Поставив их попарно перед Икрамом, старик с дрожью в голосе сказал:
Бери, сын мой, торопись забрать свое добро!..
I
Торговец встал, потянулся, зевнул. Потом сосчитал ичиги и, отделив пять пар, отложил их в сторону:
— Пусть эти пять пар останутся вам. Не обижайтесь, отец. У старика задрожали губы.
— Забирай все! Чем скорее рассчитаюсь, тем лучше. Может ли обижаться человек на то, что разделывается с долгом? Радоваться надо!
— Мы с вами земляки, мастер. Мы еще понадобимся друг другу. К следующей неделе приготовьте еще пятнадцать пар. Если хотите, я могу вам и кожу доставить. Ну ладно, об этом потом поговорим. Всех вам благ!
Забрав пятнадцать пар ичигов, торговец вышел.
Старик старался казаться спокойным и даже бодрым, но было заметно, что он сильно расстроен. Он не находил инструментов, лежавших рядом, рука его, шарившая в поисках колодки, несколько раз попадала в клейстер, на кончике крючковатого, с широкими ноздрями носа блестели капли пота.
У мальчика-ученика уже слипались глаза, но он, чтобы не огорчать мастера, старательно тачал голенище очередного ичига, разводил и сводил руками, поскрипывая навощенной дратвой.
В мастерской становилось холодно. Ветер напирал на тонкую дверь, гремел промасленной бумагой окошка.
Юлчи пора бы и уходить, но неловко было оставлять Шакира-ата в такую минуту. Чтобы отвлечь старика от горестных мыслей, он спросил:
— Значит, завтра — на базар, отец?
— Если ремесленник в среду не побывает на базаре и ничего не продаст, у него целую неделю руки будут связаны,— ответил Ша-кир-ата.— Хоть дела мои и неважные, да какой-нибудь выход найдем.
— А как же вы их поправите — ваши дела? Ведь этот дурак все вам испортил.
Старик смочил слюной кусок кожи, помолчал и пояснил:
— Продадим оставшиеся пять пар ичигов, купим ниток, воска, клею, лаку. Так? Затем, дома у меня есть немного кожи. Правда, подошвы нет. Но и тут выход найдем. Ты хочешь знать—какой? В прошлом году я сшил себе пару ичигов. Ткач, говорят, без поясного платка, а гончар — без кувшина,— слышал небось? Поносил я те ичиги три дня на праздник и спрятал. Ну вот, мы их продадим и подошвы купим. Дела наши и поправятся. Но что в котле варить — не могу пока придумать, сынок. Плова мы не едим. Для нас был бы маш или пшено да репа — и довольно. Не так много и денег надо, чтобы котелок наш кипел целую неделю.
Шакир-ата тяжело вздохнул, вдруг схватился за сведенную судорогой ногу и, охая, принялся растирать ее.
— Отец, может, вам денег дать, чтоб котелок ваш кипел? — Юлчи потупился.— Немного... три рубля.
Старик, склонив набок голову, долго смотрел на джигита поверх очков. В его взгляде были и растроганность и глубокая благодарность.
— Спасибо, сынок! Дай бог дожить тебе до ста лет, внуков и правнуков вырастить. Денег мне ты не давай. Заработал в поте лица — и расходуй на себя. А для меня и слова твои дороже золота. Потому — ты укрепил ослабевший дух мой.— Шакир-ата ударил кулаком себя в грудь.— Этот старик каких только невзгод не видел! А сегодняшняя — разве трудность? Пустяк! Эта седая голова много перевидала и еще много увидит. Аллах Тахирджана бы исцелил — вот мое желание...
Шакир-ата снял очки, вытер слезы и снова принялся за работу. Боясь обидеть старика, Юлчи не стал настаивать.
— Будет нужно, спросите, я найду. Хорошо?
— Если очень большая нужда случится, тогда другое дело. Шакир-ата еще раз поблагодарил юношу и от всей души пожелал ему счастья и удачи в жизни.
Юлчи вышел на улицу. Резкий ветер засвистел в ушах, швырнул ему в лицо острыми как иглы снежинками.
Скользя и спотыкаясь в темноте о кочки на застывшей дороге, Юлчи направился к себе.
ГЛАВА ПЯТАЯ
I
Нури с каждым днем все больше разочаровывалась в муже. Сильно преувеличивая его недостатки, она, особенно в последнее время, видела в нем одно плохое. О чем только не думала она, оставаясь одна,— даже развестись собиралась. Но все ее планы и поводы для развода, такие хорошие на первый взгляд, при более глубоком размышлении оказывались никуда не годными. Разве согласится Мирза-Каримбай развести дочь с таким зятем, как Фазлиддин! Нури понимала, что это невозможно. Тогда сердце ее устремилось к запретным удовольствиям. Так как она крепко верила в силу богатства, то путь тайных наслаждений казался ей самым доступным и удобным. Окончательно она пришла к такому решению в тот день, когда свекровь сообщила ей о предстоящем отъезде Фазлиддина в Москву.
Вечером, когда Фазлиддин после продолжительной беседы со старшим братом Абдуллабаем зашел к себе, Нури с притворной обидой сказала:
— Говорят, вы в Москву собираетесь. А почему я ничего не знаю? Фазлиддин, усаживаясь на свое постоянное место у сандала, улыбнулся:
— Мне самому только сегодня стало известно. Я должен поехать вместо брата.
— Когда?
— Завтра-послезавтра...
-— А что вы будете делать в Москве?
— Торговать, душа моя. И настоящая торговля, и настоящая
прибыль только там, в Москве... Что привезти тебе из Москвы? Приказывай!
Нури кокетливо склонила голову:
— Возвращайтесь благополучно, больше мне ничего не надо.
— Я привезу тебе таких подарков, каких ты и во сне не видела. Самых дорогих, самых удивительных вещей привезу.
— Невестку, говорят, смотри, когда в дом прибудет, а приданое — когда развернут. Пока не привезете, не поверю.
Весь этот вечер Фазлиддин был весел и разговорчив, часто смеялся. Нури, чтобы не упустить удобного случая, решила пойти на хитрость. Она сделала печальные глаза, чуть отвернулась и, вздохнув, негромко сказала:
— Вот вы все богатством своим хвалитесь. А я плохо верю в это богатство. Не знаю, за что только вас называют московскими баями1. Вы, наверное, и торгуете-то на чужие деньги...
— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Фазлиддин.— Это мы работаем на чужие деньги?! Сыновья Наджмиддинбая?!.
— Откуда мне знать,— равнодушно ответила Нури.— Мне так кажется...
Слова жены задели самолюбие Фазлиддина. Он пристально взглянул на Нури:
— Это почему же, а?
— Не похожи вы на баев. У вас даже работника в доме нет, женщины сами дрова рубят... Мы часто сидим без воды — некому принести.— Нури отвернулась снова.
— Так вот ты чем хочешь нас укорить? — покачал головой Фазлиддин.
— А что, не правда? Вот вчера я рубила дрова... даже руки заболели.— Нури издали показала свои изнеженные ладони.— Можно ли обойтись без работников в такой большой семье?
Фазлиддин сделал серьезное лицо.
— Верно, один работник нужен,— степенно, по-стариковски заговорил он.— Только трудно найти честного, совестливого человека. Работник должен быть таким, чтобы он иголки хозяйской не смел тронуть, чтобы ни души, ни тела не жалел для хозяина. Сказал ему: умри — он должен умереть, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Бери, сын мой, торопись забрать свое добро!..
I
Торговец встал, потянулся, зевнул. Потом сосчитал ичиги и, отделив пять пар, отложил их в сторону:
— Пусть эти пять пар останутся вам. Не обижайтесь, отец. У старика задрожали губы.
— Забирай все! Чем скорее рассчитаюсь, тем лучше. Может ли обижаться человек на то, что разделывается с долгом? Радоваться надо!
— Мы с вами земляки, мастер. Мы еще понадобимся друг другу. К следующей неделе приготовьте еще пятнадцать пар. Если хотите, я могу вам и кожу доставить. Ну ладно, об этом потом поговорим. Всех вам благ!
Забрав пятнадцать пар ичигов, торговец вышел.
Старик старался казаться спокойным и даже бодрым, но было заметно, что он сильно расстроен. Он не находил инструментов, лежавших рядом, рука его, шарившая в поисках колодки, несколько раз попадала в клейстер, на кончике крючковатого, с широкими ноздрями носа блестели капли пота.
У мальчика-ученика уже слипались глаза, но он, чтобы не огорчать мастера, старательно тачал голенище очередного ичига, разводил и сводил руками, поскрипывая навощенной дратвой.
В мастерской становилось холодно. Ветер напирал на тонкую дверь, гремел промасленной бумагой окошка.
Юлчи пора бы и уходить, но неловко было оставлять Шакира-ата в такую минуту. Чтобы отвлечь старика от горестных мыслей, он спросил:
— Значит, завтра — на базар, отец?
— Если ремесленник в среду не побывает на базаре и ничего не продаст, у него целую неделю руки будут связаны,— ответил Ша-кир-ата.— Хоть дела мои и неважные, да какой-нибудь выход найдем.
— А как же вы их поправите — ваши дела? Ведь этот дурак все вам испортил.
Старик смочил слюной кусок кожи, помолчал и пояснил:
— Продадим оставшиеся пять пар ичигов, купим ниток, воска, клею, лаку. Так? Затем, дома у меня есть немного кожи. Правда, подошвы нет. Но и тут выход найдем. Ты хочешь знать—какой? В прошлом году я сшил себе пару ичигов. Ткач, говорят, без поясного платка, а гончар — без кувшина,— слышал небось? Поносил я те ичиги три дня на праздник и спрятал. Ну вот, мы их продадим и подошвы купим. Дела наши и поправятся. Но что в котле варить — не могу пока придумать, сынок. Плова мы не едим. Для нас был бы маш или пшено да репа — и довольно. Не так много и денег надо, чтобы котелок наш кипел целую неделю.
Шакир-ата тяжело вздохнул, вдруг схватился за сведенную судорогой ногу и, охая, принялся растирать ее.
— Отец, может, вам денег дать, чтоб котелок ваш кипел? — Юлчи потупился.— Немного... три рубля.
Старик, склонив набок голову, долго смотрел на джигита поверх очков. В его взгляде были и растроганность и глубокая благодарность.
— Спасибо, сынок! Дай бог дожить тебе до ста лет, внуков и правнуков вырастить. Денег мне ты не давай. Заработал в поте лица — и расходуй на себя. А для меня и слова твои дороже золота. Потому — ты укрепил ослабевший дух мой.— Шакир-ата ударил кулаком себя в грудь.— Этот старик каких только невзгод не видел! А сегодняшняя — разве трудность? Пустяк! Эта седая голова много перевидала и еще много увидит. Аллах Тахирджана бы исцелил — вот мое желание...
Шакир-ата снял очки, вытер слезы и снова принялся за работу. Боясь обидеть старика, Юлчи не стал настаивать.
— Будет нужно, спросите, я найду. Хорошо?
— Если очень большая нужда случится, тогда другое дело. Шакир-ата еще раз поблагодарил юношу и от всей души пожелал ему счастья и удачи в жизни.
Юлчи вышел на улицу. Резкий ветер засвистел в ушах, швырнул ему в лицо острыми как иглы снежинками.
Скользя и спотыкаясь в темноте о кочки на застывшей дороге, Юлчи направился к себе.
ГЛАВА ПЯТАЯ
I
Нури с каждым днем все больше разочаровывалась в муже. Сильно преувеличивая его недостатки, она, особенно в последнее время, видела в нем одно плохое. О чем только не думала она, оставаясь одна,— даже развестись собиралась. Но все ее планы и поводы для развода, такие хорошие на первый взгляд, при более глубоком размышлении оказывались никуда не годными. Разве согласится Мирза-Каримбай развести дочь с таким зятем, как Фазлиддин! Нури понимала, что это невозможно. Тогда сердце ее устремилось к запретным удовольствиям. Так как она крепко верила в силу богатства, то путь тайных наслаждений казался ей самым доступным и удобным. Окончательно она пришла к такому решению в тот день, когда свекровь сообщила ей о предстоящем отъезде Фазлиддина в Москву.
Вечером, когда Фазлиддин после продолжительной беседы со старшим братом Абдуллабаем зашел к себе, Нури с притворной обидой сказала:
— Говорят, вы в Москву собираетесь. А почему я ничего не знаю? Фазлиддин, усаживаясь на свое постоянное место у сандала, улыбнулся:
— Мне самому только сегодня стало известно. Я должен поехать вместо брата.
— Когда?
— Завтра-послезавтра...
-— А что вы будете делать в Москве?
— Торговать, душа моя. И настоящая торговля, и настоящая
прибыль только там, в Москве... Что привезти тебе из Москвы? Приказывай!
Нури кокетливо склонила голову:
— Возвращайтесь благополучно, больше мне ничего не надо.
— Я привезу тебе таких подарков, каких ты и во сне не видела. Самых дорогих, самых удивительных вещей привезу.
— Невестку, говорят, смотри, когда в дом прибудет, а приданое — когда развернут. Пока не привезете, не поверю.
Весь этот вечер Фазлиддин был весел и разговорчив, часто смеялся. Нури, чтобы не упустить удобного случая, решила пойти на хитрость. Она сделала печальные глаза, чуть отвернулась и, вздохнув, негромко сказала:
— Вот вы все богатством своим хвалитесь. А я плохо верю в это богатство. Не знаю, за что только вас называют московскими баями1. Вы, наверное, и торгуете-то на чужие деньги...
— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Фазлиддин.— Это мы работаем на чужие деньги?! Сыновья Наджмиддинбая?!.
— Откуда мне знать,— равнодушно ответила Нури.— Мне так кажется...
Слова жены задели самолюбие Фазлиддина. Он пристально взглянул на Нури:
— Это почему же, а?
— Не похожи вы на баев. У вас даже работника в доме нет, женщины сами дрова рубят... Мы часто сидим без воды — некому принести.— Нури отвернулась снова.
— Так вот ты чем хочешь нас укорить? — покачал головой Фазлиддин.
— А что, не правда? Вот вчера я рубила дрова... даже руки заболели.— Нури издали показала свои изнеженные ладони.— Можно ли обойтись без работников в такой большой семье?
Фазлиддин сделал серьезное лицо.
— Верно, один работник нужен,— степенно, по-стариковски заговорил он.— Только трудно найти честного, совестливого человека. Работник должен быть таким, чтобы он иголки хозяйской не смел тронуть, чтобы ни души, ни тела не жалел для хозяина. Сказал ему: умри — он должен умереть, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92