От нечего делать или по пьянке.
Потом уже, когда высадив по рожку, стрелки уехали восвояси
и все закончилось, мы на подгибающихся ногах спустились на
площадь и нашли там пустую бутылку из-под итальянского мартини.
Мишка потряс ее горлышком вниз над ладонью, растер капли,
понюхал. И, прищурясь, сказал очень серьезно: "На сегодня
прием посуды закончен. Тары больше нет." И мы захохотали,
засмеялись: громко, заливисто, изгоняя из себя липкий темный
страх - страх смерти...
Да, вот такие минуты сближают. На всю оставшуюся жизнь.
А теперь человек, с которым я когда-то был породнен этим
страхом, ушел, умер. И значит, моя собственная жизнь в чем-то
опустела.
- Разрешите. Доложить. Товарищ капитан? - подскочил к
Сифорову Лузгин, возгласом своим вернув меня в реальность.
- Докладывайте.
- Всего обнаружено двенадцать тел.
Во мне всколыхнулась надежда: двенадцать! Не четырнадцать.
А Герострат, так, кажется, говорил Сифоров, увел за
собой из Центра двенадцать специалистов. Плюс Мишка Мартынов
и полковник Хватов получается - четырнадцать заложников.
Мишка жив?..
Нет, нельзя так... Всегда нужно предполагать самое худшее.
Иначе... Господи, пусть он будет жив. Пусть только он
будет жив.
Мы осторожно спустились в подвал. Он ничем не напоминал
тот, в котором мы побывали днем раньше. Пример необустроенности;
образчик того, как выглядели питерские подвалы
до вступления в нашу жизнь законов рыночной экономики:
темно, сыро, переплетения труб, местами - холодно, местами - жарко,
только что крыс не видно для полноты картины.
Впрочем, это не означает, что их здесь нет вовсе: попрятались,
скорее всего.
На сыром бетонном полу под трубами в свете ярких фонарей
стояли ящики: ровно двенадцать штук. Узкие длинные - они
тем не менее ничем не напоминали гробы. Скорее я подумал бы,
что в них перевозят рулоны ткани или бумаги, но никак не человеческие
тела.
Все ящики были вскрыты, и я остановился, не доходя до
них, чтобы перевести дух, приготовиться к тому, что сейчас
увижу.
Сифоров оглянулся на меня, понял, остановился и сам,
дожидаясь.
Над ящиками, засунув руки в карманы, стояли в полном
молчании двое сотрудников ФСК. Вид у них был удрученный.
Еще один снимал обстановку на видеокамеру; подрагивал в полумраке
ярко-алый огонек.
Пусть только он будет жив, повторил я мысленно и приблизился
к ящикам.
Сифоров двинулся рядом. Я увидел первое землистого цвета
лицо: человек средних лет с маленькими давно вышедшими
из моды усиками, руки сложены на груди, костюм помят, вымазан
чем-то белым, пустой мертвый взгляд полуприкрытых глаз.
Я понял, что имел в виду свидетель-водопроводчик, когда говорил
с придыханием: "лежит и смотрит". Герострат и тут сообразил
выкинуть коленце: ни у одного из мертвецов, упакованных
в ящики, не были закрыты глаза. Случайность? Нет, случайностью
здесь и не пахло. Герострат не допускает случайностей
подобного рода. И, думаю, он отлично сознавал, какой - открытые
мертвые глаза - эффект это будет производить на психику
стороннего наблюдателя.
Первое лицо было мне незнакомо.
Я быстро, без остановки, с гулко бьющимся сердцем (казалось,
его тяжелые размеренные удары должны слышать все, здесь
присутствующие) я пошел мимо ящиков, вглядываясь не более секунды
в каждое новое лицо.
В ящиках находились люди разных возрастов, разного телосложения,
в разной одежде: от трусов до полного комплекта
костюма-тройки. Один был совершенно гол, и на теле его я увидел
неглубокие, но, должно быть, чрезвычайно болезненные раны.
Болезненные, естественно, еще когда он был жив. Они покрывали
тело густой сеткой, и в ней угадывалась некая система.
Следы пыток? С Герострата станется...
Я увидел двенадцать лиц и среди них ни одного знакомого.
Миновал последнего, вновь с шумом перевел дыхание. И мне тут
же стало чуть стыдно этого своего недавнего желания: пусть
кто угодно будет в ящике, но только не Мишка Мартынов, пусть
только ОН будет жив. Ведь эти двенадцать - они тоже люди, в
конце-то концов; у них остались, наверное, семью, дети...
Будь ты проклят, Герострат! За одно это ты лишил себя права
на существование. И уж будь уверен... Дай только до тебя добраться...
Как бешеную собаку!..
- Ну, - напомнил о себе Сифоров, - опознали кого-нибудь?
Я отрицательно покачал головой:
- Ни Мартынова, ни Хватова здесь нет. Видимо, все это
специалисты из вашего Центра.
- Скорее всего, так, - легко согласился Сифоров, мрачно
разглядывая ближайший ящик. - До чего уже дошло... Вот
еще почему, Борис Анатольевич, его необходимо изолировать
как можно быстрее. Он не просто опасен, он - чрезвычайно опасен...
- Если он хотя бы на каплю верит в то, что проповедует
перед членами Своры, для него это не должно иметь особенного
значения, - сказал я. - СХЕМА... Пойдемте на свежий воздух.
Мне здесь трудно говорить.
Мы вышли из подвала в солнечный день, и я немедленно
закурил. Напряжение еще не прошло; я вдыхал дым жадно, надеясь
никотином притупить обострившиеся углы чувств.
К Сифорову опять подскочил Лузгин.
- Предварительный опрос. Жильцов дома. Ничего не дал, - отрапортовал
он. - Говорят. Только ночью. Подъезжал. Какой-то
грузовик. Но что это был. За грузовик. И что из него выгружали.
Никто. Не обратил. Внимания.
- Какой ночью? - медленно выговаривая слова, уточнил
Сифоров.
- Сегодняшней.
Ответный ход? - подумал я и в глазах капитана распознал
тот же самый не высказанный вслух вопрос.
Глава девятнадцатая
После того, как показания были записаны, свидетеля-водопроводчика
отпустили домой.
Он шел по улице, и каждым шагом походка его становилась
ровнее, и через какое-то время никто уже не сказал бы, что он
пьян.
Поднявшись к себе, в маленькую однокомнатную квартирку,
свидетель со всей тщательностью умылся, переоделся в домашнее
и несколько минут посидел в продавленном кресле перед
пустым экраном старого черно-белого телевизора.
В единственной комнате его квартиры было грязно; валялись
пустые бутылки из-под водки и портвейна; сквозь посеревшую
от копоти тюль неуверенно пробивались солнечные лучи,
устраивая на полу игры неясных теней; на кинескопе телевизора
восседал большой рыжий таракан.
Свидетель никогда особенно не задумывался о том, насколько
разбойный вид имеет его квартира. Не собирался он
устраивать генеральную уборку и сегодня. У него имелось дело
поважней. Он потянулся к телефону, стоявшему здесь же на
полу, с треснутым корпусом, поднял обмотанную изолентой трубку
и набрал номер.
Взгляд свидетеля был пуст, лицо застыло в странной гримасе.
Находись рядом Борис Орлов, он сразу узнал бы и этот
взгляд, и это выражение лица, и сразу все бы понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Потом уже, когда высадив по рожку, стрелки уехали восвояси
и все закончилось, мы на подгибающихся ногах спустились на
площадь и нашли там пустую бутылку из-под итальянского мартини.
Мишка потряс ее горлышком вниз над ладонью, растер капли,
понюхал. И, прищурясь, сказал очень серьезно: "На сегодня
прием посуды закончен. Тары больше нет." И мы захохотали,
засмеялись: громко, заливисто, изгоняя из себя липкий темный
страх - страх смерти...
Да, вот такие минуты сближают. На всю оставшуюся жизнь.
А теперь человек, с которым я когда-то был породнен этим
страхом, ушел, умер. И значит, моя собственная жизнь в чем-то
опустела.
- Разрешите. Доложить. Товарищ капитан? - подскочил к
Сифорову Лузгин, возгласом своим вернув меня в реальность.
- Докладывайте.
- Всего обнаружено двенадцать тел.
Во мне всколыхнулась надежда: двенадцать! Не четырнадцать.
А Герострат, так, кажется, говорил Сифоров, увел за
собой из Центра двенадцать специалистов. Плюс Мишка Мартынов
и полковник Хватов получается - четырнадцать заложников.
Мишка жив?..
Нет, нельзя так... Всегда нужно предполагать самое худшее.
Иначе... Господи, пусть он будет жив. Пусть только он
будет жив.
Мы осторожно спустились в подвал. Он ничем не напоминал
тот, в котором мы побывали днем раньше. Пример необустроенности;
образчик того, как выглядели питерские подвалы
до вступления в нашу жизнь законов рыночной экономики:
темно, сыро, переплетения труб, местами - холодно, местами - жарко,
только что крыс не видно для полноты картины.
Впрочем, это не означает, что их здесь нет вовсе: попрятались,
скорее всего.
На сыром бетонном полу под трубами в свете ярких фонарей
стояли ящики: ровно двенадцать штук. Узкие длинные - они
тем не менее ничем не напоминали гробы. Скорее я подумал бы,
что в них перевозят рулоны ткани или бумаги, но никак не человеческие
тела.
Все ящики были вскрыты, и я остановился, не доходя до
них, чтобы перевести дух, приготовиться к тому, что сейчас
увижу.
Сифоров оглянулся на меня, понял, остановился и сам,
дожидаясь.
Над ящиками, засунув руки в карманы, стояли в полном
молчании двое сотрудников ФСК. Вид у них был удрученный.
Еще один снимал обстановку на видеокамеру; подрагивал в полумраке
ярко-алый огонек.
Пусть только он будет жив, повторил я мысленно и приблизился
к ящикам.
Сифоров двинулся рядом. Я увидел первое землистого цвета
лицо: человек средних лет с маленькими давно вышедшими
из моды усиками, руки сложены на груди, костюм помят, вымазан
чем-то белым, пустой мертвый взгляд полуприкрытых глаз.
Я понял, что имел в виду свидетель-водопроводчик, когда говорил
с придыханием: "лежит и смотрит". Герострат и тут сообразил
выкинуть коленце: ни у одного из мертвецов, упакованных
в ящики, не были закрыты глаза. Случайность? Нет, случайностью
здесь и не пахло. Герострат не допускает случайностей
подобного рода. И, думаю, он отлично сознавал, какой - открытые
мертвые глаза - эффект это будет производить на психику
стороннего наблюдателя.
Первое лицо было мне незнакомо.
Я быстро, без остановки, с гулко бьющимся сердцем (казалось,
его тяжелые размеренные удары должны слышать все, здесь
присутствующие) я пошел мимо ящиков, вглядываясь не более секунды
в каждое новое лицо.
В ящиках находились люди разных возрастов, разного телосложения,
в разной одежде: от трусов до полного комплекта
костюма-тройки. Один был совершенно гол, и на теле его я увидел
неглубокие, но, должно быть, чрезвычайно болезненные раны.
Болезненные, естественно, еще когда он был жив. Они покрывали
тело густой сеткой, и в ней угадывалась некая система.
Следы пыток? С Герострата станется...
Я увидел двенадцать лиц и среди них ни одного знакомого.
Миновал последнего, вновь с шумом перевел дыхание. И мне тут
же стало чуть стыдно этого своего недавнего желания: пусть
кто угодно будет в ящике, но только не Мишка Мартынов, пусть
только ОН будет жив. Ведь эти двенадцать - они тоже люди, в
конце-то концов; у них остались, наверное, семью, дети...
Будь ты проклят, Герострат! За одно это ты лишил себя права
на существование. И уж будь уверен... Дай только до тебя добраться...
Как бешеную собаку!..
- Ну, - напомнил о себе Сифоров, - опознали кого-нибудь?
Я отрицательно покачал головой:
- Ни Мартынова, ни Хватова здесь нет. Видимо, все это
специалисты из вашего Центра.
- Скорее всего, так, - легко согласился Сифоров, мрачно
разглядывая ближайший ящик. - До чего уже дошло... Вот
еще почему, Борис Анатольевич, его необходимо изолировать
как можно быстрее. Он не просто опасен, он - чрезвычайно опасен...
- Если он хотя бы на каплю верит в то, что проповедует
перед членами Своры, для него это не должно иметь особенного
значения, - сказал я. - СХЕМА... Пойдемте на свежий воздух.
Мне здесь трудно говорить.
Мы вышли из подвала в солнечный день, и я немедленно
закурил. Напряжение еще не прошло; я вдыхал дым жадно, надеясь
никотином притупить обострившиеся углы чувств.
К Сифорову опять подскочил Лузгин.
- Предварительный опрос. Жильцов дома. Ничего не дал, - отрапортовал
он. - Говорят. Только ночью. Подъезжал. Какой-то
грузовик. Но что это был. За грузовик. И что из него выгружали.
Никто. Не обратил. Внимания.
- Какой ночью? - медленно выговаривая слова, уточнил
Сифоров.
- Сегодняшней.
Ответный ход? - подумал я и в глазах капитана распознал
тот же самый не высказанный вслух вопрос.
Глава девятнадцатая
После того, как показания были записаны, свидетеля-водопроводчика
отпустили домой.
Он шел по улице, и каждым шагом походка его становилась
ровнее, и через какое-то время никто уже не сказал бы, что он
пьян.
Поднявшись к себе, в маленькую однокомнатную квартирку,
свидетель со всей тщательностью умылся, переоделся в домашнее
и несколько минут посидел в продавленном кресле перед
пустым экраном старого черно-белого телевизора.
В единственной комнате его квартиры было грязно; валялись
пустые бутылки из-под водки и портвейна; сквозь посеревшую
от копоти тюль неуверенно пробивались солнечные лучи,
устраивая на полу игры неясных теней; на кинескопе телевизора
восседал большой рыжий таракан.
Свидетель никогда особенно не задумывался о том, насколько
разбойный вид имеет его квартира. Не собирался он
устраивать генеральную уборку и сегодня. У него имелось дело
поважней. Он потянулся к телефону, стоявшему здесь же на
полу, с треснутым корпусом, поднял обмотанную изолентой трубку
и набрал номер.
Взгляд свидетеля был пуст, лицо застыло в странной гримасе.
Находись рядом Борис Орлов, он сразу узнал бы и этот
взгляд, и это выражение лица, и сразу все бы понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62