- Лексей Иваныч, Марья Саввишна, милости просим!
- Таисья, подноси!
Таисья, раскрасневшаяся от угара, от праздника и от вина, легко понесла на вытянутой руке маленький подносик с двумя стаканами.
- Ну, с праздником! Будемте здоровы!
И все пошли в дом. Взялись за угощение. А Таисья обносила.
- Лексей Иваныч! Ради праздничка! Лексей Иваны-ыч!
Говорят, что милый мой
Горькой водочки не пье-е-ет,
Посмотрела в воскресенье
На черемуху полез!
- О-о-о! Лексей Иваныч! Рыбничку, рыбничку!
- Мясо вкусное.
- Ешьте на здоровье, Лексей Иваныч, я корову зарезала. Корова у меня приболела.
- Лексей Иваныч, сыграйте. А ты, Таисья, спой, спой нескладухи.
- Это верно, Таисья, - сказал Лексей Иваныч. - Потешь. Нескладухи твои хороши.
И все пьяно закричали:
- Потешь, Таисья! Потешь! Потешь!
- Ну, чего там... - Таисья поставила на стол черный подносик, украшенный алыми розами. Взяла сама стакан с водкой, глотком выпила и вскрикнула:
За-адушевная товарочка,
Пойду-ка удавлю-ю-юсь.
Ну, кому какое дело,
Только шея затрущи-и-ит...
* * *
На пятый день праздника деревня закурилась от вина и пива. Низко, как перед грозой, залетали с того на этот берег да обратно, да над деревней, да над взбугренным полем пьяные чайки. И они лаяли по-собачьи, как чужие лаяли по-собачьи на людей. А на земле две вести обходили дома. Первую весточку принесла почтальонша с газетой. Корреспондент из района написал: "Пьяный разгул в деревне Озерки. Бородатые мужики ходят вдоль реки и кидают в деревянные кадки камни для крепости". И, конечно, у нас удивлялись: "Как же так? Крепость, выходит, не от хмеля - о-о! А от камней. Ну да. А-а-а! Только как же теперь сусло греть? Как же греть без горячих камней? Ведь кадка-то у нас деревянная. На огонь не поставишь. На огонь не поставишь - о-о-о!"
А другую весть принес дед Митрий Григорьевич. Он хотел зайти к председателю сельсовета Сергею Иванычу, да того дома не оказалось, и пошел ковыль-ковыль - на своей убитой ножке к своему другу, такому же старику, Федору. Он нес чайник с бражкой. Калека несчастный, не заметил, как текла из носика чайника желтой струйкой бражка.
Федор сидел на лавке подле окна в праздничной белой, в черную клетку, рубахе. Рядом с ним по полу ползал Володя с такой же почти, как у деда, белой головой. Федор тихонько Володю уговаривал:
- Седанка придет, Володе тпруте принесет. Седанка придет...
Дедушка Митрий Григорьевич приковылял к окну, крикнул:
- Слышал, Федор, покойники погост огородили! Только с угора к речке что и осталось не огорожено.
- Что?
- Говорю, покойники подсобили, огородились. Ефим Синица, вот неугомонный.
- А-а... Синица? Хороший был дедушка, работящий. Мы с ним вместе еще служили.
- Ты, Федор, к нам заходи попраздновать. Зайдешь? - Митрий Григорьевич протянул своему дружку почти пустой чайник.
Федор выпил, что осталось. Поморщился от сладости и сказал:
- Ладно. Отнянькаюсь - зайду. У нас-то все пьяны лежат, - и Федор опять затянул свое: - Седанка прид-ет, Володе тпру-тьке принесе-е-ет... Седанка прид-ет, Володе тпру-тьке принесе-е-ет...
Подошла к окну черно-белая корова. Показала рогатую морду.
* * *
А праздник молодежи все не кончался и не кончался. На вторую уж неделю перевалило. В понедельник второй недели около магазина сидела прямо в грязи, сидела, обняв стальную проволоку перевоза, пьяная Таисья. Долгими глазами она смотрела на ту сторону реки, на деревню. Дедушка Митрий Григорьевич ушел куда-то допивать, и никого не было из мужиков, чтобы наладить перевоз.
- Озерчанё-о! Озерчанё-о! - закричала Таисья и запела. Запела, как позвала. - Озерчанё-о! Озерчанё-о, хорошие ребята, молоде-ежь! Перевезитя... Перевезитя на ту сторону реки-и-и-и...
Да только никто не откликался.
На ту сторону-у... На ту сторону...у.
К милёму крыльцю-ю-у-у...
Помолчала и опять запела:
У милё-ого окошко крашено-о-о,
Три холё-о-дных, три холё-о-дных,
Три холё-о-дных на лицё-о-о...
Озерчанё-о! Озерчанё-о-о!
Перевезитя-я-я-а-а-а!
НА МАШИНЕ
Около станции человек спрашивал: "Чья машина?"
- Милай! - крикнула мне старуха. Она сидела на узлах. Я ее сразу не узнал - от раннего ли часа, от тумана этого, от ожидания ли - она была без лица. - Милай, - сказала она мне, - езжай с Богом. Хорошо! - и пожаловалась тихо: - Мою росу обило, слышь.
- А кто повезет?
- Васька Чичерин проснулся. Он и повезет.
Васька, худенький, похожий более на подростка, чем на мужика, возился около машины, перетягивал через кузов веревку.
- До Парноги? - спросил Васька, не поворачивая головы.
Я поставил чемодан к заднему борту и помог другой старухе втащить узлы. Она тоже была без лица. А сумку старуха не отдала, уселась вперед к самой кабинке и застыла.
Я тоже влез наверх и успокоился на брезенте в ямке, между ящиками. А внизу глухим голосом человек все спрашивал:
- Это чья машина? - и канючил: - Ну ты, возьми. Слышь. Это чья машина, леспромхозовская?
- Отстань.
- Ну ты, слышь... Ну-у!
- Чего? Три года только дали.
- А не пять?
- Три. Только три. Из Великого Устюга еду.
- Ладно. Э-э... не галди.
Человек в телогрейке, бритоголовый, с коричневой шапкой-ушанкой в руке перевалился в кузов. И пошагал по ящикам, отыскивая, где устроиться.
А внизу уже другой канючил:
- Слышь? Это чья машина? Слышь...
Я задремал. А как открыл глаза: все напрочь замеркло от сырости. Небо надо мной обложило тучами. И тихонечко дождиком топотало по брезенту.
А старуха, что сидела cпереди, затянула:
А я гляжу в окошечко-о!
А я гляжу в окошечко-о!
Во хрустальноё-о во стёклышко-о-о!
- Что еще? - спросил кто-то снизу. - Не едем, что ли?
Влезли две бабы. Я заснул.
- Уркает, - сказала старуха, - ну, теперь уж скоро.
- Чего?
Я проснулся. Не торопясь просветало.
- Я поехала, потому что надо поехать, - сказала самая молодая. - Вон он уж пришел из армии. Он пришел из армии, я все думаю, как мы с ним гуляли. Я ведь ждала. Истопницей работала - так против жару стояла. До солнца, когда торопишься - все бегом, бегом. А в больнице нашей санитаркой я. Так утром скинусь и цельный день туда-сюда, туда-сюда. Так и не дождалась... А тут он пришел. Идет навстречу, а мне подумалось: чего это он не так крепко улыбнулся, а чуть вздернулся. Думаю: не он. Мой-то совсем был другой. Эх, чтоб ему покрепче тогда улыбнуться!
...И заплакала.
- А я поехала, - сказала старуха, - оренбургский платок купила. Все равно 35 рублей тухнуло - вот и поехала.
"Надо заснуть", - подумал я. И заснул.
Открыл глаза от боли в низу живота. Согнулся. И сразу получил удар сапогом в лицо.
- А-а! Зэк проклятый!
Впереди бабушка, теперь похожая на курицу, спала, уткнувшись носом в черную сумку.
А тот, в телогрейке, лежал, разбросав руки, и ждал меня. "Хочет перекинуть, - подумал я, - выбросить из машины". Я поднялся и пошел на него, чтобы навалиться и задавить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55