— Не успеешь и глазом моргнуть.
— А до нашего двора? — вырвалось у кого-то из ребят. Улицу огласил звонкий хохот:
— Откуда этому человеку знать, где твой двор?
Ребята весело хохотали. Вздрагивая всем своим крупным телом, вместе с ними смеялся и Юлчи.
По-прежнему проклиная снег и свои капиши, из калитки вместе с Нури вышла тетка Хайри. Нури, прежде чем опуститься на сиденье, стоя в фаэтоне, высвободила руки, украшенные парными золотыми браслетами, поправила паранджу. А тетка Хайри уже докучливо зудела:
— Нури-ай, я для вас послужила, теперь и вы для меня постарайтесь. Шепните вашей матери: дайте, мол, ей аршина четыре ситца. Это на шаровары мне. Только смотрите не забудьте, дай вам бог до старости дожить вместе с вашим суженым.
Нури досадливо отмахнулась:
— Обещала же, зачем тысячу раз напоминать!
— И этому джигиту дай бог хорошую невесту,— продолжала тараторить тетка Хайри, показывая на Юлчи.
— А мне послужить ему на тое,— громко рассмеялась Нури. Юлчи, будто он ничего не слышал, взмахнул длинным кнутом:
— Чу!
Снег, подгоняемый ветром, сыпал прямо в лицо. А в ушах звенели голоса оставшихся позади ребят.
Дома Юлчи распряг коня, отвел его в конюшню и прошел в людскую. Он забился в угол, подальше от разбитого окошка. От стен хибарки несло сыростью, плесенью, холодом. Во дворе тысячами белых мотыльков кружились хлопья снега. Завывал ветер. Громко каркали вороны, радовавшиеся зиме и снегу...
А Нуриниса прошла в комнату матери, выложила из кармана заговоренные знахарем щепотку чая, несколько кусков сахара, присоединила к ним рубашку для первой брачной ночи (тоже с наговором) и «приворот» — листок бумаги, исчерченный с обеих сторон вдоль и поперек какими-то буквами, таинственными знаками, линиями, от которых, по словам знахаря, в сердце жениха должна была загореться неугасимая вечная любовь, завязала все это в платок и спрятала в известное ей укромное место.
Покончив с этим, Нури принялась бродить по комнате. Не зная, чем занять себя, она осмотрела сшитые к свадьбе одеяла, подушки. Девять плюшевых и девять шелковых одеял были сложены так, что верх стопы поднимался до самого потолка. А напротив возвышалась гора белоснежных пуховых подушек... Вчера при виде редких и дорогих подарков, присланных женихом, загорелись завистью глаза даже у самых сдержанных женщин. Слава об этих дарах теперь унеслась, наверное, но всему городу. Но добро это было уложено в сундуки, и у Нури не было желания пересматривать все снова. Нури взяла только маленькие - золотые часики с длинной цепочкой и с бриллиантами на крышке, осмотрела их со всех сторон, приложила к уху. Послышалось размеренное «чик-чик, чик-чик». Но, как неграмотному книга, часы ничего ей не говорили. Вчера она хотела попросить кого-нибудь показать, как ими пользоваться, и потом раздумала: «Останемся вдвоем с мужем в красиво убранной комнате, он сам научит за веселой беседой и шутками».
Исполненная самых радужных надежд и заманчивых мечтаний, Нури не знала, как убить этот последний день, отделявший ее от долгожданного счастья. Однако в присутствии матери, невесток и других женщин она скрывала свои чувства: лицо ее было печально, глаза томно прищурены, точно и в самом деле ее угнетала предстоящая разлука с отчим домом и она далека была от всех радостей тоя. Невестки и близко знавшие Нури женщины догадывались, что все это лишь притворство, но легковерная Лутфиниса страдала, глядя на дочь, и изливала свое горе перед каждой попадавшейся на глаза гостьей.
Осторожно открыв дверь, в комнату вошла молоденькая девушка с полным совком горячих углей для сандала. Это была дочь Ярмата Гульнар,— высокая, стройная. Лицо ее, белое, нежное, с мягким, незаметно сужающимся книзу овалом, светилось ясной, почти детской улыбкой, тонкие брови казались нарисованными, а глаза — большие, карие, с выражением задумчивого удивления — отражали в своей глубине весеннюю чистоту девической души, сияли из-под длинных, густых ресниц умом, благородством и ласковой теплотой. Но одета была Гульнар в обычную одежду батрачки: на плечах — короткий, на тонкой ватной подкладке камзол из простой бумажной ткани, под камзолом — выцветшее ситцевое платье, на голове — красный, давно вылинявший ситцевый платок, на маленьких ножках — грубые поношенные капиши...
— Скучаете, Нури-апа? — спросила Гульнар, высыпая угли в сандал.
— Истомилась я. Кажется, сердце кровью истекло,— недовольно проворчала Нури.— С самого утра одна сижу. И ты, чтоб тебя, бы раз заглянула сюда. Я и чаю еще не пила и крупинки в рот не брала.
— Зачем обманывать? Вы же куда-то ездили, только сейчас вернулись,— улыбнулась Гульнар.
— А ты все присматриваешься, до всего доискиваешься, тихоня,— неприязненно бросила Нури.— Дай быстрее умыться. Неси теплой воды!
— Вода готова, сейчас принесу,— покорно, но без всякой робости ответила Гульнар.— Что сделаешь, Нури-апа, с самого рассвета даже не присела. Комнаты полны женщин, каждой надо чаю поднести. А там кушанья подать, за ребятами присмотреть. Покои на первом дворе прибрала — старшая хозяйка велела...
— Отец дома? —оборвала девушку Нури.
— Нет. Из мужчин только Юлчибай-ака в людской.— Гульнар стыдливо улыбнулась.— Я не знала, потом нечаянно увидела его — и бегом сюда. О калитку ударилась, чуть голову не проломила.
— Нарочно, наверное, показалась,— скривила губы Нури.— Ты ведь дошлая, хоть и молодая.
Гульнар пожалела о своей откровенности и начала оправдываться:
— Вот умереть мне, сестрица, если нарочно! Подождите, знаете, как это было?.. Гульнар опустилась на корточки перед сандалом и продолжала: — Прибрала я все комнаты, вынесла во двор одеяла, выбила. Потом там же, на месте, вымыла и перетерла всю посуду. И вот нечаянно глянула на окно людской, а там Юлчибай-ака стоит. Я бегом к калитке. Вот и все. «Нарочно»! Как это так — нарочно?
Нури поинтересовалась:
— А раньше видела его?
— Издали, раз или два, тоже случайно.
— Нравится он тебе?
— Оставьте, сестрица, что за разговор! — Гульнар покраснела и торопливо вышла из комнаты.
Нури опять осталась одна. В памяти девушки вдруг возникла картина короткой встречи с Юлчи жарким летом в саду. Затем она вспомнила жуткие и сладостные минуты свидания осенней лунной ночью на айване. Губы ее дрогнули, а сердце забилось так, будто эти мгновения снова только вот сейчас были пережиты. А потом душу ее охватил страх: как это она тогда сохранила себя? Чья честность, разум и самообладание спасли ее от позора?.. Если бы и джигит так же легко поддался тогда увлечению, разве могла бы она мечтать о такой свадьбе? Нет! Ей пришлось бы или покончить с собой, или бежать куда-нибудь с батраком и нищенствовать, выпрашивая кусок хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92