Он почувствовал себя так, будто только сейчас вышел из темной, вонючей тюрьмы на чистый воздух в ясный весенний день.
— Община! — хмуря нависшие брови, внушительно заговорил старик бай.— Слава аллаху, мы все мусульмане, дети одного отца, сыны одного квартала. Каждый день мы приветствуем друг друга салямом, и когда настанет час, нас всех отнесут на одном и том же табуте. Нам нужно быть дружными. Коли мы, как шилом, станем тыкать пальцами: почему тот не дает своего сына, почему этот остался в стороне? — между нами возникнет распря. Разделять: тот бай, этот бедняк — большой грех. Все мы — рабы аллаха. Одному дано на этом свете, другому воздастся на том. Каждый здравомыслящий человек должен понимать, что честная бедность много почетнее богатства. К тому же в нашем квартале и нет их — знатных баев. Я, что ли, знатный? Или Шаюнус-карван? Каждому свой карман лучше знать. Однако мы не смотрим, по мере своих сил помогаем властям... Мусульмане! Покиньте путь богопротивного шайтана, сбивающего вас на путь непокорности!
— Не прибедняйтесь! — закричал старый дехканин.— В Ташкенте двенадцать ворот, выйди из любых, спроси: чья земля? Земля Курбана-ходжи, скажут!
Крики мужчин и проклятья женщин нарастали.
— Говоришь, надо помогать власти,— и помогайте, а нас не трогайте!
— Мы сами нуждаемся в помощи! Лицо элликбаши перекосилось злобой.
— Расходитесь! — заорал он.
Какая-то женщина подошла к нему вплотную и в упор угрожающе крикнула:
— Сейчас же вычеркни моего сына!
Элликбаши занес над головой женщины руку, но ударить не решился, а только визгливо выкрикнул:
— Убирайся, потаскуха!
Люди вздрогнули, переглянулись. Вдруг в воздухе поднялись десятки кулаков. На элликбаши и его друзей посыпались удары. Старик бай кое-как выбрался. Остальных толпа смяла.
В это время вдали показался имам. Он бежал, неуклюже путаясь в полах длинного халата, и писклявым голосом кричал:
— Эй, мусульмане! Эй, народ общины!
Но слова его потонули в общем гуле, не оказав никакого действия. Тогда он бросился в толпу, начал разнимать людей.
Первыми начали отходить пожилые, а за ними молодежь. Элликбаши и его приятели, перепачканные в пыли, сплевывая кровь, со слезами, с помощью имама поднялись с земли. Лоб элликбаши был в ссадинах, из носа текла кровь, один глаз закрыт багровой опухолью. Имам встряхнул от пыли свалившуюся в суматохе чалму, торопливо намотал ее на голову и обратился к прихожанам со словами увещевания. Он говорил, что надо денно и нощно молиться об избавлении страны от бедствий, о том, что все трудности можно облегчить, вознося хвалу аллаху. Заметив, однако, что люди слушают его без обычного внимания и уважения, а некоторые даже явно посмеиваются, имам прекратил проповедь и, забрав своих подзащитных, торопливо направился к мечети. Элликбаши обернулся, прикрывая одной рукой заплывший глаз, второй погрозил толпе. Юноша-ремесленник крикнул ему вслед:
— Подожди, в другой раз почище отделаем!
С минарета послышался голос суфи, призывавшего к предвечерней молитве. Люди начали было расходиться, но Юлчи остановил их звонким, взволнованным возгласом:
— Люди! Не поддавайтесь уговорам! Стойте твердо! Если все бедняки будут держаться заодно, кто посмеет взять их сыновей? Баи не зря ратуют за царя. Он — их защита. Баи помогают царю, царь помогает баям. Земля ихняя, вода ихняя, власть ихняя... Их слова везде находят отклик. А жалобам и воплям бедноты — грош цена! — Юлчи говорил не очень связно, но горячо. Тишина, наступившая в толпе, внимание людей ободрили его. Он продолжал: — Война наполнила кошельки баев, не правда ли? Так пусть они и посылают своих сыновей! Братья, подумайте, разве это жизнь? До каких пор мы будем терпеть? До каких пор будем умываться кровью, покорно преклонять колени? Поднимем наш голос. Добьемся своих прав — или умрем!.. Возмущение не в одном вашем квартале. Сейчас во многих городах и селах бедный люд начинает требовать свои права. В открытый бой с тиранами и угнетателями вступает народ!..
Задыхаясь от волнения, Юлчи прислонился к дувалу и так стоял некоторое время, оглядывая людей, словно спрашивал: «Верно я говорю?»
Двое или трое из толпы, пугливо озираясь, спешили прочь. Остальные тесно обступили джигита. Женщины, приоткрывая чачваны, с интересом поглядывали на него издали, не смея подойти ближе. К го-то в толпе сказал:
- Горячий джигит, пламенный. Устами народа говорит.
Молодые парни, окружавшие Юлчи, несмело стали расспрашивать его. Джигит отвечал просто и откровенно, и на перекрестке завязалась беседа словно между давнишними друзьями...
III
Летнее утро... Солнце играет над верхушками густых верб.
Юлчи вышел из дома пораньше, чтобы успеть до жары сделать лишнюю сотню кирпичей.
Со стороны верхнего квартала, направляясь к гузару, бежала толпа мужчин. За ними спешили несколько женщин в старых, потрепанных паранджах.
Юлчи остановился. Люди сгрудились у моста. Послышались исступленные вопли женщин:
— Дад! Где конец насилию?
Покрывая голоса женщин, раздался громовой бас одного из мужчин — плечистого, обожженного солнцем, одетого в лохмотья:
— Вперед, джигиты, вперед! Постоим за себя! Толпа хлынула через мост.
Народу на гузаре было еще немного. Проклятья женщин, смелые возгласы мужчин напугали торговцев. Чернобородый бакалейщик, занятый поливкой тротуара у только что открытой лавки, застыл с ведром в руке, но тут же, опомнившись, поспешно скрылся за прилавком. А люди вначале нерешительно, потом все увереннее начали присоединяться к выступавшим.
Юлчи протиснулся вперед. Сердце джигита билось в груди, точно молот о наковальню. Он понял, что настал день, когда угнетенные и обиженные крепко схватят за ворот своих насильников.
Толпа все увеличивалась. Усилились вопли, восклицания, плач женщин.
Какой-то старик с белоснежной бородой распростер руки и, будто благословляя народ, во весь голос закричал:
— Собирайтесь, храбрецы! Собирайтесь! Газават! Газават!
Из чайханы выбежали два каких-то уличных парня. Сложив на груди руки, они поклонились старику. Тот благословил их. Парни, схватившись за ножи, висевшие у них на поясах, гордо оглядели окружавших.
Юлчи приблизился к старику:
— Отец, а каков смысл газавата?
— Сын мусульманина,— возмутился старик,— и не понимаешь?!
— Не совсем...
— Верблюжонок мой, по исламу газават — война мусульман с неверными. Умрешь — мучеником за веру станешь, убьешь — героем-победителем будешь. Такова по священным книгам война правоверных.
— Нет, отец! — выкрикнул Юлчи.— Наша война будет иная. Не все мусульмане одинаковые. Разве среди мусульман нет волков? И зубы их не такие же острые, как зубы других волков? Нет, мы будем истреблять всех волков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Община! — хмуря нависшие брови, внушительно заговорил старик бай.— Слава аллаху, мы все мусульмане, дети одного отца, сыны одного квартала. Каждый день мы приветствуем друг друга салямом, и когда настанет час, нас всех отнесут на одном и том же табуте. Нам нужно быть дружными. Коли мы, как шилом, станем тыкать пальцами: почему тот не дает своего сына, почему этот остался в стороне? — между нами возникнет распря. Разделять: тот бай, этот бедняк — большой грех. Все мы — рабы аллаха. Одному дано на этом свете, другому воздастся на том. Каждый здравомыслящий человек должен понимать, что честная бедность много почетнее богатства. К тому же в нашем квартале и нет их — знатных баев. Я, что ли, знатный? Или Шаюнус-карван? Каждому свой карман лучше знать. Однако мы не смотрим, по мере своих сил помогаем властям... Мусульмане! Покиньте путь богопротивного шайтана, сбивающего вас на путь непокорности!
— Не прибедняйтесь! — закричал старый дехканин.— В Ташкенте двенадцать ворот, выйди из любых, спроси: чья земля? Земля Курбана-ходжи, скажут!
Крики мужчин и проклятья женщин нарастали.
— Говоришь, надо помогать власти,— и помогайте, а нас не трогайте!
— Мы сами нуждаемся в помощи! Лицо элликбаши перекосилось злобой.
— Расходитесь! — заорал он.
Какая-то женщина подошла к нему вплотную и в упор угрожающе крикнула:
— Сейчас же вычеркни моего сына!
Элликбаши занес над головой женщины руку, но ударить не решился, а только визгливо выкрикнул:
— Убирайся, потаскуха!
Люди вздрогнули, переглянулись. Вдруг в воздухе поднялись десятки кулаков. На элликбаши и его друзей посыпались удары. Старик бай кое-как выбрался. Остальных толпа смяла.
В это время вдали показался имам. Он бежал, неуклюже путаясь в полах длинного халата, и писклявым голосом кричал:
— Эй, мусульмане! Эй, народ общины!
Но слова его потонули в общем гуле, не оказав никакого действия. Тогда он бросился в толпу, начал разнимать людей.
Первыми начали отходить пожилые, а за ними молодежь. Элликбаши и его приятели, перепачканные в пыли, сплевывая кровь, со слезами, с помощью имама поднялись с земли. Лоб элликбаши был в ссадинах, из носа текла кровь, один глаз закрыт багровой опухолью. Имам встряхнул от пыли свалившуюся в суматохе чалму, торопливо намотал ее на голову и обратился к прихожанам со словами увещевания. Он говорил, что надо денно и нощно молиться об избавлении страны от бедствий, о том, что все трудности можно облегчить, вознося хвалу аллаху. Заметив, однако, что люди слушают его без обычного внимания и уважения, а некоторые даже явно посмеиваются, имам прекратил проповедь и, забрав своих подзащитных, торопливо направился к мечети. Элликбаши обернулся, прикрывая одной рукой заплывший глаз, второй погрозил толпе. Юноша-ремесленник крикнул ему вслед:
— Подожди, в другой раз почище отделаем!
С минарета послышался голос суфи, призывавшего к предвечерней молитве. Люди начали было расходиться, но Юлчи остановил их звонким, взволнованным возгласом:
— Люди! Не поддавайтесь уговорам! Стойте твердо! Если все бедняки будут держаться заодно, кто посмеет взять их сыновей? Баи не зря ратуют за царя. Он — их защита. Баи помогают царю, царь помогает баям. Земля ихняя, вода ихняя, власть ихняя... Их слова везде находят отклик. А жалобам и воплям бедноты — грош цена! — Юлчи говорил не очень связно, но горячо. Тишина, наступившая в толпе, внимание людей ободрили его. Он продолжал: — Война наполнила кошельки баев, не правда ли? Так пусть они и посылают своих сыновей! Братья, подумайте, разве это жизнь? До каких пор мы будем терпеть? До каких пор будем умываться кровью, покорно преклонять колени? Поднимем наш голос. Добьемся своих прав — или умрем!.. Возмущение не в одном вашем квартале. Сейчас во многих городах и селах бедный люд начинает требовать свои права. В открытый бой с тиранами и угнетателями вступает народ!..
Задыхаясь от волнения, Юлчи прислонился к дувалу и так стоял некоторое время, оглядывая людей, словно спрашивал: «Верно я говорю?»
Двое или трое из толпы, пугливо озираясь, спешили прочь. Остальные тесно обступили джигита. Женщины, приоткрывая чачваны, с интересом поглядывали на него издали, не смея подойти ближе. К го-то в толпе сказал:
- Горячий джигит, пламенный. Устами народа говорит.
Молодые парни, окружавшие Юлчи, несмело стали расспрашивать его. Джигит отвечал просто и откровенно, и на перекрестке завязалась беседа словно между давнишними друзьями...
III
Летнее утро... Солнце играет над верхушками густых верб.
Юлчи вышел из дома пораньше, чтобы успеть до жары сделать лишнюю сотню кирпичей.
Со стороны верхнего квартала, направляясь к гузару, бежала толпа мужчин. За ними спешили несколько женщин в старых, потрепанных паранджах.
Юлчи остановился. Люди сгрудились у моста. Послышались исступленные вопли женщин:
— Дад! Где конец насилию?
Покрывая голоса женщин, раздался громовой бас одного из мужчин — плечистого, обожженного солнцем, одетого в лохмотья:
— Вперед, джигиты, вперед! Постоим за себя! Толпа хлынула через мост.
Народу на гузаре было еще немного. Проклятья женщин, смелые возгласы мужчин напугали торговцев. Чернобородый бакалейщик, занятый поливкой тротуара у только что открытой лавки, застыл с ведром в руке, но тут же, опомнившись, поспешно скрылся за прилавком. А люди вначале нерешительно, потом все увереннее начали присоединяться к выступавшим.
Юлчи протиснулся вперед. Сердце джигита билось в груди, точно молот о наковальню. Он понял, что настал день, когда угнетенные и обиженные крепко схватят за ворот своих насильников.
Толпа все увеличивалась. Усилились вопли, восклицания, плач женщин.
Какой-то старик с белоснежной бородой распростер руки и, будто благословляя народ, во весь голос закричал:
— Собирайтесь, храбрецы! Собирайтесь! Газават! Газават!
Из чайханы выбежали два каких-то уличных парня. Сложив на груди руки, они поклонились старику. Тот благословил их. Парни, схватившись за ножи, висевшие у них на поясах, гордо оглядели окружавших.
Юлчи приблизился к старику:
— Отец, а каков смысл газавата?
— Сын мусульманина,— возмутился старик,— и не понимаешь?!
— Не совсем...
— Верблюжонок мой, по исламу газават — война мусульман с неверными. Умрешь — мучеником за веру станешь, убьешь — героем-победителем будешь. Такова по священным книгам война правоверных.
— Нет, отец! — выкрикнул Юлчи.— Наша война будет иная. Не все мусульмане одинаковые. Разве среди мусульман нет волков? И зубы их не такие же острые, как зубы других волков? Нет, мы будем истреблять всех волков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92