— Эй, чего раскисли! — заорал на них Аманжан с полка.— Вот как плесну кипятком на голые задницы!
— От тебя, черт, всего жди! — опасливо проговорил Нуржан, споласкивая холодной водой лицо.— Ну как, прошла чесотка? Можно хоть дверь пошире раскрыть?
— Обожди! — задыхаясь хрипел Аманжан, неистово
шлепая себя березовым веником; тело его было в багровых рубцах и пятнах, словно ошпаренное.
Пахучий, перехватывающий дыхание пар рвался из горячей бани наружу. Низенькая алтайская банька, срубленная из лучшего леса, была гордостью и утехой каждого дома в ауле. Не только мылись в бане, но и недуги свои лечили, простуду из тела изгоняли. Дров хватало, топи сколько влезет, раскаляй хоть добела камни! Воду приносили ведрами, грели ее в огромном котле, вмазанном в печь... Бросали в кипящую воду веточку арчи, чтобы всласть побаниться в духовитом целебном пару. Верили старики в целебные свойства смолистой арчи, а Жанузак, старший брат Аманжана, пользовал от простуды ее растертую кору, сворачивал из нее самокрутку и выкуривал. Люди шутили по этому поводу: стоит, мол, чихнуть Жанузаку, как он хватается за свой арчовый порошок...
— Уа! Хорошо-то как, братцы! — заорал Аманжан, спрыгнув с высокого полка.
Он окатился холодной водою и, налетев на Бакыт-жана, притулившегося у раскрытой двери, с размаху шлепнул его по влажному заду. Тот с жеребячьим визгом отскочил в сторону.
— Ты что, одурел, дьявол?
—- Эх! Курдюк у тебя симпатичный!
— Я вот тебе, акри...
— Извиняюсь! — И Аманжан расхохотался.— Приглашаю вас вечером в кино! Бесплатно проведу!
И Бакытжан, громадный жигит, вмиг успокоился и даже просиял от такого оборота дела. Почесывая распаренный зад, на котором четко отпечатался след пятерни, парень с удовлетворенным видом вновь шлепнулся на свое место у банного порога.
Эти трое парней, безотцовщина, чьи безвестные папаши «погибли на фронте», были надежными работниками в совхозе. Исполняли все, на что нарядит их Упрай или бригадир. А зарабатывали, однако, неважно, и не потому, что сами были виноваты в этом. Три года подряд свирепствовала засуха, совхоз работал в убыток. Скот хирел, погибал, себестоимость одного навильняка сена доходила до рубля. Зимы были суровые, корма приходилось завозить издалека — даже с целинных краев. При таких условиях иной работник вообще ничего мог заработать и к концу месяца клянчил у жены на табачок — из тех денег, что получала она от государства как пособие за многодетность. Невесело шутили при « этом: «Рожай, жена, пока можешь. Выручай —от совхоза толку мало, вся надежда на сельсовет». И женщины не подводили: в семьях было по семь, по восемь детей.. По сравнению с другими трое молодых неженатых жиги-тов зарабатывали все же неплохо.
А снег валил и валил — рыхлыми, крупными хлопьями И непохоже было, что небо может проясниться вскоре Стало ясно: если снегопад продлится еще хотя бы сутки, то джута не миновать.
Возле клуба крутилась одна беспечная детвора, взрослых не было. Над входом горела тусклая лампа вокруг которой густо роились снежинки. Чуть в стороне от света и выше чернела непроглядная тьма Те из мальчишек, что не смогли добыть пятачка на кино, барахтались в сугробу дверей клуба и, словно развеселившиеся щенята, запрокидывали головы и хватали ртом летящие пушинки снега
Когда Нуржан вошел в клуб, два приятеля его уж сидели на скамье, крикнули ему издали: «Проходи! Билеты уже взяли!» В зале взрослых было совсем мало: только Жанузак да Кайыр-уста сидели в сторонке, завернувшись в овчинные тулупы. Но эти не пропускали ни одной картины. Впереди, под самой сценой, кипели пацаны, подбрасывали шапки, запихивали друг другу за шиворот снежки Эй, шакалята, потише вы! — шумнул на них Жанузак, но те и внимания не обратили на него.
В холодный клуб ввалилось облако морозного воздуха, и вошли три девушки. То были молоденькие учительницы, направленные в аул после окончания института. Они отрабатывали уже второй год и, разумеется, были постарше троих жигитов, которые во все глаза уставились на них Не одарив вниманием парней, учительницы стряхнули снег с пуховых шалей, горделиво помедлили у входа и потом заняли места перед молодыми людьми. , — Как поживаете, старшенькие? — наклонился к ним Аманжан.
- А здоров ли младшенький? - насмешливо протянула одна из девушек, та, что была постройнее и повыше своих подруг.
На этом разговор оборвался, началось кино, и восемь взрослых да с десяток мальчишек уставились на экран, где раскручивался индийский фильм. В оконном стекле, затянутом инеем, кто-то снаружи продул круглую ды рочку — засверкал в ней черный глаз. Дело обычное - мальчишки, которым не удалось выклянчить денег у родителей, смотрели кино с улицы, через окно. Так бывало и зимой, и летом. Когда-то и трое жигитов прибегали к подобному способу Аманжан, раззадорившись, прикрыл шапкой дырочку в окне, и Нуржан немедленно его изругал*
— Оставь! Не стыдно? Сам же был таким. Аманжан тогда наклонился вперед и дерзко ткнул
пальцем в спину той, высоконькой, что отвечала на его приветствие.
— Оу, наставницы и воспитательницы! — произнес он с деланным смирением.— Дайте своему ученику пять копеек! Неужели вам не жалко его?
Учительницы не шелохнулись, не то не желая, не то опасаясь отвечать этому своенравному жигиту...
А за стенами сельского клуба, где шел индийский фильм, бесшумно продолжался снегопад, какого не бывало в этих краях за последние шестьдесят лет
* * *
В эту ночь Нуржан долго не мог уснуть. Отлежал себе все бока, не выдержал, встал и, набросив полушубок, вышел из дома И увидел, что снег наконец-то перестал сыпать. Еще не веря этому и подумав, что, может быть, он ошибся в темноте, Нуржан поднял голову, но на запрокинутое лицо не упало ни одной снежинки. Обрадовавшись, парень пробормотал: «Опомнилась погодка-то» словно старик, разговаривающий сам с собой. Вернувшись в дом, он снова лег в постель, но заснуть так и не смог В голову лезло всякое. Из горницы доносилось спокойное посапыванье спящих матери и сестры. И ника ких других звуков. Полная тишина, глубокая ночь. Только дрема коснулась его затяжелевших век, как тихо скрипнула дверь и в дом вошла девушка в белоснежной одежде. В комнате стало светло как днем. Глаза у девушки, прислонившейся спиною к косяку, светились, словно язычки пламени горящих свечей. Совершенно необъясг нимо для себя Нуржан не удивился и не испугался. Не мог он сказать и себе точно, явь перед ним или сон. Шевельнуть даже пальцем был не в силах, лежал будто связанный, и язык точно сковало во рту — не выговорить ни слова. Крупный пот выступил на его лбу. Он знал, что не спит и не видит все это во сне: вот белая девушка стоит перед ним, а вот слышно и похрапыванье матери, которая спит в соседней комнате Но кто это и откуда она — сияющая в своем белом одеянии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30