Все они хорошо знают, как доставить мужчине удовольствие. Била Хурума собрал настоящий цветник страстных и опытных красоток. Если ты не хочешь изнывать от одиночества в своих покоях, — громко произнес он, обращаясь к Тенде, — тебе придется хорошо повертеться. У тебя будет много соперниц. Ты научишься ползать у ног убара и ублажать его со всем пылом искусной рабыни.
Тенде глядела на мятежника все так же надменно и безучастно.
— И ты будешь делать это, Тенде, — продолжал Кису, — потому что я вижу по твоим глазам: в душе ты — настоящая рабыня.
Тенде томно подняла правую руку, с запястья которой свисал хлыст. Рабыни испуганно замерли и опустили веера.
Тенде грациозно встала с подушек и лениво, словно нехотя, подошла к краю платформы.
— Тебе нечего сказать мне, милая моя Тенде, дочь предателя Аибу? — издевательски вопросил Кису.
Вместо ответа девушка наотмашь ударила его хлыстом по лицу. Кису зажмурился, чтобы уберечь глаза.
— Я не разговариваю с простолюдинами, — проронила Тенде и с тем же каменным лицом вернулась на ложе. По еле заметному взмаху руки рабыни снова принялись обмахивать ее веерами.
Кису открыл глаза. Лицо его перечеркнул кровоточащий щрам. Он сжал кулаки.
— Вперед, — приказал Мвога одному из аскари, стоявших на платформе. Тот прикрикнул на рабов, впряженных в каноэ, и копьем указал на запад. Процессия двинулась с места. Мы молча провожали ее взглядами.
Я покосился на Кису и понял, что долго ждать мне не придется.
— Копай! — прикрикнул аскари.
Я глубоко погрузил лопату в ил. Теперь мне было спокойно и даже радостно.
Мы сидели в клетке на длинном плоту. Я просунул палец под ошейник, чтобы он не так давил на горло. Вокруг распространялся болотный смрад.
Раздалось звяканье цепи — в темноте ко мне кто-то подкрался. Я ногтем соскоблил ржавое пятнышко с цепи у ошейника. Издалека, из-за болота, доносились крики лесных, завывание крохотных длинноруких обезьянок. Около ана назад прошел дождь, небо по-прежнему было затянуто тучами. Для дела, которое нам предстояло, ночь выдалась удачной.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Кису на ломаном горианском.
— Не знал, что ты говоришь по-гориански, — откликнулся я, вглядываясь во тьму.
— Как-то раз, еще ребенком, я сбежал из дому. Два года прожил в Шенди, а потом вернулся в Укунгу.
— Наверное, деревня была тесна для тебя. Не всякий ребенок отважился бы на такое долгое и опасное путешеcвие.
— Но я вернулся в Укунгу, — повторил он.
— Должно быть, потому ты так радеешь за Укунгу, что когда-то сбежал из этих мест.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— А что, если я не разговариваю со знатными людьми?
— Извини меня, — сказал Кису. — Я был дураком.
— Значит, ты все-таки решил взять пример с Билы Хурумы, который говорит со всеми?
— А как иначе услышать другого человека и понять его?
— Нищий может говорить и с нищим и с убаром, — сказал я
— Это — пословица Шенде.
— Да.
— Ты говоришь на ушинди?
— Немного.
— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он на диалекте, которым пользовались при дворе Билы Хурумы.
— Да, — ответил я. Ему было так же нелегко говорить на горианском, как и мне на ушинди. — Если будет непонятно, я скажу.
Я не сомневался, что мы поймем друг друга, лавируя между двумя языками.
— Я постараюсь говорить по-гориански, — сказал Кису. — По крайней мере, это не язык Билы Хурумы.
— У него есть и другие достоинства, — заметил я. — Это сложный и красивый язык с обширным словарем.
— Самый красивый язык в мире — язык укунгу, — возразил Кису.
— Может быть. Но я его не знаю.
Если бы меня спросили, какой язык самый красивый в мире, я бы назвал английский или горианский. Однако мне доводилось встречать людей, которые говорили то же о французском, немецком, испанском, китайском или японском Причина ясна — каждый защищает свой язык. Когда речь заходит о родном языке, все мы становимся шовинистами и слепо не желаем замечать очевидного превосходства английского языка. Или горианского. Или французского. Или немецкого, испанского, китайского, японского, хинди…
— Я постараюсь говорить по-гориански, — повторил Кису
— Ладно, — великодушно разрешил я и в душе облегченно вздохнул.
— Я хочу сбежать, — сказал он. — Я должен вырваться отсюда.
— Прекрасно. Чего мы ждем?
— Я не знаю, как это сделать.
— Средства для побега давным-давно у нас в руках. Мне не хватало только помощи.
Я повернулся к Айари
— Передай по цепи, в обе стороны, на разных языках, что сегодня ночью мы бежим.
— Как ты собираешься это сделать? — изумился Айари.
— Скоро увидишь.
— А что, если кто-то побоится бежать? — спросил он.
— Их вырвут живьем из цепи.
— Мне это не нравится.
— Хочешь быть первым? — осведомился я.
— Нет, нет, — торопливо сказал Айари. — Я занят. У меня много дел. Я должен передать твои слова по цепи.
— Как мы вырвемся на волю? — снова спросил Кису.
Я протянул руку к его ошейнику, нащупал начало цепи и принялся перебирать по ней руками, пока не добрался, футов через пять, до ошейника следующего человека. Я плотно прижал этих двоих друг к другу и перехватил цепь возле их ошейников так, что получилась петля. Я на ощупь просунул ее снизу между концами двух бревен и вытянул вверх. Низ петли, тесно обхватывающий бревно, оказался под водой. Один из концов цепи я протянул силачу Кису, зa другой взялся сам.
— Понял, — сказал Кису, — но, по-моему, это ненадежное средство.
— Попроси аскари, — бросил я, — может, они предложат что-нибудь получше.
Налегая изо всех сил, мы принялись ровными, скользящими движениями перепиливать цепью бревно. За несколько мгновений наша варварская пила рассекла кору и вгрызлась в твердую древесину. Время от времени металл повизгивал, проворачиваясь в мокром дереве, но большей частью работа шла бесшумно — звуки не вырывались из-под темной поверхности воды. Аскари сделали большую ошибку, оставив нас в цепях в клетке на бревенчатом плоту. Работу пришлось приостановить только раз, когда мимо нас в каноэ проплывал патруль аскари.
Руки мои, истертые цепью, начали кровоточить. Один человек из цепочки подполз ко мне поближе.
— Это безумие! — горячо зашептал он. — Я против!
— Значит, придется тебя убить.
— Я передумал. Я с вами!
— Вот и славно.
— Осторожней, — предупредил кто-то другой, — вода хорошо проводит звуки. Шум может привлечь тарлариона… или рыбу, а уж она-то точно привлечет тарлариона.
Звук действительно распространяется под водой гораздо быстрей, чем на поверхности.
— Ничего, — сказал я, — тарларион понюхает, да и уплывет.
— Тьма кромешная, — проворчал Айари. — В такую ночь только и жди рейдеров.
В этот миг бревно у самых моих ног начало поддаваться. Я передвинул цепь ближе к краю, и мы с Кису налегли на нее что было сил, пока наконец не выломали внушительный кусок дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Тенде глядела на мятежника все так же надменно и безучастно.
— И ты будешь делать это, Тенде, — продолжал Кису, — потому что я вижу по твоим глазам: в душе ты — настоящая рабыня.
Тенде томно подняла правую руку, с запястья которой свисал хлыст. Рабыни испуганно замерли и опустили веера.
Тенде грациозно встала с подушек и лениво, словно нехотя, подошла к краю платформы.
— Тебе нечего сказать мне, милая моя Тенде, дочь предателя Аибу? — издевательски вопросил Кису.
Вместо ответа девушка наотмашь ударила его хлыстом по лицу. Кису зажмурился, чтобы уберечь глаза.
— Я не разговариваю с простолюдинами, — проронила Тенде и с тем же каменным лицом вернулась на ложе. По еле заметному взмаху руки рабыни снова принялись обмахивать ее веерами.
Кису открыл глаза. Лицо его перечеркнул кровоточащий щрам. Он сжал кулаки.
— Вперед, — приказал Мвога одному из аскари, стоявших на платформе. Тот прикрикнул на рабов, впряженных в каноэ, и копьем указал на запад. Процессия двинулась с места. Мы молча провожали ее взглядами.
Я покосился на Кису и понял, что долго ждать мне не придется.
— Копай! — прикрикнул аскари.
Я глубоко погрузил лопату в ил. Теперь мне было спокойно и даже радостно.
Мы сидели в клетке на длинном плоту. Я просунул палец под ошейник, чтобы он не так давил на горло. Вокруг распространялся болотный смрад.
Раздалось звяканье цепи — в темноте ко мне кто-то подкрался. Я ногтем соскоблил ржавое пятнышко с цепи у ошейника. Издалека, из-за болота, доносились крики лесных, завывание крохотных длинноруких обезьянок. Около ана назад прошел дождь, небо по-прежнему было затянуто тучами. Для дела, которое нам предстояло, ночь выдалась удачной.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Кису на ломаном горианском.
— Не знал, что ты говоришь по-гориански, — откликнулся я, вглядываясь во тьму.
— Как-то раз, еще ребенком, я сбежал из дому. Два года прожил в Шенди, а потом вернулся в Укунгу.
— Наверное, деревня была тесна для тебя. Не всякий ребенок отважился бы на такое долгое и опасное путешеcвие.
— Но я вернулся в Укунгу, — повторил он.
— Должно быть, потому ты так радеешь за Укунгу, что когда-то сбежал из этих мест.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— А что, если я не разговариваю со знатными людьми?
— Извини меня, — сказал Кису. — Я был дураком.
— Значит, ты все-таки решил взять пример с Билы Хурумы, который говорит со всеми?
— А как иначе услышать другого человека и понять его?
— Нищий может говорить и с нищим и с убаром, — сказал я
— Это — пословица Шенде.
— Да.
— Ты говоришь на ушинди?
— Немного.
— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он на диалекте, которым пользовались при дворе Билы Хурумы.
— Да, — ответил я. Ему было так же нелегко говорить на горианском, как и мне на ушинди. — Если будет непонятно, я скажу.
Я не сомневался, что мы поймем друг друга, лавируя между двумя языками.
— Я постараюсь говорить по-гориански, — сказал Кису. — По крайней мере, это не язык Билы Хурумы.
— У него есть и другие достоинства, — заметил я. — Это сложный и красивый язык с обширным словарем.
— Самый красивый язык в мире — язык укунгу, — возразил Кису.
— Может быть. Но я его не знаю.
Если бы меня спросили, какой язык самый красивый в мире, я бы назвал английский или горианский. Однако мне доводилось встречать людей, которые говорили то же о французском, немецком, испанском, китайском или японском Причина ясна — каждый защищает свой язык. Когда речь заходит о родном языке, все мы становимся шовинистами и слепо не желаем замечать очевидного превосходства английского языка. Или горианского. Или французского. Или немецкого, испанского, китайского, японского, хинди…
— Я постараюсь говорить по-гориански, — повторил Кису
— Ладно, — великодушно разрешил я и в душе облегченно вздохнул.
— Я хочу сбежать, — сказал он. — Я должен вырваться отсюда.
— Прекрасно. Чего мы ждем?
— Я не знаю, как это сделать.
— Средства для побега давным-давно у нас в руках. Мне не хватало только помощи.
Я повернулся к Айари
— Передай по цепи, в обе стороны, на разных языках, что сегодня ночью мы бежим.
— Как ты собираешься это сделать? — изумился Айари.
— Скоро увидишь.
— А что, если кто-то побоится бежать? — спросил он.
— Их вырвут живьем из цепи.
— Мне это не нравится.
— Хочешь быть первым? — осведомился я.
— Нет, нет, — торопливо сказал Айари. — Я занят. У меня много дел. Я должен передать твои слова по цепи.
— Как мы вырвемся на волю? — снова спросил Кису.
Я протянул руку к его ошейнику, нащупал начало цепи и принялся перебирать по ней руками, пока не добрался, футов через пять, до ошейника следующего человека. Я плотно прижал этих двоих друг к другу и перехватил цепь возле их ошейников так, что получилась петля. Я на ощупь просунул ее снизу между концами двух бревен и вытянул вверх. Низ петли, тесно обхватывающий бревно, оказался под водой. Один из концов цепи я протянул силачу Кису, зa другой взялся сам.
— Понял, — сказал Кису, — но, по-моему, это ненадежное средство.
— Попроси аскари, — бросил я, — может, они предложат что-нибудь получше.
Налегая изо всех сил, мы принялись ровными, скользящими движениями перепиливать цепью бревно. За несколько мгновений наша варварская пила рассекла кору и вгрызлась в твердую древесину. Время от времени металл повизгивал, проворачиваясь в мокром дереве, но большей частью работа шла бесшумно — звуки не вырывались из-под темной поверхности воды. Аскари сделали большую ошибку, оставив нас в цепях в клетке на бревенчатом плоту. Работу пришлось приостановить только раз, когда мимо нас в каноэ проплывал патруль аскари.
Руки мои, истертые цепью, начали кровоточить. Один человек из цепочки подполз ко мне поближе.
— Это безумие! — горячо зашептал он. — Я против!
— Значит, придется тебя убить.
— Я передумал. Я с вами!
— Вот и славно.
— Осторожней, — предупредил кто-то другой, — вода хорошо проводит звуки. Шум может привлечь тарлариона… или рыбу, а уж она-то точно привлечет тарлариона.
Звук действительно распространяется под водой гораздо быстрей, чем на поверхности.
— Ничего, — сказал я, — тарларион понюхает, да и уплывет.
— Тьма кромешная, — проворчал Айари. — В такую ночь только и жди рейдеров.
В этот миг бревно у самых моих ног начало поддаваться. Я передвинул цепь ближе к краю, и мы с Кису налегли на нее что было сил, пока наконец не выломали внушительный кусок дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110