В наше время, когда люди уже выбрались в космос, встречается еще, оказывается, такое на земле; жилище отшельника... хижина охотника. Бакытжан попятился бормоча:
— Страшно, черт... Я боюсь... боюсь.
— А ты не бойся, парень! — вдруг прозвучал вблизи низкий рыкающий голос.
Жигиты так и присели от страха. Бакытжан вцепился в Нуржана. Словно из-под земли, перед ними возник рослый старик, лохматый, сивобородый. Он был в белом исподнем — в рубахе и кальсонах. Волосы и борода развевались на ветру. Босые ноги утопали в снегу. При свете месяца, залившем двор молочным сиянием, старик казался призраком, духом ночи, возникшим из лунного света. И вид босого старца, стоявшего в одном нижнем белье на снегу, был фантастичен и ужасен.
— Ассалаумагалейкум! — в три голоса испуганно приветствовали его жигиты.
Старик приблизился к ним, утопая босыми ногами в снегу, и внимательно, сурово уставился на парней.
— Ну, здравствуйте! — рявкнул он, произнеся приветствие гго-русски.— Откуда, незваные гости?
Лишь теперь жигиты уверовали, что перед ними не дух и не призрак, восставший из могилы, а обычный человек с головою, с руками и ногами. И Бакытжан, душа которого едва не покинула тело, набрался смелости и спросил робко:
— Аксакал, вы русский человек или казах? Старик странно усмехнулся и, не ответив на вопрос,
сам спросил, нарочно коверкая язык.
— Твоя куда идет? — произнес опять по-русски. Жигиты, несмотря на необычное поведение хозяине,
теперь почувствовали себя гораздо увереннее. Аманжан выступил вперед и с достоинством произнес:
— Отец, может быть, разрешите нам в дом войти? Там и поговорим обо всем. А то здесь холодно...
— Ладно,— ответил старик.— Заходите.
И он направился через двор, загребая снег босыми йогами. Бакытжан впритруску засеменил вслед за ним. Аманжан придержал Нуржана и тихо сказал:
— Не надо глушить трактор... Какой-то он чудной, этот старик. Босиком бегает по снегу... Чего-то я все же боюсь.
— О, длинный, ты тоже, оказывается, можешь бояться! — рассмеялся Нуржан и, не слушая его, влез на трактор, выключил мотор, затем отвернул пробку радиатора и спустил горячую воду в снег.
— Ну, смотри, не говори потом, что я не предупреждал,— мрачно пробормотал Аманжан.— Чует мое сердце неладное .. вот увидишь — И он скрылся в избушке
Нуржан остался один во дворе Когда смолкло могучее урчанье трактора, весь горный подлунный мир словно вздохнул с облегчением и мгновенно погрузился в предвечернюю тишину Снежная ночь, посеребренная луною, раскинулась на горных увалах, словно нагая красавица, охваченная глубоким молодым сном и сонно выставившая всему миру на погляд свою потаенную прелесть. Месяц и земля, одетая в подвенечный наряд, наконец сошлись в ночном свидании, и настал час тихих страстных вздохов любви. Так бы мог сказать Нуржан, зачарованный ночной тишиною, наставшей после того, как смолк трактор; таковы были чувства молодого жигита, душа которого была смущена далеким призывом Снежной девушки Ему захотелось лечь лицом в белый снег, закрыть глаза и еще сосредоточеннее вслушаться в холодное безмолвие И вдруг явственно прозвучало в нем:
Я замерзла в холодном снегу Здесь цветок превратился во льдинку Но тепло я в себе берегу, Горяча еще жизн-и кровинка
Кто-то невидимый нашептывал эти слова Нуржану, и он остановился, позабыв, где он и что с ним, застыл на месте, словно ледяное изваяние, и лицо у него побледнело на свирепом морозе — таким его, бледным и неподвижным, увидел Аманжан, выглянув из дверей избушки.
— Ты что, богу молишься, что ли? - крикнул Аманжан.— Заходи скорее!
Изба старика была в один сруб, наращена в южную сторону темными сенями. К двери, которую еле нашарил руками Нуржан, вместо ручки была прибита ременная петля Когда он вошел, все скрылось в клубах пара, шибанувшего ю противоположной от входа стены В избушке жарко натоплено, с мороза это особенно заметно Теплая вонь отдавала затхлостью и гнилью Стены не были обшиты, из пазов сруба свешивался мох конопатки; всюду висели и валялись звериные шкуры; прибиты к бревну оленьи рога, из досок срублены нары, над которыми висели набитый патронташ, двустволка, бинокль и прочее охотничье снаряжение. Справа от входа громоздился деревянный сундук, на котором синим пламенем мерцала керосинка; над сундуком тянулась грубая полка, заставленная кое-какой посудой. А слева — дышавшая огнем железная печурка, бока которой малиново светились. Возле печки стояла низкая деревянная лавка, на ней и расположились Аманжан с Бакытжаном, словно двое обвиняемых на скамье подсудимых.
Будто не замечая ночных гостей, старик заученно обиходил: совал дрова в печь, подливал керосину в лампу, ставил чайник на печку. И лишь негромкий шум его работы нарушал тишину. Наконец Аманжан не выдержал — нетерпение было в крови этого жигита.
— Ата! — громко позвал он.— Попить у вас найдется? Попить бы, я говорю.
Старик и ухом не повел. Развалясь на нарах, достал патронташ и стал проверять патроны, вынимая их из гнезд. Пустые откладывал в сторону.
— Эй, пить хочу! — сердито крикнул Аманжан.
— Ну, чего орешь? Я не глухой,— спокойно отвечал старик.— То замерз, а то пить ему подавай. Иди вон за дверь да снегу похватай, коли пить хочешь. Его много, снежку-то...
Опять настала тишина. Жигиты сидели одетые, ибо никто им не предложил раздеться, и вскоре им стало нестерпимо душно. А хозяин занялся набивкой пистонов в пустые гильзы — и столь деловито, словно никаких гостей в доме не было. Закипел чайник, забрякала на пару крышка. Не вынося больше жары, парни принялись снимать шубы, не дожидаясь приглашения. Бакытжан, способный спать и на морозе, здесь, в тепле, совершенно расклеился и стал ронять голову на грудь. Но на все это хозяин ровным счетом никакого внимания не обращал И тогда Нуржану пришлось начать унизительный разговор:
— Отец, мы устали с дороги. Можно спать ляжем?
— Спите,— ответил старик.
— А куда нам ложиться? — вскочив со скамьи, крикнул Аманжан.— Куда, можете сказать сами? Или за язык надо вас тянуть, аксакал?
Старик спокойно взглянул на него.
— Ты чего расфыркался, милейший? — усмешливо осведомился он.— Не нравится у меня — вот бог, а вот порог, ступай и прикрой дверь с той стороны. Небось не за моим сеном едешь. Так что приткнись, где сидишь, и спи себе. Пуховой перины для тебя не припас еще.
Аманжан яростно пробормотал, обернувшись к Нур-жану: «Вот же старый пес!»
— Ну ты! Болтай у меня! — прикрикнул на парня старик.— Благодари бога и за это.— Он упруго, словно молодой, спрыгнул с нар; достал откуда-то ситцевый мешочек и, взяв оттуда щепотку чаю, бросил в кипящий чайник.
Жигиты растерялись. Молча смотрели на то, как хозяин поставил на^ широкий сосновый пень, заменявший, очевидно, стол, одну пиалу, одну ложку, ломоть хлеба, кусок холодной дичины, молоко в чашке и принялся прихлебывать забеленный молоком чай, не подумав даже пригласить к столу гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Страшно, черт... Я боюсь... боюсь.
— А ты не бойся, парень! — вдруг прозвучал вблизи низкий рыкающий голос.
Жигиты так и присели от страха. Бакытжан вцепился в Нуржана. Словно из-под земли, перед ними возник рослый старик, лохматый, сивобородый. Он был в белом исподнем — в рубахе и кальсонах. Волосы и борода развевались на ветру. Босые ноги утопали в снегу. При свете месяца, залившем двор молочным сиянием, старик казался призраком, духом ночи, возникшим из лунного света. И вид босого старца, стоявшего в одном нижнем белье на снегу, был фантастичен и ужасен.
— Ассалаумагалейкум! — в три голоса испуганно приветствовали его жигиты.
Старик приблизился к ним, утопая босыми ногами в снегу, и внимательно, сурово уставился на парней.
— Ну, здравствуйте! — рявкнул он, произнеся приветствие гго-русски.— Откуда, незваные гости?
Лишь теперь жигиты уверовали, что перед ними не дух и не призрак, восставший из могилы, а обычный человек с головою, с руками и ногами. И Бакытжан, душа которого едва не покинула тело, набрался смелости и спросил робко:
— Аксакал, вы русский человек или казах? Старик странно усмехнулся и, не ответив на вопрос,
сам спросил, нарочно коверкая язык.
— Твоя куда идет? — произнес опять по-русски. Жигиты, несмотря на необычное поведение хозяине,
теперь почувствовали себя гораздо увереннее. Аманжан выступил вперед и с достоинством произнес:
— Отец, может быть, разрешите нам в дом войти? Там и поговорим обо всем. А то здесь холодно...
— Ладно,— ответил старик.— Заходите.
И он направился через двор, загребая снег босыми йогами. Бакытжан впритруску засеменил вслед за ним. Аманжан придержал Нуржана и тихо сказал:
— Не надо глушить трактор... Какой-то он чудной, этот старик. Босиком бегает по снегу... Чего-то я все же боюсь.
— О, длинный, ты тоже, оказывается, можешь бояться! — рассмеялся Нуржан и, не слушая его, влез на трактор, выключил мотор, затем отвернул пробку радиатора и спустил горячую воду в снег.
— Ну, смотри, не говори потом, что я не предупреждал,— мрачно пробормотал Аманжан.— Чует мое сердце неладное .. вот увидишь — И он скрылся в избушке
Нуржан остался один во дворе Когда смолкло могучее урчанье трактора, весь горный подлунный мир словно вздохнул с облегчением и мгновенно погрузился в предвечернюю тишину Снежная ночь, посеребренная луною, раскинулась на горных увалах, словно нагая красавица, охваченная глубоким молодым сном и сонно выставившая всему миру на погляд свою потаенную прелесть. Месяц и земля, одетая в подвенечный наряд, наконец сошлись в ночном свидании, и настал час тихих страстных вздохов любви. Так бы мог сказать Нуржан, зачарованный ночной тишиною, наставшей после того, как смолк трактор; таковы были чувства молодого жигита, душа которого была смущена далеким призывом Снежной девушки Ему захотелось лечь лицом в белый снег, закрыть глаза и еще сосредоточеннее вслушаться в холодное безмолвие И вдруг явственно прозвучало в нем:
Я замерзла в холодном снегу Здесь цветок превратился во льдинку Но тепло я в себе берегу, Горяча еще жизн-и кровинка
Кто-то невидимый нашептывал эти слова Нуржану, и он остановился, позабыв, где он и что с ним, застыл на месте, словно ледяное изваяние, и лицо у него побледнело на свирепом морозе — таким его, бледным и неподвижным, увидел Аманжан, выглянув из дверей избушки.
— Ты что, богу молишься, что ли? - крикнул Аманжан.— Заходи скорее!
Изба старика была в один сруб, наращена в южную сторону темными сенями. К двери, которую еле нашарил руками Нуржан, вместо ручки была прибита ременная петля Когда он вошел, все скрылось в клубах пара, шибанувшего ю противоположной от входа стены В избушке жарко натоплено, с мороза это особенно заметно Теплая вонь отдавала затхлостью и гнилью Стены не были обшиты, из пазов сруба свешивался мох конопатки; всюду висели и валялись звериные шкуры; прибиты к бревну оленьи рога, из досок срублены нары, над которыми висели набитый патронташ, двустволка, бинокль и прочее охотничье снаряжение. Справа от входа громоздился деревянный сундук, на котором синим пламенем мерцала керосинка; над сундуком тянулась грубая полка, заставленная кое-какой посудой. А слева — дышавшая огнем железная печурка, бока которой малиново светились. Возле печки стояла низкая деревянная лавка, на ней и расположились Аманжан с Бакытжаном, словно двое обвиняемых на скамье подсудимых.
Будто не замечая ночных гостей, старик заученно обиходил: совал дрова в печь, подливал керосину в лампу, ставил чайник на печку. И лишь негромкий шум его работы нарушал тишину. Наконец Аманжан не выдержал — нетерпение было в крови этого жигита.
— Ата! — громко позвал он.— Попить у вас найдется? Попить бы, я говорю.
Старик и ухом не повел. Развалясь на нарах, достал патронташ и стал проверять патроны, вынимая их из гнезд. Пустые откладывал в сторону.
— Эй, пить хочу! — сердито крикнул Аманжан.
— Ну, чего орешь? Я не глухой,— спокойно отвечал старик.— То замерз, а то пить ему подавай. Иди вон за дверь да снегу похватай, коли пить хочешь. Его много, снежку-то...
Опять настала тишина. Жигиты сидели одетые, ибо никто им не предложил раздеться, и вскоре им стало нестерпимо душно. А хозяин занялся набивкой пистонов в пустые гильзы — и столь деловито, словно никаких гостей в доме не было. Закипел чайник, забрякала на пару крышка. Не вынося больше жары, парни принялись снимать шубы, не дожидаясь приглашения. Бакытжан, способный спать и на морозе, здесь, в тепле, совершенно расклеился и стал ронять голову на грудь. Но на все это хозяин ровным счетом никакого внимания не обращал И тогда Нуржану пришлось начать унизительный разговор:
— Отец, мы устали с дороги. Можно спать ляжем?
— Спите,— ответил старик.
— А куда нам ложиться? — вскочив со скамьи, крикнул Аманжан.— Куда, можете сказать сами? Или за язык надо вас тянуть, аксакал?
Старик спокойно взглянул на него.
— Ты чего расфыркался, милейший? — усмешливо осведомился он.— Не нравится у меня — вот бог, а вот порог, ступай и прикрой дверь с той стороны. Небось не за моим сеном едешь. Так что приткнись, где сидишь, и спи себе. Пуховой перины для тебя не припас еще.
Аманжан яростно пробормотал, обернувшись к Нур-жану: «Вот же старый пес!»
— Ну ты! Болтай у меня! — прикрикнул на парня старик.— Благодари бога и за это.— Он упруго, словно молодой, спрыгнул с нар; достал откуда-то ситцевый мешочек и, взяв оттуда щепотку чаю, бросил в кипящий чайник.
Жигиты растерялись. Молча смотрели на то, как хозяин поставил на^ широкий сосновый пень, заменявший, очевидно, стол, одну пиалу, одну ложку, ломоть хлеба, кусок холодной дичины, молоко в чашке и принялся прихлебывать забеленный молоком чай, не подумав даже пригласить к столу гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30