поститься в течение недели, отказавшись от всякой пищи до дня Богоявления.
Неделя голодания были привычным наказанием для монахов. Они и без того питались лишь овощами, травами, бобами и только иногда рыбой до самой праздничной литургии! Эта неделя будет наиболее трудной, потому что в это время со всей округи в монастырь поступали продуктовые пожертвования, поскольку христиане каялись в своей сытости и опасались за свою душу. Медовые пироги, всевозможные пирожки, аппетитные жареные цыплята и прочие вкусные блюда на короткое время украсят столы аббатства. Брат Хуг свирепо взглянул на брата Одило.
– Креме того, – продолжил аббат Рабан, – в благодарность брату Одило за его заботу о твоем духовном благополучии, ты сегодня ночью падешь ниц перед ним и кротко омоешь его ноги.
Брат Хуг опустил голову. Он сделает так, как велел аббат Рабан, но Джоанна сомневалась, что с благодарностью. Наказание тела вынести легче, чем наказание души.
– Есть ли другие прегрешения, о которых необходимо сказать? – спросил аббат Рабан. Все молчали, и он мрачно произнес: – Должен сообщить, что среди нас есть тот, кто погряз в грехе, в преступлении, омерзительном пред Богом и Небесами… – Сердце Джоанны дрогнуло. – В нарушении святой клятвы, данной Богу.
С места вскочил брат Готшалк.
– Отец, это была клятва моего отца, а не моя! – задыхаясь произнес он.
Готшалк был молодым человеком, всего года на два или три старше Джоанны, с кудрявыми черными волосами и так глубоко посаженными глазами, что они казались двумя темными синяками. Подобно Джоанне, он был завещан монастырю с рождения отцом, саксонским аристократом. Теперь, став взрослым мужчиной, он решил покинуть монастырь.
– Совершенно законно, когда христианин посвящает своего сына Богу, – решительно заявил аббат Рабан. – От такого пожертвования невозможно отказаться, не согрешив.
– Не равный ли грех удерживать человека вопреки его природе и воле?
– Если человек не оглянется, он обнажит свой меч, – высокопарно произнес аббат Рабан. – Он преклонит свой меч в ожидании. Он приготовит орудие убийства.
– Это насилие, а не истина! – выкрикнул Готшалк.
– Позор! Греховодник! Позор, брат! – послышались разгневанные голоса монахов.
– Непослушание, сын мой, подвергает твою бессмертную душу опасности, – печально предупредил аббат Рабан. – От этой болезни есть лишь одно лечение… Справедливы и грозны слова Апостола: «Tradere hujusmodi hominem in interitum carnis, ut spiritus satvus sit in diem Domini» – такого человека необходимо принудить умерщвлять плоть, чтобы спасти его дух пред Всевышним.
По знаку Рабана двое братьев, отвечающих за дисциплину в монастыре, схватили Готшалка и вытолкнули на середину комнаты. Он не сопротивлялся, когда они поставили его на колени и подняли рясу, обнажив ягодицы и спину. Из угла комнаты брат Гермар, старший дьякон, принес крепкую узловатую, витую плетку, хранившуюся специально для таких случаев. Встав поудобнее, он размахнулся и сильно хлестнул по спине Готшалка. Звук удара разнесся по комнате.
Шрамы на спине Джоанны заныли. Кожа обладала собственной памятью.
Брат Гермар снова размахнулся и ударил еще сильнее. Все тело Готшалка содрогнулось, и он плотнее сжал губы, чтобы аббат Рабан не насладился его криком. Плетка все хлестала Готшалка, но он молчал.
После обычных семи ударов брат Гермар опустил плетку, но аббат Рабан приказал продолжить. Брат Гермар удивился, но повиновался.
Еще три удара, четыре, пять, но тут раздался страшный звук. Плетка коснулась обнаженной кости. Готшалк откинул голову назад и взвыл. Страшный, душераздирающий крик из самой глубины его существа повис в тишине, потом перешел в долгий, надрывный стон.
Аббат Рабан удовлетворенно кивнул, и подал знак брату Гермару остановиться, Когда Готшалка подняли и полувывели, полувытащили из комнаты, Джоанна заметила посередине его багровой спины белое пятно. Одно из ребер Готшалка выступило наружу.
В лазарете было непривычно пусто. В этот теплый и безветренный день стариков и хронических больных перевели на улицу погреться на солнышке.
Брат Готшалк лежал ничком на кровати в полубессознательном состоянии. Кровь из его открытых ран проступила на простыне. Лекарь, брат Бенжамин, склонился над ним, пытаясь остановить кровотечение, и наложил новую повязку. Но и та уже пропиталась кровью. Он посмотрел на подошедшую Джоанну.
– Хорошо, что ты здесь. Передай мне еще повязки с полки.
Джоанна поспешила на помощь. Брат Бенжамин снял старую повязку, бросил ее на пол и наложил новую. Через несколько минут и эта повязка пропиталась кровью.
– Помоги повернуть его, – попросил Бенжамин. – Надо вправить ребро, иначе кровотечение никогда не остановится.
Джоанна перешла на другую сторону кровати и умело поставила руки, чтобы одним быстрым движением вправить кость.
– Теперь осторожно, – сказал Бенжамин. – Хотя он и не совсем в сознании, но будет больно. Только по моему знаку, брат, один, два, три!
Джоанна потянула кость на себя, в то время как Бенжамин подтолкнул ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Во время бдения, – продолжил Рабан, – постоянно молись, стоя коленями на крапивном снопе. Он будет напоминать тебе о твоей лености и предостережет от греховной сонливости.
– Да, отец. – Брат Хунрик покорно принял приговор. За такой тяжкий проступок наказание могло быть хуже.
По очереди вставали еще несколько монахов и каялись в таких мелких грехах, как разбитая посуда в трапезной, ошибки в чистописании, риторике и принимали наказание со всей кротостью. Когда они закончили, аббат Рабан помолчал, убедившись, что желающих больше нет. Потом спросил:
– Есть ли другие грехи? Теперь пусть выскажутся те, кто обеспокоен спасением душ своих братьев.
Этого Джоанна боялась всегда. Внимательно глядя на ряды монахов, она остановилась на брате Томасе. Его глаза с тяжелыми веками, смотрели на нее с нескрываемой враждебностью. Джоанна поежилась. Не собирается ли он в чем-то обвинить меня?
Но Томас так и не встал. Поднялся брат Одило, сидевший в следующем ряду.
– В постную Пятницу я видел, как брат Хуг взял в саду яблоко и съел его.
Брат Хуг нервно вскочил.
– Отец, это верно, я сорвал яблоко. Было очень трудно полоть сорняки, и я сильно ослаб. Но, святейший отец, я не съел яблоко, а откусил от него лишь маленький кусочек, чтобы набраться сил для работы.
– Слабость плоти не оправдывает нарушения правил, – резко ответил аббат Рабан. – Это испытание ниспослано Богом, чтобы проверить силу веры. Подобно Еве, матери греха, ты не выдержал этого испытания, брат. Серьезное прегрешение, особенно потому, что ты не отважился признаться сам. В наказание ты будешь поститься в течение недели, отказавшись от всякой пищи до дня Богоявления.
Неделя голодания были привычным наказанием для монахов. Они и без того питались лишь овощами, травами, бобами и только иногда рыбой до самой праздничной литургии! Эта неделя будет наиболее трудной, потому что в это время со всей округи в монастырь поступали продуктовые пожертвования, поскольку христиане каялись в своей сытости и опасались за свою душу. Медовые пироги, всевозможные пирожки, аппетитные жареные цыплята и прочие вкусные блюда на короткое время украсят столы аббатства. Брат Хуг свирепо взглянул на брата Одило.
– Креме того, – продолжил аббат Рабан, – в благодарность брату Одило за его заботу о твоем духовном благополучии, ты сегодня ночью падешь ниц перед ним и кротко омоешь его ноги.
Брат Хуг опустил голову. Он сделает так, как велел аббат Рабан, но Джоанна сомневалась, что с благодарностью. Наказание тела вынести легче, чем наказание души.
– Есть ли другие прегрешения, о которых необходимо сказать? – спросил аббат Рабан. Все молчали, и он мрачно произнес: – Должен сообщить, что среди нас есть тот, кто погряз в грехе, в преступлении, омерзительном пред Богом и Небесами… – Сердце Джоанны дрогнуло. – В нарушении святой клятвы, данной Богу.
С места вскочил брат Готшалк.
– Отец, это была клятва моего отца, а не моя! – задыхаясь произнес он.
Готшалк был молодым человеком, всего года на два или три старше Джоанны, с кудрявыми черными волосами и так глубоко посаженными глазами, что они казались двумя темными синяками. Подобно Джоанне, он был завещан монастырю с рождения отцом, саксонским аристократом. Теперь, став взрослым мужчиной, он решил покинуть монастырь.
– Совершенно законно, когда христианин посвящает своего сына Богу, – решительно заявил аббат Рабан. – От такого пожертвования невозможно отказаться, не согрешив.
– Не равный ли грех удерживать человека вопреки его природе и воле?
– Если человек не оглянется, он обнажит свой меч, – высокопарно произнес аббат Рабан. – Он преклонит свой меч в ожидании. Он приготовит орудие убийства.
– Это насилие, а не истина! – выкрикнул Готшалк.
– Позор! Греховодник! Позор, брат! – послышались разгневанные голоса монахов.
– Непослушание, сын мой, подвергает твою бессмертную душу опасности, – печально предупредил аббат Рабан. – От этой болезни есть лишь одно лечение… Справедливы и грозны слова Апостола: «Tradere hujusmodi hominem in interitum carnis, ut spiritus satvus sit in diem Domini» – такого человека необходимо принудить умерщвлять плоть, чтобы спасти его дух пред Всевышним.
По знаку Рабана двое братьев, отвечающих за дисциплину в монастыре, схватили Готшалка и вытолкнули на середину комнаты. Он не сопротивлялся, когда они поставили его на колени и подняли рясу, обнажив ягодицы и спину. Из угла комнаты брат Гермар, старший дьякон, принес крепкую узловатую, витую плетку, хранившуюся специально для таких случаев. Встав поудобнее, он размахнулся и сильно хлестнул по спине Готшалка. Звук удара разнесся по комнате.
Шрамы на спине Джоанны заныли. Кожа обладала собственной памятью.
Брат Гермар снова размахнулся и ударил еще сильнее. Все тело Готшалка содрогнулось, и он плотнее сжал губы, чтобы аббат Рабан не насладился его криком. Плетка все хлестала Готшалка, но он молчал.
После обычных семи ударов брат Гермар опустил плетку, но аббат Рабан приказал продолжить. Брат Гермар удивился, но повиновался.
Еще три удара, четыре, пять, но тут раздался страшный звук. Плетка коснулась обнаженной кости. Готшалк откинул голову назад и взвыл. Страшный, душераздирающий крик из самой глубины его существа повис в тишине, потом перешел в долгий, надрывный стон.
Аббат Рабан удовлетворенно кивнул, и подал знак брату Гермару остановиться, Когда Готшалка подняли и полувывели, полувытащили из комнаты, Джоанна заметила посередине его багровой спины белое пятно. Одно из ребер Готшалка выступило наружу.
В лазарете было непривычно пусто. В этот теплый и безветренный день стариков и хронических больных перевели на улицу погреться на солнышке.
Брат Готшалк лежал ничком на кровати в полубессознательном состоянии. Кровь из его открытых ран проступила на простыне. Лекарь, брат Бенжамин, склонился над ним, пытаясь остановить кровотечение, и наложил новую повязку. Но и та уже пропиталась кровью. Он посмотрел на подошедшую Джоанну.
– Хорошо, что ты здесь. Передай мне еще повязки с полки.
Джоанна поспешила на помощь. Брат Бенжамин снял старую повязку, бросил ее на пол и наложил новую. Через несколько минут и эта повязка пропиталась кровью.
– Помоги повернуть его, – попросил Бенжамин. – Надо вправить ребро, иначе кровотечение никогда не остановится.
Джоанна перешла на другую сторону кровати и умело поставила руки, чтобы одним быстрым движением вправить кость.
– Теперь осторожно, – сказал Бенжамин. – Хотя он и не совсем в сознании, но будет больно. Только по моему знаку, брат, один, два, три!
Джоанна потянула кость на себя, в то время как Бенжамин подтолкнул ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117