Так
что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать
от этого лучше я не стал, но восприятие действительности
частично восстановилось.
Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим.
Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором
висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых
рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов.
Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц
под ними видно не было.
Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно;
создавалось впечатление, что они подготовлены и знают,
чего им ожидать в подвале.
Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту
скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося
на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли,
оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности,
затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один
из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые
сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо
мной.
Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь
застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову
в шлеме, наклоняется ко мне и долго - еще одну вечность - вглядывается
сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала
казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать,
что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами
наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это
и раздвоение личности здесь действительно имеет место.
А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через
какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась,
схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы,
наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя
в себя.
Наконец зашевелилась "Альфа", сел на своем месте Сифоров.
Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных
губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу
вверх, неужели и я так же выгляжу?
Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво
и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом.
Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного
ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных
"языков" из Своры, как корова (да простится мне невольный
каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в
повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел
это сделать?
- Что это было? - спросил я у Сифорова немедленно.
- Если бы знать, - Сифоров, морщась, трогал осторожно
пальцами свое теряющее симметрию лицо.
- Психотронные генераторы, - услышал я голос Марины и
обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общемто,
неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна
грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. - Стандартный
режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов.
Непосредственное воздействие на болевые центры.
Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность
познакомиться и со вторым направлением в развитии
прикладной психотроники.
- Но кто имеет подобные генераторы? - спросил я вслух. - Герострат?
Или...
- Или третья сила, - докончил за меня Сифоров. - Именно
так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.
Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится
веселей.
- Здесь нам делать больше нечего, - заявил Сифоров. - Возвращаемся
в штаб.
Глава пятнадцатая
Президент стоял у окна и смотрел на вечернюю Москву.
Сегодня он должен был принять решение. Решение важное, одно
из важнейших за последний год. И тяжелое решение, потому что
от него зависело жить или умереть одному очень неординарному
человеку.
Президент полагал себя добрым и справедливым; он не хотел
убивать этого человека. Но обстоятельства, условия игры,
и в не малой степени - прямые действия этого человека, требовали
иного. Требовали убить.
Он стал опасен, думал Президент. Он смертельно опасен для
государства, даже для меня. Он открыто противоставляет себя
государственным службам; он не останавливается перед тем, что-бы
убивать невинных людей. Просто так, ради демонстрации всем
нам своих возможностей. Он - как зверь, вырвавшийся из клетки.
Он ничего не понимает, ему хочется свободы, ему хочется простора
саванны, но вокруг чужой город, вокруг - дрессировщики
с хлыстами и пистолетами; и тогда он начинает метаться, калечит
первых попавшихся почем зря. И теперь он, почуявший
свободу, не успокоится, даже если его снова запереть в клетку.
Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он
жив, думал Президент. Каждый пятый - его слуга. И кем окажется
этот пятый? Твой телохранитель, твой врач, твой друг, твой
брат, твоя жена? Двух хороших преданных работников уже пришлось
отправить в отставку: этого зама министра внутренних
дел (как там его?) В мае, и теперь вот - Алексея. Как он
только сумел на него выйти? Не уберегли.
И где гарантия, что завтра он не выйдет на кого-нибудь
еще. Ему же выгодно, чтобы в стране полный бардак установился,
когда никто не сможет ничего контролировать. Ему это выгодно,
потому что под шумок он сумеет уйти, сумеет получить
свою свободу.
А еще он смертельно опасен, потому что терять ему уже
больше нечего. Он все потерял в этой жизни, кроме пока самой
жизни.
Да, он смертельно опасен, думал Президент, но он всетаки
человек. Беспощадный, озлобленный, с руками по локоть
в крови, но человек. И если разбираться, то не его даже вина
в том, что он беспощаден, озлоблен и что руки у него в
крови. Он не прирожденный подонок; сложись его биография
иначе, и был бы он теперь совсем другим человеком. А с его
способностями - смотришь, и значился бы у меня в Советниках.
Но не судьба. И вместо этого ему придется отвечать за зло
тех, кто его таким сделал - смертельно опасным зверем.
Он должен умереть, думал Президент. Потому что сегодня
он не оставил мне выбора. Потому что он опасен. И не
только для меня, он опасен для государства. Он должен умереть.
И он умрет.
Президент повернулся к своему Советнику, молча дожидавшемуся
высокого решения за его спиной.
- Передайте полковнику, - помедлив, сказал Президент, - что
затягивать больше нельзя; с Поджигателем пора кончать.
Советник понимающе кивнул. Не задерживаясь более, он
пошел отправить в Петербург срочную телеграмму. Телеграмма
должна была содержать одно только слово: "ДА".
Глава шестнадцатая
Первое, что я сделал, когда мы вернулись на проспект
Энгельса, это забрался под душ. И долго стоял там, меняя
нагрев упругой струи от обжигающе горячей до обжигающе холодной
и процедурой этой окончательно изгоняя из тела последние
воспоминания о перенесенной боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать
от этого лучше я не стал, но восприятие действительности
частично восстановилось.
Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим.
Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором
висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых
рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов.
Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц
под ними видно не было.
Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно;
создавалось впечатление, что они подготовлены и знают,
чего им ожидать в подвале.
Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту
скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося
на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли,
оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности,
затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один
из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые
сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо
мной.
Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь
застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову
в шлеме, наклоняется ко мне и долго - еще одну вечность - вглядывается
сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала
казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать,
что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами
наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это
и раздвоение личности здесь действительно имеет место.
А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через
какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась,
схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы,
наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя
в себя.
Наконец зашевелилась "Альфа", сел на своем месте Сифоров.
Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных
губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу
вверх, неужели и я так же выгляжу?
Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво
и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом.
Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного
ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных
"языков" из Своры, как корова (да простится мне невольный
каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в
повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел
это сделать?
- Что это было? - спросил я у Сифорова немедленно.
- Если бы знать, - Сифоров, морщась, трогал осторожно
пальцами свое теряющее симметрию лицо.
- Психотронные генераторы, - услышал я голос Марины и
обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общемто,
неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна
грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. - Стандартный
режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов.
Непосредственное воздействие на болевые центры.
Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность
познакомиться и со вторым направлением в развитии
прикладной психотроники.
- Но кто имеет подобные генераторы? - спросил я вслух. - Герострат?
Или...
- Или третья сила, - докончил за меня Сифоров. - Именно
так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.
Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится
веселей.
- Здесь нам делать больше нечего, - заявил Сифоров. - Возвращаемся
в штаб.
Глава пятнадцатая
Президент стоял у окна и смотрел на вечернюю Москву.
Сегодня он должен был принять решение. Решение важное, одно
из важнейших за последний год. И тяжелое решение, потому что
от него зависело жить или умереть одному очень неординарному
человеку.
Президент полагал себя добрым и справедливым; он не хотел
убивать этого человека. Но обстоятельства, условия игры,
и в не малой степени - прямые действия этого человека, требовали
иного. Требовали убить.
Он стал опасен, думал Президент. Он смертельно опасен для
государства, даже для меня. Он открыто противоставляет себя
государственным службам; он не останавливается перед тем, что-бы
убивать невинных людей. Просто так, ради демонстрации всем
нам своих возможностей. Он - как зверь, вырвавшийся из клетки.
Он ничего не понимает, ему хочется свободы, ему хочется простора
саванны, но вокруг чужой город, вокруг - дрессировщики
с хлыстами и пистолетами; и тогда он начинает метаться, калечит
первых попавшихся почем зря. И теперь он, почуявший
свободу, не успокоится, даже если его снова запереть в клетку.
Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он
жив, думал Президент. Каждый пятый - его слуга. И кем окажется
этот пятый? Твой телохранитель, твой врач, твой друг, твой
брат, твоя жена? Двух хороших преданных работников уже пришлось
отправить в отставку: этого зама министра внутренних
дел (как там его?) В мае, и теперь вот - Алексея. Как он
только сумел на него выйти? Не уберегли.
И где гарантия, что завтра он не выйдет на кого-нибудь
еще. Ему же выгодно, чтобы в стране полный бардак установился,
когда никто не сможет ничего контролировать. Ему это выгодно,
потому что под шумок он сумеет уйти, сумеет получить
свою свободу.
А еще он смертельно опасен, потому что терять ему уже
больше нечего. Он все потерял в этой жизни, кроме пока самой
жизни.
Да, он смертельно опасен, думал Президент, но он всетаки
человек. Беспощадный, озлобленный, с руками по локоть
в крови, но человек. И если разбираться, то не его даже вина
в том, что он беспощаден, озлоблен и что руки у него в
крови. Он не прирожденный подонок; сложись его биография
иначе, и был бы он теперь совсем другим человеком. А с его
способностями - смотришь, и значился бы у меня в Советниках.
Но не судьба. И вместо этого ему придется отвечать за зло
тех, кто его таким сделал - смертельно опасным зверем.
Он должен умереть, думал Президент. Потому что сегодня
он не оставил мне выбора. Потому что он опасен. И не
только для меня, он опасен для государства. Он должен умереть.
И он умрет.
Президент повернулся к своему Советнику, молча дожидавшемуся
высокого решения за его спиной.
- Передайте полковнику, - помедлив, сказал Президент, - что
затягивать больше нельзя; с Поджигателем пора кончать.
Советник понимающе кивнул. Не задерживаясь более, он
пошел отправить в Петербург срочную телеграмму. Телеграмма
должна была содержать одно только слово: "ДА".
Глава шестнадцатая
Первое, что я сделал, когда мы вернулись на проспект
Энгельса, это забрался под душ. И долго стоял там, меняя
нагрев упругой струи от обжигающе горячей до обжигающе холодной
и процедурой этой окончательно изгоняя из тела последние
воспоминания о перенесенной боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62