..
— А-а-у-а-а-а!—завопил опять Аманжан и вскочил с места. Головою ударился о крышу кабины. Дикими светящимися в темноте глазами смотрел на приятелей, которые тоже вскочили с мест вместе с ним. Неожиданный крик напугал их, но они не стали ругать Аман-жана и даже ни о чем не спросили у него. И Аманжан, придя в себя, улыбнулся.— Ух, черт, язык прикусил,— произнес он спокойно.— Давайте думать, что будем дальше делать.
— Вы думайте, уважаемые мирзы, а я уж после за вами поплетусь,— отвечал Бакытжан, моментально успокоившись и уж<* потягиваясь и готовясь зевнуть.
— Ты что, дурень, с ночного вернулся, что ли? — набросился на толстяка Аманжан.— Все бы тебе дрыхнуть, акри! Не хочешь даже позаботиться о своей судьбе. Или ты не человек, а пес бегущий за караваном?
И снова замолкли надолго. Над белой вершиной горы тяжело, словно бы пыхтя от усилий, взошла полная луна. Серый, волчий мир зимней ночи залило молочным сиянием, прелесть которого не в силах передать человеческое слово. И одновременно с бесшумной лунной вспышкою где-то вдали, за ледяными звонами звезд, из потаенного угла ночного мира прозвучало что-то странное тягучее, словно долгий плач. Все трое с замершими сердцами прислушивались к загадочному голосу ночных просторов. Затем вылезли, один за другим из кабины трактора. Луна встретила их своим щедрым светом.
— Всеч напрасно, ребята,— вздохнув глубоко, сказал Аманжан.— Только на луну любоваться... А она все равно не такая красивая, как там, на джайляу,— вдруг некстати завершил он.
И двое его друзей, хотя и не поняли, к чему это он, не стали ни о чем у него расспрашивать. Все трое, застыв возле трактора, словно изваяние, молча смотрели на луну.
— Кто его знает, ребята, увидим ли, нет еще раз такую красоту,— с чувством произнес Бакытжан.— Эх, ребята, подумаем о наших матерях! — закончил он и всхлипнул.
— Чего это о матерях вспомнил? — удивился Аманжан.
— А о ком же больше? — со слезами в голосе выкрикнул Бакытжан.— О ком, если мы, все трое, не можем сказать, кто наши отцы? Мы — дети войны, вот кто такие мы! И нет у нас никого больше, кроме матерей; только мать одна и скажет: «Жеребеночек мой, не замерз там в горах?..» — Бакытжан разволновался не на шутку.— Ах, как красиво кругом! — громко выражал он свое восхищение.— Я ведь правду говорю, ребята? Точно в сказке, правда? — выкрикивал он.— Эх, запрячь бы в белые саночки белого коня и прокатиться по этим горам!
Никогда не видевший своего сонного приятеля в столь необычном возбуждении, Нуржан удивленно воскликнул:
— Оу, вот ты какой, оказывается!.. Не ожидал...
— Мудрец сказал: лицо человека — ширма, за которой прячется его душа,— отвечал Бакытжан.
Аманжан. Чепуху сказал твой мудрец. Один аксакал сказал: человек — это мешок дерьма. Все напрасно, говорю вам. И сегодня нас обманывают, а завтра мы... Когда мы были маленькими, этого не понимали. Все казалось лучше тогда. Эх, молодыми были... лето было... луна была другая.
Бакытжан. А сейчас что, постарели, что ли?
Аманжан. Да, постарели! Тащим как проклятые пустые сани по этим снегам. Мы старики, только бороды нет...
Нуржан. Давно это было... не помню уже, когда это мы были маленькими. Распрощались, как говорится, с детством... И все стало, правда, совсем не таким, как было тогда, раньше. Совсем по-другому стало, ребята. Противным стало... многое.
Б а к ы т ж а н. Холодно1 Холодно очень! (Вскидывает руки, подставляя ладони лунному свету.)
А м а н ж а н. Холодно в жизни... будь она проклята!
Бакытжан (испуганно). Эй на жизнь обижаться грешно! Нельзя!
Нуржан. Надо глушить мотор.
Бакытжан. Ты что? Зачем это?
А м а н ж а н. Сдохнуть можно от твоих глупых вопросов, акри!
Бакытжан. Наша жизнь — это сплошной вопрос почтенный!..
Н у р ж а н. Кончится горючее — и крышка нам. Не выберемся из этой собачьей дыры. Околеем тут, понятно?
Бакытжан. Аяо чем думаю? Вот вы всегда орете на меня, когда я о чем-нибудь спрашиваю, вопить начинаете, будто горячих углей вам за шиворот насыпали А чего орете? Слова не даете сказать... Я, может быть, не меньше вашего понимаю. Ну, выключим мотор, радиатор замерзнет и лопнет, тогда что — н<* крышка нам будет, умники?
Бакытжан готов был спорить до победы, но друзья даже не отвечали ему. Им давно ясно было то, о чем с торжествующим видом говорил Бакытжан. Воду из радиатора придется, конечно, слить... Но как же тогда назавтра они смогут завести мотор? Где взять горячей воды чтобы залить радиатор?
- Ура! —заорал вдруг Бакытжан, хлопая меховыми рукавицами по бокам, и чуть не упал.— Ура! Вон, огонь горит! Видите!
Вдали, среди гор, что-то и на самом деле мерцало словно искорка: не то далекий огонек жилья, не то проглянувшая меж горных вершин звезда.
— Конечно, огонь, как же, — буркнул сердито Аман-жан.— Повесили казан над очагом и ждут тебя, балда.
И снова наступило долгое молчание. В тишине мягко рокотал трактор. Вокруг раскинулось сверкающее под луною и звездами царство смерти Неисчислимые стаи небесных светил, словно посмеиваясь над бедою ничтожных существ, перемигивались между собой. И впервые Нуржан испытал в душе неприязнь, почти ненависть к веселому перемигиванию звезд, к молочному сиянию надснежной луны. Страх и вялая слабость проникали в сердце жигита. Он крепился, чтобы ничего не заметили его друзья. Впервые испытал Нуржан отчаяние голодного долго мучившегося на морозе человека Он думал о тепле,
о горячем бульоне и жадно сглатывал слюну... Он вспомнил, как бригадир Иса, вернувшийся с фронта без одного уха, любил поругивать молодежь. «Бездельники! Вы спросите у нас, чего мы только не видали, чего не испытали! — орал Иса.— С врагом сражались! Мерзли на ветру, валялись на сырой земле. А у вас что? Каждый день только одно веселье на уме?» Да, теперь бы его сюда, этого корноухого бригадира. Пусть бы посмотрел, какое такое веселье...
— Ты старший у нас,— сказал Нуржану Аманжан,— тебе и решать.
— Надо глушить,— ответил Нуржан.
— Э, делайте что хотите,— отмахнулся Бакытжан.— Сейчас бы пожрать! Ух, кишки внутри все перемерзли.
Нуржан влез в кабину и перевел вниз до отказа рукоятку. Ошеломляющая тишина ударила по ушам, словно оглушила их, и рассеялась по лунным просторам, залитым млечным сиянием. Оборвался последний звук, словно последний вздох жизни,— исчез из этого мира настойчивый и упорный голос трактора, дотоле единственно заявлявший о том, что не все мертво на земле. Но вот черный железный конь закрыл глаза и стих. И пришел страх, пришел великий холод.
Аманжан, проваливаясь в снегу, обошел трактор, открыл краник радиатора. Вода с шипением полилась в снег, заклубился густой теплый пар. Сняв рукавицы, парни подставляли озябшие руки под горячую струю.
— Ух, как тепло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— А-а-у-а-а-а!—завопил опять Аманжан и вскочил с места. Головою ударился о крышу кабины. Дикими светящимися в темноте глазами смотрел на приятелей, которые тоже вскочили с мест вместе с ним. Неожиданный крик напугал их, но они не стали ругать Аман-жана и даже ни о чем не спросили у него. И Аманжан, придя в себя, улыбнулся.— Ух, черт, язык прикусил,— произнес он спокойно.— Давайте думать, что будем дальше делать.
— Вы думайте, уважаемые мирзы, а я уж после за вами поплетусь,— отвечал Бакытжан, моментально успокоившись и уж<* потягиваясь и готовясь зевнуть.
— Ты что, дурень, с ночного вернулся, что ли? — набросился на толстяка Аманжан.— Все бы тебе дрыхнуть, акри! Не хочешь даже позаботиться о своей судьбе. Или ты не человек, а пес бегущий за караваном?
И снова замолкли надолго. Над белой вершиной горы тяжело, словно бы пыхтя от усилий, взошла полная луна. Серый, волчий мир зимней ночи залило молочным сиянием, прелесть которого не в силах передать человеческое слово. И одновременно с бесшумной лунной вспышкою где-то вдали, за ледяными звонами звезд, из потаенного угла ночного мира прозвучало что-то странное тягучее, словно долгий плач. Все трое с замершими сердцами прислушивались к загадочному голосу ночных просторов. Затем вылезли, один за другим из кабины трактора. Луна встретила их своим щедрым светом.
— Всеч напрасно, ребята,— вздохнув глубоко, сказал Аманжан.— Только на луну любоваться... А она все равно не такая красивая, как там, на джайляу,— вдруг некстати завершил он.
И двое его друзей, хотя и не поняли, к чему это он, не стали ни о чем у него расспрашивать. Все трое, застыв возле трактора, словно изваяние, молча смотрели на луну.
— Кто его знает, ребята, увидим ли, нет еще раз такую красоту,— с чувством произнес Бакытжан.— Эх, ребята, подумаем о наших матерях! — закончил он и всхлипнул.
— Чего это о матерях вспомнил? — удивился Аманжан.
— А о ком же больше? — со слезами в голосе выкрикнул Бакытжан.— О ком, если мы, все трое, не можем сказать, кто наши отцы? Мы — дети войны, вот кто такие мы! И нет у нас никого больше, кроме матерей; только мать одна и скажет: «Жеребеночек мой, не замерз там в горах?..» — Бакытжан разволновался не на шутку.— Ах, как красиво кругом! — громко выражал он свое восхищение.— Я ведь правду говорю, ребята? Точно в сказке, правда? — выкрикивал он.— Эх, запрячь бы в белые саночки белого коня и прокатиться по этим горам!
Никогда не видевший своего сонного приятеля в столь необычном возбуждении, Нуржан удивленно воскликнул:
— Оу, вот ты какой, оказывается!.. Не ожидал...
— Мудрец сказал: лицо человека — ширма, за которой прячется его душа,— отвечал Бакытжан.
Аманжан. Чепуху сказал твой мудрец. Один аксакал сказал: человек — это мешок дерьма. Все напрасно, говорю вам. И сегодня нас обманывают, а завтра мы... Когда мы были маленькими, этого не понимали. Все казалось лучше тогда. Эх, молодыми были... лето было... луна была другая.
Бакытжан. А сейчас что, постарели, что ли?
Аманжан. Да, постарели! Тащим как проклятые пустые сани по этим снегам. Мы старики, только бороды нет...
Нуржан. Давно это было... не помню уже, когда это мы были маленькими. Распрощались, как говорится, с детством... И все стало, правда, совсем не таким, как было тогда, раньше. Совсем по-другому стало, ребята. Противным стало... многое.
Б а к ы т ж а н. Холодно1 Холодно очень! (Вскидывает руки, подставляя ладони лунному свету.)
А м а н ж а н. Холодно в жизни... будь она проклята!
Бакытжан (испуганно). Эй на жизнь обижаться грешно! Нельзя!
Нуржан. Надо глушить мотор.
Бакытжан. Ты что? Зачем это?
А м а н ж а н. Сдохнуть можно от твоих глупых вопросов, акри!
Бакытжан. Наша жизнь — это сплошной вопрос почтенный!..
Н у р ж а н. Кончится горючее — и крышка нам. Не выберемся из этой собачьей дыры. Околеем тут, понятно?
Бакытжан. Аяо чем думаю? Вот вы всегда орете на меня, когда я о чем-нибудь спрашиваю, вопить начинаете, будто горячих углей вам за шиворот насыпали А чего орете? Слова не даете сказать... Я, может быть, не меньше вашего понимаю. Ну, выключим мотор, радиатор замерзнет и лопнет, тогда что — н<* крышка нам будет, умники?
Бакытжан готов был спорить до победы, но друзья даже не отвечали ему. Им давно ясно было то, о чем с торжествующим видом говорил Бакытжан. Воду из радиатора придется, конечно, слить... Но как же тогда назавтра они смогут завести мотор? Где взять горячей воды чтобы залить радиатор?
- Ура! —заорал вдруг Бакытжан, хлопая меховыми рукавицами по бокам, и чуть не упал.— Ура! Вон, огонь горит! Видите!
Вдали, среди гор, что-то и на самом деле мерцало словно искорка: не то далекий огонек жилья, не то проглянувшая меж горных вершин звезда.
— Конечно, огонь, как же, — буркнул сердито Аман-жан.— Повесили казан над очагом и ждут тебя, балда.
И снова наступило долгое молчание. В тишине мягко рокотал трактор. Вокруг раскинулось сверкающее под луною и звездами царство смерти Неисчислимые стаи небесных светил, словно посмеиваясь над бедою ничтожных существ, перемигивались между собой. И впервые Нуржан испытал в душе неприязнь, почти ненависть к веселому перемигиванию звезд, к молочному сиянию надснежной луны. Страх и вялая слабость проникали в сердце жигита. Он крепился, чтобы ничего не заметили его друзья. Впервые испытал Нуржан отчаяние голодного долго мучившегося на морозе человека Он думал о тепле,
о горячем бульоне и жадно сглатывал слюну... Он вспомнил, как бригадир Иса, вернувшийся с фронта без одного уха, любил поругивать молодежь. «Бездельники! Вы спросите у нас, чего мы только не видали, чего не испытали! — орал Иса.— С врагом сражались! Мерзли на ветру, валялись на сырой земле. А у вас что? Каждый день только одно веселье на уме?» Да, теперь бы его сюда, этого корноухого бригадира. Пусть бы посмотрел, какое такое веселье...
— Ты старший у нас,— сказал Нуржану Аманжан,— тебе и решать.
— Надо глушить,— ответил Нуржан.
— Э, делайте что хотите,— отмахнулся Бакытжан.— Сейчас бы пожрать! Ух, кишки внутри все перемерзли.
Нуржан влез в кабину и перевел вниз до отказа рукоятку. Ошеломляющая тишина ударила по ушам, словно оглушила их, и рассеялась по лунным просторам, залитым млечным сиянием. Оборвался последний звук, словно последний вздох жизни,— исчез из этого мира настойчивый и упорный голос трактора, дотоле единственно заявлявший о том, что не все мертво на земле. Но вот черный железный конь закрыл глаза и стих. И пришел страх, пришел великий холод.
Аманжан, проваливаясь в снегу, обошел трактор, открыл краник радиатора. Вода с шипением полилась в снег, заклубился густой теплый пар. Сняв рукавицы, парни подставляли озябшие руки под горячую струю.
— Ух, как тепло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30