Она бы нам сильно не помешала. Солярка уж больно дорогая.
Вот какая моя новая жизнь. Картошка у нас своя будет, а бананы нам без надобности. Привет тебе от меня и от Васи. Остаюсь твоя любящая сеструха Верка".
ЛОДКА
Мистерия
Держи твой ум в аде, и не отчаивайся.
Старец Силуан Афонский
О, паря, две машины из грязи всегда вылезут.
Михаил Силинский, шофер из Озерок
- Эй! Эй! - кто-то кричал.
Я пошел на крик. Крик был холодный, темный, отступал, как вода, передо мной.
Ведь был же голубой свет, когда я умирал.
- Иди! Иди! - этот крик уже не просто темный, а совсем почернел.
Голос оборвался, пропал. Я еще отошел от тропинки, послушал. Поглядел: и худенькие эти березки. Худенькие - среди болотной сырости. Я глядел на березки и не верил. Не верил, что дойду. Ткнулся рукой в холодную воду, поднялся. А не заметил, как садился. Опять надо идти.
Вот я болен - и опять надо идти. Прислушался. Никто не откликнулся на мои мысли.
Я шел по узенькой тропе, стараясь аккуратно ставить правую ногу.
- Сапог, - говорил я, - сапог разорван. - Я старался ступать так, чтобы правым сапогом не очень набирать воду. У меня, правда, он был разорван повыше подъема, нет, не разорван, а точно ножиком разрезан, или бритвой.
"Закрой поддувало" - скомандовал я себе. Эти слова, написанные на железной дороге, я вдруг вспомнил. И они подбодрили.
- Я болен, - шептал я, будто кому жаловался. Страх подтачивал мои силы. Ноги промокли и в дырявом, и в целом сапоге, а я все шел по мягкой, тряской земле, и мокрая трава липла к сапогам. И мне начинало казаться, что я иду не по самой тропке, а по краю. Жмусь к березкам, а они плывут. Все выше и выше подплывают к небу.
Мокрый туман плотнился твердым хрящом. За мной кто-то шел, меняя мой страх на неслышные шаги. Я стиснул зубы. Ждал, что всей своей сырой изнанкой небо сзади навалится, и я почувствую смрадный дух зверя. И острые клыки в шею. И жухну в грязь. Не оглядывался.
Мне было тесно ждать. Надо бы освободить шею, подумал я, и понял, что я весь обсыпан крупой страха. Неслышные шаги то отставали, то обгоняли меня. Нет, это не были шаги зверя, понял я. И громко сказал:
- Вот я болен, и опять надо идти.
Прислушался. Никто не откликнулся. Я шел по узкой звериной тропе, стараясь аккуратно ставить ногу.
Я тихонько кончался. И уж совсем трудно стало, когда открылась деревня. Дошел до первого дома, прошел его и остановился около второго. На бревнах, рядом с загородкой, сидела старуха с мальчиком. Мальчик был без штанов, в короткой рубашонке.
- Здравствуйте, - сказал я старухе. Старуха давно меня заметила и глядела на меня. И мальчик замер и тоже на меня глядел.
- Хочу лодку купить,- сказал я.
- А-а, ступай к Иван Руфычу, - проговорила старуха и закричала на внука. - Чего кинул цацу? Я на тебя сейчас пыхну: пых! пых!
Мальчик стал прятаться за бабку.
- Куда полез? - закричала старуха.- Жопку-то занозишь.
Я опустился на бревна, стянул со спины мешок, и силы оставили меня... Я понял, что тот, кто шел со мной, где-то тут, рядом, сгустился в тумане.
Я открыл глаза. Старуха глядела на меня:
- Откуль идешь-то? - услышал я.
- С Озерок.
- О-о, - и закричала. - Погоди, паршивец! Я тебе пукну. Это кто это пук? - И опять ко мне. - Большу ли лодку тебе надо?
Я махнул рукой.
- Ты поди-тко к Ивану Руфычу. Лодку он тебе даст.
Вытянул ноги. И хотел заснуть. А старуха, чтоб меня успокоить, упрятать мою болезнь, протянула руку, начала гладить по голове, как в детстве, почесывать волосы и тихонько нашептывать что-то ласковое, доброе: про душеньку безымянну, про душеньку безответну. И так мне стало сохранно, ласково, так приютно: и уж любил я всех людей на земле, конечно, сильно перепаханной обидами. Ну, зачем про то вспоминать?..
Загремело. Я увидел старика рядом с телегой, вернее, почувствовал, что он стоит, а потом увидел, - с болью открыл глаза.
- Никифор, ты кудай-то? - спросила старуха.- Петька на обеде?
- На обеде, - откликнулся тот. Он был с рыжей, путаной бородой, в зимней шапке-ушанке, придерживал вожжи, глядел не на старуху, а на меня.
- Косил, что ли? - опять спросила старуха.
Я тоже заметил на телеге рядом с тремя пустыми флягами косу и топор.
- Дали неудобье скосить, - кивнул он. И открыто рассматривал меня.
- Это-о спорожнишь воз, человека отведи к Иван-то Руфычу. Лодку им надо.
- Хорошо, - и теперь он уж мне кивнул.
Я поздоровался и попробовал встать. И даже подумал, что встал.
- Ты чего? - спросил старик, и рыжая борода закачалась надо мной.
- Заболел, - улыбнулся я.
- Эх, эх! - запричитала старуха. - Подал бы ты мне ранее голос!
- Спасибо! - шептал я. - Я пойду. Мне неловко. Знаете, - я поглядел в ее водянистые, страдающие глаза. - Вот заболел. Еще там, в Озерках я заболел.
- Да как ж ты?! О-о!.. Да как же ты?.. - И она слезила лицо свое. И голова ее, стянутая по-старому, по-прежнему, повойником под платком, качалась в горести.
- Хотел Мише Силинскому лодку купить. У вас тут в Селении. Да перегнать по Яхронге до моста.
- Да как же ты, дитятко малое?! Как же ты больной пошел?!
- Пошел, - и я поцеловал ее руку.- Прощайте. Прощайте, мама.
- Прошшай. Фрося я, Фрося.
Я поднялся. Полез на телегу, фляги загромыхали. Земля шатнулась. Но теперь мне было все равно. Я знал, что лежу на телеге и меня везут куда-то.
- Ленька! - крикнула старушка. - Не ходи далеко. Сейчас дядька в мешок запхат. На что кинул цацу?!
Я проснулся от того: меня расталкивал рыжий Никифор.
- Ну вставай, что ли. Приехали.
Я улыбнулся Никифору. Хотел, чтоб он меня простил. И не трогал. Оставил до утра в телеге. А утром я куплю лодку и погоню ее до моста.
Все же я поднялся. На крыльце подергал за кольцо. И как вошел на мост, по стенке стал щупать дверь. Низко наклонившись, толкнул дверь в избу.
- Здравствуйте! - сказал я, никого еще не видя.
Из темноты моей болезни ко мне выдвинулась печь. С печи прыгнула кошка. Она сбросила на пол рукавицу и подошла, изгибая спину, безмолвно и красиво стала тереться о мой сапог.
- Вот человек с Озерок, - глухо проговорил вошедший следом за мной Никифор. - Лодку бы ему. У тебя, кажись, есть одна.
- Мне бы поспать, - прошептал я. - Я болен. Устал. Я немножко посплю и тогда погоню лодку. А деньги есть: сорок рублей, даже сорок пять - на лодку. И двадцать пять - чтоб вернуться домой. Деньги в рюкзаке, там и документы. Сейчас я схожу за ними. Мне бы поспать, а?
С кровати, что стояла напротив печки, поднялся старик с детским белым лицом и белой бородой.
- Здравствуйте, Иван Руфыч. Хочу у вас лодку купить.
Старик не ответил, подошел к печке, где стояли сапоги, сунул в них сухие, голые ноги и пошаркал к столу.
- Он велит тебе ложиться, - проговорил Никифор за моей спиной.
- Спасибо, Иван Руфыч, - поклонился я в дальний угол и шагнул к кровати.
Мои сапоги скользили, я не мог никак их снять - но все же одолел - и вздохнул радостно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Вот какая моя новая жизнь. Картошка у нас своя будет, а бананы нам без надобности. Привет тебе от меня и от Васи. Остаюсь твоя любящая сеструха Верка".
ЛОДКА
Мистерия
Держи твой ум в аде, и не отчаивайся.
Старец Силуан Афонский
О, паря, две машины из грязи всегда вылезут.
Михаил Силинский, шофер из Озерок
- Эй! Эй! - кто-то кричал.
Я пошел на крик. Крик был холодный, темный, отступал, как вода, передо мной.
Ведь был же голубой свет, когда я умирал.
- Иди! Иди! - этот крик уже не просто темный, а совсем почернел.
Голос оборвался, пропал. Я еще отошел от тропинки, послушал. Поглядел: и худенькие эти березки. Худенькие - среди болотной сырости. Я глядел на березки и не верил. Не верил, что дойду. Ткнулся рукой в холодную воду, поднялся. А не заметил, как садился. Опять надо идти.
Вот я болен - и опять надо идти. Прислушался. Никто не откликнулся на мои мысли.
Я шел по узенькой тропе, стараясь аккуратно ставить правую ногу.
- Сапог, - говорил я, - сапог разорван. - Я старался ступать так, чтобы правым сапогом не очень набирать воду. У меня, правда, он был разорван повыше подъема, нет, не разорван, а точно ножиком разрезан, или бритвой.
"Закрой поддувало" - скомандовал я себе. Эти слова, написанные на железной дороге, я вдруг вспомнил. И они подбодрили.
- Я болен, - шептал я, будто кому жаловался. Страх подтачивал мои силы. Ноги промокли и в дырявом, и в целом сапоге, а я все шел по мягкой, тряской земле, и мокрая трава липла к сапогам. И мне начинало казаться, что я иду не по самой тропке, а по краю. Жмусь к березкам, а они плывут. Все выше и выше подплывают к небу.
Мокрый туман плотнился твердым хрящом. За мной кто-то шел, меняя мой страх на неслышные шаги. Я стиснул зубы. Ждал, что всей своей сырой изнанкой небо сзади навалится, и я почувствую смрадный дух зверя. И острые клыки в шею. И жухну в грязь. Не оглядывался.
Мне было тесно ждать. Надо бы освободить шею, подумал я, и понял, что я весь обсыпан крупой страха. Неслышные шаги то отставали, то обгоняли меня. Нет, это не были шаги зверя, понял я. И громко сказал:
- Вот я болен, и опять надо идти.
Прислушался. Никто не откликнулся. Я шел по узкой звериной тропе, стараясь аккуратно ставить ногу.
Я тихонько кончался. И уж совсем трудно стало, когда открылась деревня. Дошел до первого дома, прошел его и остановился около второго. На бревнах, рядом с загородкой, сидела старуха с мальчиком. Мальчик был без штанов, в короткой рубашонке.
- Здравствуйте, - сказал я старухе. Старуха давно меня заметила и глядела на меня. И мальчик замер и тоже на меня глядел.
- Хочу лодку купить,- сказал я.
- А-а, ступай к Иван Руфычу, - проговорила старуха и закричала на внука. - Чего кинул цацу? Я на тебя сейчас пыхну: пых! пых!
Мальчик стал прятаться за бабку.
- Куда полез? - закричала старуха.- Жопку-то занозишь.
Я опустился на бревна, стянул со спины мешок, и силы оставили меня... Я понял, что тот, кто шел со мной, где-то тут, рядом, сгустился в тумане.
Я открыл глаза. Старуха глядела на меня:
- Откуль идешь-то? - услышал я.
- С Озерок.
- О-о, - и закричала. - Погоди, паршивец! Я тебе пукну. Это кто это пук? - И опять ко мне. - Большу ли лодку тебе надо?
Я махнул рукой.
- Ты поди-тко к Ивану Руфычу. Лодку он тебе даст.
Вытянул ноги. И хотел заснуть. А старуха, чтоб меня успокоить, упрятать мою болезнь, протянула руку, начала гладить по голове, как в детстве, почесывать волосы и тихонько нашептывать что-то ласковое, доброе: про душеньку безымянну, про душеньку безответну. И так мне стало сохранно, ласково, так приютно: и уж любил я всех людей на земле, конечно, сильно перепаханной обидами. Ну, зачем про то вспоминать?..
Загремело. Я увидел старика рядом с телегой, вернее, почувствовал, что он стоит, а потом увидел, - с болью открыл глаза.
- Никифор, ты кудай-то? - спросила старуха.- Петька на обеде?
- На обеде, - откликнулся тот. Он был с рыжей, путаной бородой, в зимней шапке-ушанке, придерживал вожжи, глядел не на старуху, а на меня.
- Косил, что ли? - опять спросила старуха.
Я тоже заметил на телеге рядом с тремя пустыми флягами косу и топор.
- Дали неудобье скосить, - кивнул он. И открыто рассматривал меня.
- Это-о спорожнишь воз, человека отведи к Иван-то Руфычу. Лодку им надо.
- Хорошо, - и теперь он уж мне кивнул.
Я поздоровался и попробовал встать. И даже подумал, что встал.
- Ты чего? - спросил старик, и рыжая борода закачалась надо мной.
- Заболел, - улыбнулся я.
- Эх, эх! - запричитала старуха. - Подал бы ты мне ранее голос!
- Спасибо! - шептал я. - Я пойду. Мне неловко. Знаете, - я поглядел в ее водянистые, страдающие глаза. - Вот заболел. Еще там, в Озерках я заболел.
- Да как ж ты?! О-о!.. Да как же ты?.. - И она слезила лицо свое. И голова ее, стянутая по-старому, по-прежнему, повойником под платком, качалась в горести.
- Хотел Мише Силинскому лодку купить. У вас тут в Селении. Да перегнать по Яхронге до моста.
- Да как же ты, дитятко малое?! Как же ты больной пошел?!
- Пошел, - и я поцеловал ее руку.- Прощайте. Прощайте, мама.
- Прошшай. Фрося я, Фрося.
Я поднялся. Полез на телегу, фляги загромыхали. Земля шатнулась. Но теперь мне было все равно. Я знал, что лежу на телеге и меня везут куда-то.
- Ленька! - крикнула старушка. - Не ходи далеко. Сейчас дядька в мешок запхат. На что кинул цацу?!
Я проснулся от того: меня расталкивал рыжий Никифор.
- Ну вставай, что ли. Приехали.
Я улыбнулся Никифору. Хотел, чтоб он меня простил. И не трогал. Оставил до утра в телеге. А утром я куплю лодку и погоню ее до моста.
Все же я поднялся. На крыльце подергал за кольцо. И как вошел на мост, по стенке стал щупать дверь. Низко наклонившись, толкнул дверь в избу.
- Здравствуйте! - сказал я, никого еще не видя.
Из темноты моей болезни ко мне выдвинулась печь. С печи прыгнула кошка. Она сбросила на пол рукавицу и подошла, изгибая спину, безмолвно и красиво стала тереться о мой сапог.
- Вот человек с Озерок, - глухо проговорил вошедший следом за мной Никифор. - Лодку бы ему. У тебя, кажись, есть одна.
- Мне бы поспать, - прошептал я. - Я болен. Устал. Я немножко посплю и тогда погоню лодку. А деньги есть: сорок рублей, даже сорок пять - на лодку. И двадцать пять - чтоб вернуться домой. Деньги в рюкзаке, там и документы. Сейчас я схожу за ними. Мне бы поспать, а?
С кровати, что стояла напротив печки, поднялся старик с детским белым лицом и белой бородой.
- Здравствуйте, Иван Руфыч. Хочу у вас лодку купить.
Старик не ответил, подошел к печке, где стояли сапоги, сунул в них сухие, голые ноги и пошаркал к столу.
- Он велит тебе ложиться, - проговорил Никифор за моей спиной.
- Спасибо, Иван Руфыч, - поклонился я в дальний угол и шагнул к кровати.
Мои сапоги скользили, я не мог никак их снять - но все же одолел - и вздохнул радостно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55